Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Серебристые извивы
Сонно плещущей реки.
Вечно плачущие ивы,
Камышовые полки.
Облачные отраженья
В маслянистых зеркалах,
Глаз ершей недоуменье,
Лягушата на листах.
Есть в раю такие речки,
Есть в аду они везде,
Только там уж не овечки
Отражаются в воде,
А изжаждавшийся грешник
Иль с трезубцем водяной,
Истязатель и насмешник,
Любящий исподний зной.
У меня в мозгу речушки
По извилинам текут,
Оглашенные лягушки
Днем и ночью там орут.
И мне дорого болото
Затиненное в мозгу:
Там цветет священный лотос
На заснувшем берегу.

Мне ненавистна мысль о смерти,
Такой уж близкой и простой,
Но у моей постели черти
За грешной собрались душой.
Что им душа моя, малютка,
Глядящая в туман вокруг?
Что жизни им смешная шутка,
Недоуменье и испуг?
Что им душа моя, зыбленье
Чуть зримое прибрежных волн,
Бесцельное стихотворенье,
На привязи загнивший челн?
Что им душа моя, сиянье
Бушующих лазурных волн,
Цветка над пропастью качанье,
Сожженный молниею холм?
Что им душа моя малютка?
И всё ж обстали уж постель...
И вырывают с прибауткой
Из слабых рук моих свирель.
И где­то, слышно, по ступеням
Взбирается Старуха­Смерть.
Проходит холод по коленям,
Стучит, стучит по плитам жердь.

Небо из блестящей меди,
Стрелы ласточек на нем.
Облачные спят медведи,
Глядя в синий водоем.

Мы на золоте заката,
Как в Царьграде мозаики,
В одеяньях из броката
Иератические лики.

Я святитель Анатолий
Из пещеры на Афоне,
Много написавший схолий,
В терниев сухих короне.

Ты святая Розалия,
Также жившая в пещере,
Чтобы яви силы злые
Не мешали чистой вере.

Стекляные лица строги
На червонном теплом фоне,
Как классические боги
На слоновой кости троне.

Ласточек священных всклики –
Это наши херувимы.
Стилизованные лики
В ладане едва лишь зримы.

Слышен звон вечерний меди,
Тихое Ave Maria,
За окном щебечут дети...
Где­то старая Россия,

Та Россия, где счастливы
Были в детстве мы когда­то,
Где спаслись одни лишь ивы
От секиры острой ката.

Громадные грохочут грозно волны
Вокруг окаменевшего дракона,
И облака движений диких полны,
Как парусные груди галеона.
Но полосатый храмик очень крепок
На крупе каменного в море зверя,
Ни черепиц, ни почерневших щепок
Он не теряет от дубовой двери.
И мы сидим пред алтарем старинным
Под исполинским дедовским Распятьем,
Прислушиваясь к голосам звериным
И к трамонтаны дерзостным проклятьям.
Всё море – вспаханное ветром поле,
Громадные встают повсюду глыбы,
Громадные чудовища на воле,
Как буцефалы, мчащиеся дыбом.
Хвосты вокруг вспененные и гривы,
И ржанье страшное у черных скал.
Как в лихорадке сосны и оливы,
И молний сноп над ними засверкал.
Восторженные мы глядим сквозь щели
Оконные на страшный ураган,
Сорвавшийся из Тартара ущелий
Испробовать искристый ятаган.
Нет музыки приятнее для слуха,
Чем этот изначальный Божий рев.
Хотелось бы мне в панцире из пуха,
Как чайка, средь морских летать валов,
Хотелось бы измученную душу
Омыть в соленых этих жемчугах:
Ведь я, как в день творения, не трушу,
Когда свидетелем был при родах.
Бушуй, бушуй, созвучная стихия,
Бушуй, свободный синий океан,
Чтоб мог опять писать свои стихи я,
Лазоревый безбрежности пеан!

