Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Как пойманные перепелки,
Что бьются в полотнище клетки,
Чтоб в поле вырваться, как пчелки,
И улететь из страшной сетки,
Так мы до крови бьемся в стены
Своей космической темницы,
Где всё давно без перемены,
Где мы – ночные только птицы.
Что в том, что голубые стены
В темнице нашей, как у звезд,
Когда разбили мы колени
О страшный мировой погост?
Что райские для нас чертоги,
Построенные в небесах,
Когда придуманные боги
У нас, как гири на ногах?
Когда все мысли ухищренья –
Лишь пируэты арлекина,
И чувствуешь до одуренья,
Что всюду вязкая лишь тина,
Что утопаем мы в болоте
Действительности несуразной,
Что из своей, в конечном счете,
Не вылезть шкуры безобразной:
Что фейерверки наши мысли,
Что истин и помину нет,
Что мы над бездною повисли,
Где мрак кромешный, а не свет,
Что изо всех зеркал вселенной
Глазеешь очумевший ты,
Ты, истрион везде презренный,
Твои бесплодные мечты!

Смерть, благодетельница мира,
Привет тебе в любой момент,
Хотя б в разгаре самом пира
Меж розовых венков и лент!
Желанная всегда ты гостья,
Как чаша пенная и мак,
Как драгоценнейшая гостия
Иль острый палача тесак.
С любовью вы совсем как сестры,
Со сном блаженным близнецы,
Есть аромат в вас терпко­острый,
Несущийся во все концы.
Ты всех моих родных под своды
В лазурном храме увела,
Ты приобщаешь всех свободы,
Хоть остается лишь зола.
Что ж, я готов, но серп наточен
Твой должен быть, как для цветка,
Хоть и доселе озабочен
Я крайним часом мотылька.
Не буду ль только хризалидой
Я в недрах темных под землей,
Не буду ль вспоминать с обидой
Я мир, удавленный петлей?
И если нет совсем нирваны,
Как это чувствует душа,
То в облачные караваны,
Что в небе реют не спеша,
Верни меня иль в волны моря,
Прямой девятою волной,
Чтоб грозно бушевало горе
Жемчужной синею спиной.
Лишь человеком из кокона
Не воскрешай меня опять,
Хотя б вблизи была икона,
Похожая на Грезу­Мать!

Как на вершинах гор бесплодных
Червонный высохший лишай,
Дремлю я меж рабов свободных.
И ты дремать мне не мешай!
Я погрузился в сон глубокий
Среди заоблачных вершин,
Как в мире самый одинокий,
Что потерял земной аршин.
Мне ничего уже не надо,
Мне Ангел пищу достает.
Не замечает даже стадо,
Что кто­то на скалах растет.
Но про меня мечтают звезды,
Скучающие от орбит,
И Ангел Смерти на погосте,
Что скоро, скоро затрубит.
Я – вечности самой тревога,
Духовный в атоме я свет
И отпечаток бледный Бога,
Не признанный никем поэт.
С гранитного меня осколка
Никто не может соскоблить:
Серебряная я иголка,
Связующая с небом нить!

На позолоченные дроги
Неси с вниманием мой гроб,
Не спотыкаясь о пороги,
Чтоб не стучал о крышку лоб.
И землю не бросай лопатой,
Как лошадиный вниз помет:
Могила – райские палаты,
Где начинается полет.
Да отшлифуй ровнее грани
Могилы черной, как алмаз,
Зеленой застели их тканью,
Чтоб не исчез весны экстаз.
И посади ты неотложно
У изголовья кипарис,
Чтобы не спал я там тревожно
Меж гробовых вокруг кулис.
Он оплетет меня корнями,
Он высосет бессмертный дух,
И внутренними ступенями
Взовьюсь я, как лебяжий пух,
Взовьюсь до самой верхней ветки,
Чтобы блаженно шелестеть,
Чтоб из пахучей терпко клетки
На солнце красное глядеть,
Чтоб черною душистой кистью
В заката пламенный багрец
Писать без жизненной корысти
Про свой загадочный конец!

