Автор неизвестен Европейская старинная литература - Лузитанская лира

Храм Януса, где войны и раздоры
Бушуют взаперти, — моя ноздря.
В носу бесчинства дикие творя,
Дрянной табак закупорил все поры.

Страшны мои гримасы, гневны взоры…
Понюшку за понюшкою беря,
Вдохнуть хочу — но трачу силы зря;
Хоть палец суй, не сдвинешь пальцем горы.

Зловонный ком ноздрю мою забил
Подобно пробке, в хрупкую бутылку
Вколоченной тяжелым молотком.

Чтоб обойтись без сверл и без зубил,
Ты моему гонцу вручи посылку
С испанским светлым, мягким табаком.

Зима, отряхивая с шумом крылья,
На землю иглы сыплет ледяные.
Пусть, Лидия, израненные руки
       Согреет нам огонь!

Покрыты горы белыми снегами,
И старческая седина деревьев
Отсвечивает искрами на солнце —
       Так некогда сверкал

Игривый взгляд Марилии коварной…
Иди же, Лидия, сюда, где пламя
Вылизывает языком поленья
       Сухих трескучих дров!

Мы будем пить, беседовать, шептаться.
Ты Граций привела. Со мной Амуры
Пришли — и сушат вымокшие крылья,
       Присев у очага.

Уставшие от полуночных бдений,
Они зевают и роняют луки
И вскоре, головы склонив к колчанам,
       Уснут глубоким сном…

Вскипает пунш душистый, прочь гонящий
Мучительную грусть, пустые страхи,
Чтоб воспаряла ввысь на крыльях счастья
       Раскованная мысль.

О Лидия, наполнены сосуды,
Прельщающие взор хрустальным блеском!
Пригубим же! Пусть участь нашу звезды
       Определят за нас!

Зачем, тоскуя, вглядываться в дали
Грядущего, затянутые дымкой,
Не лучше ли быстротекущей жизни
       Ловить за мигом миг?

Мечты лелеять бесполезно: время
Воздушные ниспровергает замки;
Все то, что обещала нам Фортуна,
       Развеется, как дым.

Едва успело сердце насладиться
Марилии чарующей улыбкой,
Как вдруг в глазах затмился образ, бывший
       Отрадой глаз моих.

Все лучезарные мои надежды
Внезапно обернулись черным пеплом.
Ах, почему так низко поступила
       Марилия со мной!

Пускайте тучи стрел в нее, Амуры,
Чтобы она к кому-нибудь прониклась
Любовью безответной и страдала,
       Как я по ней страдал!

Прости мне, Лидия, проклятья эти.
Кто пьян, тот искренен… Неблагодарна
Марилия, но как мила!.. Лишь время
       Мою излечит боль.

Ты видишь, Силвио[102]: зима над миром
Свои зловещие простерла крылья;
С них дождь просыпался, завесив горы
       Густым туманом.

Как разъяренный зверь, взревело море;
О камни скал прибрежных ударяясь,
Гремят валы, клокочут клочья пены
       На черных гребнях.

Ломает вязы, изгороди сносит
Свирепый Нот[103]. В разрушенном загоне
Дрожащие друг к дружке жмутся овцы,
       Трусливо блея.

Замерзший Коридон[104], отрепьем драным
Укутав нос и щеки, в деревянных
Нескладных башмаках бежит по снегу
       К себе в лачугу.

Берет лозы засохшие обрезки
И раздувает свой очаг убогий,
Зовя к огню оборванных детишек
       Погреть ладони.

Глаза его наполнены слезами,
Он жестким рукавом их утирает
И силится забыть свои невзгоды,
       Печаль и горе.

Но вдруг свистящий ветер с шатких петель
Срывает дверь… Бедняга, ослепленный
Сверканьем красных вспышек, прочь из дома
       Бежит в испуге.

И видит: мечутся по небосводу,
Неистовствуя, огненные змеи.
И слышит гулкие раскаты грома
       В громадах горных.

Попала молния в корабль британский
И палубу ему разбила в щепу.
Сто пушек нес корабль, грозя французам…
       Что толку в пушках?

Разорван бурей королевский вымпел,
Проломлен борт волной. Кричат матросы,
Рыдают, воздевая к небу руки…
       Но все напрасно.

У золотых чертогов та же участь,
Что и у хижин ветхих. Кто же вправе
Пощады ждать, мой Силвио любезный.
       От злой Фортуны?

Лепные своды, пышные колонны.
Старинные холсты, резная мебель —
Все в смертный час затмится, обратившись
       В горгон и фурий.