Лежат они, лежат зарытые
В сырой и жирный чернозем,
И облака бегут, отлитые
Из серебра, чрез степь кругом.
Кресты свалились с них каррарские
В колючий и сухой бурьян.
И табуны вокруг татарские
И черный, грозный океан.
Теперь и черепов смеющихся,
Беззубых там не отыскать,
Добычи нет там для грызущихся,
И только для меня там мать
Лежит в атласном одеянии
С венком оранжевым на лбу,
Как в Лукке тихой изваяние
Иларии в каменном гробу.
Но я храню их всех в обители
Неосквернимой, здесь в мозгу,
Где никакие уж воители
Не могут их на всем скаку
Попрать коней своих копытами,
Где призраки одни живут,
Где меж разбитыми корытами
Нет капающих в мрак минут.
Там я живу с своими предками
На синем острове мечты,
Там с Ангелами­однолетками
Гляжу на синие цветы,
Молясь на облака атласные,
На волн зыбящийся брокат,
И цветики вокруг безгласные
Глядят со мною на закат.
И жизнь не требует реальности,
Как волн бушующих пеан,
И жизнь в сознания зеркальности –
Необозримый океан!

Под пиниями зеленый сочный бархат,
Как драгоценный радужный ковер.
С душой библейского я патриарха
На бесконечность устремляю взор.
Вдали долина дымчатая Арно,
Флоренции священный силуэт.
Издалека там всё высокопарно,
Духовный там повсюду розлит свет.
Глядишь, и красный плащ как будто Данта
Меж лавровых мелькнет внезапно кущ,
Иль Микель­Анжело внизу, гиганта,
Увидишь сквозь нависший с окон плющ.
И кажется, что снова Возрожденье
Возможно строгих эллинских искусств,
Что стоит создавать стихотворенья
И жизненный преодолеть искус.
И изумрудные зыбятся иглы,
Благоухая терпко надо мной,
И на стволе я вижу наши сиглы,
Пронзенные алмазною стрелой.
И ты глядишь восторженно мне в очи,
Как опьяненная от красоты,
И уходить под звездный полог ночи
Не думаем еще ни я, ни ты.
Все наши мысли в бирюзовой дали,
Где чудится морская синева,
И пинии поют совсем как тали,
Как волны движется вокруг трава.
И радостно, так радостно на сердце,
Как будто много лет ушло назад,
Как будто жизнь – причудливое scherzo
И не прошли мы вместе через ад.

Сегодня море – Спящая Царевна,
Лежащая в хрусталевом гробу:
Так неподвижно, так оно напевно,
Так позабыло грозную судьбу.
Жемчужная молочная безбрежность,
В туманной дымке с небом поцелуй,
Невыразимая словами нежность,
Ни ропота, ни синих аллилуй.
Как паучки­танцовщики над речкой,
Едва воды касаются челны,
И облачные сами мы овечки,
Что в дымке палевой едва видны.
Как призраки, висят над гладью скалы,
Готический из мрамора собор.
Беззвучно чайки в синие порталы
Влетают, к бездне опуская взор.
Безмолвно мы на барке притаились,
Как за душистою копицей дрофы.
Тетрадь стихов и книжка вдруг закрылись,
И оборвались с полуслова строфы.
Угрюмая невдалеке цистерна
Вдруг заревела, лоцмана зовя,
Ты вздрогнула, как трепетная серна,
Шепнув: – В безбрежности мы два червя!
Судьбы как будто костяные пальцы
На горле сжались. Грянула бы буря!
Как в Святки, в тусклое глядишь зеркальце,
Мне жутко так сидеть, главу понуря!
Дай сесть на весла! – Встрепенулся ботик,
И зазыбился сзади иероглиф...
И целовал я в гроте милый ротик,
С опаской глядя на подводный риф.
Потом поднялся свежий maestrale...
Сребристая взвилася пелена,
Ундины синие из недр восстали,
Исчезла затишь наподобье сна!