Как ты устал, мой Ангел бедный,
Бродя в чистилище со мной,
Какой ты сумрачный и бледный,
Какой ты странный и седой!
Я засиделся в этом мире
Стремлений суетных и слез,
Я опьянел на вечном пире
Средь терниев и диких роз.
Мы оба полюбили жизни
Лазурный странный лабиринт,
Ни спруты страшные, ни слизни
Души не заглушили винт:
Стучит не умолкая сердце,
Плетя словесный иероглиф,
Страданье – сказочное скерцо,
Сомненье – златоглазый гриф.
Как много б звезд ни потухало,
Как много б ни было гробниц,
Небытия не сможет жало
Всех истребить, ни звезд, ни птиц.
Не первый путь и не последний
Мы совершаем на земле:
Мы – голос вечности победный,
Мы – Божьи лучики во мгле.

Люблю я только непонятное,
Люблю никем не постижимое,
Люблю мечтою необъятное,
Во сне одном неясно зримое.
Куда ни глянь, и повседневное
Принадлежит к числу любимого,
Всё превращается в напевное,
Всё пища творчества незримого.
Я, ты, цветок в античной амфоре,
Паук в своей воздушной крепости,
Луч солнца на японском чайнике,
Что знаешь ты о них реального,
Что знаешь ты о них понятного?
Что в душах их сокрыто сказочных?
Зачем они на свете пагубном?
Я, ты – не менее загадочны,
Чем формы амфоры аттической,
Таинственны, как сердце чудища,
Висящего меж сети шелковой,
А лучик солнца прямо мантией
Для нас благоухает Божией.
К Нему же все пути пресечены
Для тех, кто не цветет, как цветики,
Кто не благоухает сладостно,
Кто не живет собою радостно,
Кто не влюблен в навек незримое,
Сухим умом не постижимое!

Тихо спят в лучах платаны,
Как в безбрежности тартаны,
Спят, но лабиринт корней
Тянет соки из теней

Тысячи ушедших звений
Погребенных поколений.
Скоро и ко мне в висок
Заберется корешок

Сладкий, нежный и упорный
И потянет сок мой черный
Прямо в небо, как фонтан.
И увижу океан

Снова я вверху небесный,
Безыдейный, бестелесный,
В лист проникну молодой
Изумрудною душой.

Ветерок меня потреплет,
Поцелует, потереблет,
Будет лучше, чем теперь,
Мыслящий усталый зверь!

Серое небо с просветом.
В шелковом пологе этом
Ласточек синих фанданго...
Хочется к берегу Ганга,
К старым таинственным храмам,
К сонным задумчивым Брамам,
К лотосу в зыбком болоте.
В утлом мне хочется боте
Двигаться в плетях лиан,
Слушая визг обезьян,
Слушая писк бенгалушек,
Сонную фугу лягушек.
Леса родные то звуки,
Словно плыву я от муки
В саване жертвенным трупом
Вниз по скалистым уступам,
Словно я аистом смелым
Кланяюсь лотосам белым,
Розовым словно фламинго
Сплю я у края картинки,
В серое небо с просветом
Глядя, подобно кометам.

Небо синее, как синька,
Ни одна на нем пушинка,
Растекаясь, не плывет:
Голубой оно кивот.
Нет ни ласточки, ни мошки,
Хоть открыты все окошки
Божьего вверху дворца,
И лазури нет конца.
Только стрелы солнца яро
В час полдневного кошмара,
Как червонный страшный спрут,
Травы на откосе жгут,
Жгут мне голову седую.
Всё мучительней иду я,
Может быть, и упаду
В Божьем как­нибудь саду.
Он вблизи, Создатель старый:
Это творческие чары
Пальцев мощного Артиста,
Синих гор вдали мониста.
Всюду след Его сандалий,
Творческой Его печали,
Самого ж Его уж нет,
Как бы ни искал поэт.
Я устал идти по следу,
Чуть не празднуя победу,
Я устал, как Агасфер,
Проверять правдивость вер.
Так остановись же, Боже,
На Тебя во всем похож я,
Пред лицом моим предстань!
Я уже давно за ткань
Звездного держусь плаща,
В облаках Тебя ища.
Покажись больному сыну,
Как создавшему Сикстину!