Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

Я в «Рабочей»,
                        я в «Газете»
меж культурнейших даров
прочитал
               с восторгом
                                  эти
биографии воров.
Расковав
               лиризма воды,
ударяясь в пафос краж,
здесь
          мусолятся приводы
и судимости
                     и стаж…
Ну и романтика!
Хитры
           и ловки́,
деньгу прикарманьте-ка
и марш
            в Соловки.
А потом:
              побег…
                          тайга…
Соблазнен.
                  Ворую!
                              Точка.
«Славное мо-о-о-ре,
Священ-н-ный Байкал,
Славный кор-р-р-рабль,
Омулевая бочка…»
Дела́,
         чтоб черти ели вас!
Чем
       на работу злиться,
пойду
          вором,
                     отстреливаясь
от муров
              и милиций.
Изучу я
             это дельце.
Озари,
           газета,
                      лучиком!!!
Кто
      писателем в отдельце —
Сонька
           Золотая ручка?

Впрочем,
               в глупом стиле оном
не могу
             держаться более…
Товарищи,
                  для чего нам
эта рокамболия?

Чернеют
               небеса — шалаш.
Меняет вечер краску.
Шел снег.
                И поезд шел.
                                     И шла
ночь к Новочеркасску.
Туман,
           пятна.
Темно,
           непонятно.

С трудом себя карабкал
по ночи…
                по горе ли…
И что́ ни дом —
                          коробка,
черней, чем погорелец.
Город —
идет в гору.
Но лишь
              взобрался город-оборвыш —
тут тебе —
                  площадь,
                                 ширь —
                                              собор вишь!
Путь
        до небес
                      раздели́ пополам —
дотуда дойдут купола!
А за собором
                     средь сора и дерьма,
эдакой медной гирей,
стоит казак,
                   казак Ермак,
Ермак —
              покоритель Сибири.
Ермак не один:
из ночи и льдин
встает генерал Каледин.
За ним другие.
                        Из снега и тумана,
из старого времени клятого
скачут по улице,
                           по улице атамана
Платова.
Мчит на рысях
                        «краса Расеева»!
С-под шапок свисают пряди.
Може, едет и дед Асеева,
може, и мой прадед.
Из веков
              испокон,
будто снова
                    в огонь,
под бубны
                 и тулумбасы —
трется конь о конь,
золотится погон,
и желтеют
                 на ляжках
                                 лампасы.

Электро-глаз
                     под стеклянной каской
мигнул и потух…
                            Конфузится!
По-новому
                  улицы Новочеркасска
черны сегодня —
                            от вузовцев.
И вместо звяканья
                              сабель и шпор
на дурнях
                с выправкой цапли —
звенит
           комсомольский
                                    смех и спор
да мысли острее сабли.
Закройся,
                ушедших дней лабаз!
Нет
      шпорного
                     диня и дона.
Ушли
         генералы
                        в бессрочный запас,—
один на Кубани сияет лампас —
лампас голубой
                          Волго-Дона.

Распознать буржуя —
                                   просто
(знаем
           ихнюю орду!):
толстый,
              низенького роста
и с сигарою во рту.
Даже
        самый молодой —
зуб вставляет
                       золотой.
Чу́дно стрижен,
                         гладко брит…
Омерзительнейший вид.
А из лы́синных целин
подымается —
                        цилиндр.
Их,
     таких,
              за днями дни —
раздраконивал
                        Дени.
А буржуй —
                   завел бородку
(зря соваться —
                          нет причин),
влез,
        как все,
                    в косоворотку
и почти
            неотличим.
Вид
      под спе́ца,
                       худ с лица —
не узнаешь подлеца.
Он вшой
              копошится
                               на вашем теле,
никак
         не лезет
                       в тузы,
гнездится
                под вывеской
                                     разных артелей,
дутых,
          как мыльный пузырь.
Зал
      парадных
                     не любит он,
по задворкам
                      ищите хвата.
Где-то он
                закупает лен,
где-то
          хлеб
                  у нас
                           перехватывает.
Он лавку
               украсит
                            сотнею ваз…
Куда
        государственным органам!
В такую
             любезность
                                обсахарит вас,
что вы
           прослезитесь растроганно.
Не сам
           штурмует,
                            тих да хитёр,
сначала
              движется
                              парламентёр:
он шлет
             в канцелярский за́мок
своих
          расфуфыренных самок.
Бывает,
             раскиснет партиец иной:
— И мне бы
                    влюбиться
                                      в звезду из кино! —
мечтает,
              ничем не замаран…
А частник
                встает
                           за его спиной,
как демон
                сзади Тамары.
«Не угодно ли взаймы?
Что вы?
              Ах!
                    Сочтемся мы!..»
И идет
            заказ
                     на сии дрова
в артель
              гражданина Сидорова.
Больше,
             Сидоров,
подноси
              даров!
И буржуй,
                от чувства великого,
из уральского камня,
                                 с ласкою,
им
     чернильницу с бюстом Рыкова
преподнес
                 в годовщину февральскую.
Он купил
               у дворника брюки
(прозодежда
                    для фининспектора),—
а в театре
                сияют руки
всей игрой
                  бриллиантного спектра.
У него
          обеспечены рублики —
всем достояньем республики.
Миллионом набит карман его,
а не прежним
                     советским «лимоном».
Он мечтает
                   узреть Романова…
Не Второго —
                      а Пантелеймо́на.
На ложу
             в окно
                       театральных касс
тыкая
         ногтем лаковым,
он
    дает
            социальный заказ
на «Дни Турбиных» —
                                    Булгаковым.

Хотя
        буржуй
                    и лицо перекрасил
и пузо не выглядит грузно —
он волк,
            он враг
                        рабочего класса,
он должен быть
                         понят
                                   и узнан.
Там,
       где речь
                     о личной выгоде,
у него
          глаза навыкате.
Там,
       где можно пролезть
                                       для своих нажив,
там
      его
            глаза — ножи.
Не тешься,
                  товарищ,
                                 мирными днями.
Сдавай
             добродушие
                                  в брак.
Товарищи,
                 помните:
                               между нами
орудует
             классовый враг.