Валериан Бородаевский - Посох в цвету: Собрание стихотворений

МАРГАРИТЕ

Первины поэта редко позволяют ценителям поэзии вынести убежденный и убедительный приговор о новом даровании. Не завершительных достижений справедливо ищем мы в этих начальных опытах, но намечающихся возможностей будущего развития. Поэтому естественно спросить себя, при оценке первой книги стихов, прежде всего о том, принадлежит ли она вообще искусству или вовсе чужда ему; если же поэзии причастна, – то какова степень зрелости художника. И правыми кажутся нам критики, склонные разрешать исходный вопрос о принадлежности искусству в утвердительном смысле на основании одного, быть может, но истинного стихотворения и пусть немногих, но строго-художественных строк, достаточных, по их мнению, чтобы оправдать и несовершенное в целом творение начинающего стихотворца. Решающим же, во всяком суждении о новом даровании, является, несомненно, живое впечатление его выявляющейся самобытности.

Книга, на которую «Оры» привлекают внимание любителей поэзии, в такой мере – по убеждению пишущего эти строки – превышает уровень выше намеченных требований, что о ней можно говорить уже как о произведении возмужалого и во многом характерно, если еще и не окончательно, определившегося таланта. Нельзя не расслышать в стихах г. Валериана Бородаевского того, что Стефан Георге означает выражением: «собственный», т.е. единственно данному поэту свойственный, собственно ему присущий, «тон»[6]. И впечатление этой своеобычности лирического тона тем ярче, что В. Бородаевский вообще чуждается какой бы то ни было манеры , т.е. преднамеренного применения типически-выработанных внешних приемов изобразительности. Форма его стихов чаще всего привлекательна соединением обдуманности и решительности, своею емкостью, вескостью и своеобразною остротой эстетического действия, подчас же и счастливою новизной словесного и звукового изобретения; но поэт с равною свободой и мерой пользуется преданием и новшеством, не боясь быть заподозренным ни в зависимости от старых образцов, ни в подражательности современникам, ни в литературном сектантстве, ни в эклектизме.

Это сочетание беспечной неразборчивости в наряде и позе с ясно выраженным стремлением к формальной законченности и даже утонченности в словесной передаче овладевшего душой (всегда до глубины ее) музыкального волнения – проистекает из всепоглощающего сосредоточения творческой энергии на лирическом содержании, которое, будучи, в пределах разбираемого собрания стихотворений, не только разнообразным (для значительной части их именно отличительна новизна замысла ), но и как бы внутренне антиномически, естественно приемлет разновидные формы.

Какой-то глубокий, почти – сказали бы мы – манихейский дуализм в восприятии жизни и, без сомнения, в миросозерцании автора есть первый двигатель его вдохновения. Подобно певцу «Цветов Зла», поэт не принадлежит к монистически успокоенному множеству образованных людей современности, с легким сердцем поверивших в формулу: «по ту сторону добра и зла», – так, как будто они в самом деле поняли, что говорил Заратустра. Противоречия жертвенности и преступления, любви и жестокости, неба и ада, крылатого духа и змеиной плоти не бесстрастно-философское выражение нашли в стихах В. Бородаевского, но вызвали к жизни его красочный импрессионизм и его трагические видения, его подлинные молитвы и его глухой, подавленный, порой злорадный ропот, и эти раскаяния, в которых слышится неукрощенная гордость, и эти мимовольные и мимолетные умиления, и эти улыбчивые идиллии на черном фоне.

Не современная, а какая-то архаическая закваска душевной разделенности и равного влечения воли к идеалу аскетическому и к искушениям «искусителя» заставляет поэта переживать каждую полярность сознания в ее метафизически последней и чувственно крайней обостренности. Он не знает, что краше – белое или черное, – оно же победительно, неотразимо красное; что пленительнее, что соблазнительнее – всё страстное и огненное и жестокое или всё похоронно-лазурное и благостно-отрешенное; что усладительнее – быть распинаему или распинать… Но он не из легиона тех модных богоборцев и «бездников», которым подобная психология была бы вожделенна, как материал или только предлог для словесных дерзаний и кощунственных декламаций и провокаций: критик подслушивает тайное поэта, он читает между строк, строки же говорят совсем иное.

Поэт настойчиво утверждает белый идеал и с чисто-монашескою мнительностью готов заподозрить, как мать соблазнов, самое красоту, самое поэзию. В этом византийце духа, мнится, еще живет и ищет вновь сказаться поздним отступникам страшного предания весь золотой и багряный хмель ослепителей-деспотов и весь мироненавистнический фанатизм ересиархов-иконоборцев. Душа, влюбленная в цвета, как будто долго томилась она, слепая, в подземных рудниках, грустящая полутенями бледных красочных гамм и жизненно ликующая упоением огня и багреца, так опьянительно влекущего по милому черному «свой алый, алый путь», – хотела бы опять ослепнуть на жестокое, царственное солнце и погрузиться в одно серебряное и лазурное, – хотела бы, и не может. И с ужасом вскрывает в себе новое противоречие – противоречие пламени и льда, – и не знает сама, из пламени ли она, или изо льда. Мертвенным холодом души обличается обращение к «благостной Книге»; но и «червонная печать Антихриста», и червленец «Византии», – не багряные ли только маски того же холода – эти метаморфозы черноты? – ибо черен холод, и вечная покрывает сатанинские льды, откуда бессильно лижущими мрак языками прорывается невещественное пламя.

Похожие книги на "Посох в цвету: Собрание стихотворений", Валериан Бородаевский читать полностью, без сокращений.

Юрий Верховский - Струны:

Федор Тютчев - Полное

Георгий Иванов -

Афанасий Фет - Полное

Алексей Апухтин - Полное