Безбедно, весело живет крестьянин,
       В своем домишке утлом
От зимней укрываясь непогоды.
       Лишь небольшое поле
Отцом ему оставлено в наследство.
       Коровы и телята.
Себя он кормит сам: растит пшеницу,
       Заботится о стаде.
Устав, на голую ложится землю
       И, убаюкан нежным
Журчаньем речки, спит себе спокойно.
       Печали и тревоги
Ему не омрачают сновидений.
       Чужд замыслов корыстных,
Он в дальний путь — за мыс, где свищут бури,—
       Корабль не снаряжает:
Плывя по морю, под дождем не мокнет,
       От холода не стынет,
В испуге не дрожит ненастной ночью —
       Когда луна скрывает
Свой бледный лик в надвинувшихся тучах —
       И рева волн не слышит,
Везя товар индусам смуглолицым,
       Китайцам хитроумным.
Его не гонит гибельная алчность
       На поиски сокровищ
В дремучие леса к зеленым кобрам
       И полосатым тиграм.
Какая польза в золоте, скажи мне,
       Мой мудрый друг Соэйро,
Когда стремительно несутся годы
       И смерть не дозволяет,
Чтоб дряблая морщинистая старость
       Являлась к нам неспешно,
Виски венчая снежной сединой?..
       Богатому сеньору,
С крестьянином живущему в соседстве,
       На пажитях бедняцких
Дворец роскошный вздумалось построить.
       Велев срубить оливы
И виноград, он вместо них сажает
       Пахучие растенья
С цветами, от которых мало проку.
       Ухоженную ниву,
Где созревали хлебные колосья.
       От солнца заслонили
Густые ветви кедров, кроны лавров.
       В утехах и усладах
Богач беспечно дни свои проводит.
       Увы, он знать не может,
Что три сестры — безжалостные Парки,
       Веретено вращая,
Обрезать нить его судьбы решили.
       И вот к постели пышной
Уже крадется смерть, неумолима;
       Сквозь мрак больной увидит
Костлявую убийственную руку
       И, в судорогах корчась,
Испустит свой последний вздох, прощаясь
       С бесплодной, жалкой жизнью,
Которая ему казалась вечной…
       Лишь ты, о Добродетель,
Возлюбленная Небом, злобной смерти
       В лицо глядишь без страха!

Вот, забелев на пурпурном востоке,
Тугие паруса судов троянских
Меж волн лазурных искристого моря
Уносятся на быстрых крыльях ветра.
       Злосчастная Дидона,
Крича, блуждает по чертогам царским,
Померкшим взором ищет понапрасну
       Энея-беглеца.
Увы! Сегодня улицы безлюдны
И площади пустынны в Карфагене.
Лишь с грохотом на опустелый берег
Трепещущие волны набегают;
       На флюгерах злаченых
       Высоких куполов
Кричат зловещие ночные птицы.
       Из мраморного склепа
       Она в смятенье слышит
Тысячекратно повторенный вздох
Усопшего Сихея[106], слышит стоны,
Зовущие; — Элисса[107]! О, Элисса! —
       Она в священном страхе
Готовит Орку жертвоприношенье
       И видит с содроганьем —
Вокруг курильниц в чашах драгоценных
Пред нею черная клокочет пена
И растекается кровавым морем
       Пролитое вино.
       Бледна, прекрасна.
       В неистовстве безумья,
С разметанными прядями волос,
Она неверною стопою входит
       В чертог счастливый,
Где вероломному она внимала
       И таяла, склоняясь
К печальным жалобам и нежным вздохам.
Там ей суровые укажут Парки
На плащ илийский, с золотого ложа
Свисающий, что ей приоткрывает
Зеркальный щит и меч красавца тевкра[108].
Дрожащею рукою вырывает
Царица из ножон клинок блестящий
И упадает нежной белой грудью
       На острие стальное;
И хлынула из раны, клокоча,
Дымящаяся кровь струей фонтана,
И, пурпурной росой окроплены,
Дорические дрогнули колонны.
Она пытается подняться трижды —
       И трижды упадает
Без сил на ложе, к небу возводя
       Страдальческие очи.
Затем, на светлые доспехи глядя
       Дарданца-беглеца,
Она в последний раз заговорила,
И полные печали причитанья,
Взлетая к озаренным небесам,
Со стонами мешаясь, замирали:
«Милые латы,
Взор мой жестоко
Вы ослепили
Волею рока,
Волею бога;
Орк непреклонный!
Душу прими
Горькой Дидоны,
Освободи
От плоти тленной —
Полно мне жить,
Счастьем забвенной,
Стены возведшей
Вкруг Карфагена!
Ныне нагая
Тень той Дидоны,
Переплывая
В лодке Харона
Черный, бездонный
Ток Флегетона,
К мертвым спешит!»