Автор неизвестен Европейская старинная литература - Лузитанская лира

Решив, что страсть моя — в преддверье краха,
Томлюсь, не зная, что мне предпочесть:
Покинуть вас? Терпеть обман и лесть?
Нет, лучше узел разрубить с размаха!

Но вновь тревожусь: вдруг любовь из праха
Восстанет, надо мной свершая месть?
Всегда для чувства в сердце место есть,
И, значит, вечно повод есть для страха.

Брожу вслепую, покорясь судьбе —
Ведь все равно в любви, в надежде, в смерти,
Куда ни ступишь, всюду западня.

Понятен лучше вам, чем сам себе,
Я в ваши руки жизнь отдам, поверьте,
Но прежде научите жить меня.

Родник смеялся; речки берега
Дарили столько зелени и света,
Что не способен и смарагд на это;
Был лес тенистым, тучными луга.

Но вот роняет слезы ключ; нага
Поляна; речка белым льдом одета;
Увяли листья — солнечное лето
Зима сменила, высыпав снега.

Увидев, как от лютой непогоды
Страдают ключ, река, деревья, луг,
Я радуюсь мучениям природы.

Ужасен жребий мой: поверить вдруг,
Что можно облегчить свои невзгоды
За счет чужих несчастий, бед и мук!

На камни выросших из моря скал
Аррабиды, вздымая брызги роем,
Неистовые волны, строй за строем,
Обрушил налетевший с юга шквал.

Когда грохочущий разбился вал
О белый берег, вымытый прибоем,
В утесах эхо взвыло диким воем,
И в гротах страшный вихрь забушевал.

Рыбак, влюбленный в нимфу безнадежно,
Воскликнул, видя буйство океана
И трепет скал, готовых в бездну пасть:

— Любовью и упорством сдвинуть можно
И горы, отчего же, Далиана,
Одну тебя смягчить не в силах страсть?

Смерть, злобствуя, среди людей блуждала.
Увы, подобны зрячие слепцу!
Старик, столкнувшись с ней лицом к лицу,
Не видел хищного ее оскала.

А юноше, тому и дела мало
До будущего: невдомек глупцу,
Что неизбежно жизнь придет к концу…
И всех их Смерть перстом пересчитала.

А после выстрелила наугад,
Глаза зажмурив. «До чего нелепы
Твои злодейства!» — вслед я крикнул ей.

«Таков закон, — взглянув на миг назад,
Ответила она, — раз люди слепы,
Вслепую поражаю я людей».

Чур, чур меня! Смотрю вокруг с опаской:
Невежество, Умом назвавшись, вмиг
Болтливый распустило свой язык —
И люди сбиты с толку вздорной сказкой;

Распутство, спрятавшееся под маской,
Мир принимать за Нравственность привык;
Слывет Радушьем Злоба, черный лик
Слегка подкрасившая белой краской.

С троянцами, поверившими в ложь,
Расправились наперсники Паллады[99]:
Наивность не доводит до добра.

Жизнь — как театр, в ней правды ни на грош!
Пусть простаки обманываться рады,
Но мне давно ясна ее игра.

Есть множество нехоженых дорог,
Чтобы достичь желанного порога;
И есть одна, известная дорога,
Протоптанная тысячами ног.

Пойти по ней? Но горестный урок
Людских невзгод предупреждает строго:
Неторных троп опаснее намного
Путь, что на вид удобен и широк.

Я полон страха — каждую минуту
Подстерегает странника беда.
Быть может, не искать пути к приюту?

Земной стезей не выйдешь никуда:
Мир смутен и рождает в сердце смуту.
Лишь в небе — путеводная звезда.

О сердце! Есть предел печали,
Предел страданьям должен быть…
Обид, что мы с тобой познали,
Не в силах боле я сносить.
Довольно мук мы испытали:
Давно уж пыткой стала страсть…
Не дай же вновь мне в плен попасть
К меня презревшему тирану,
И душу вновь предать обману,
А жизнь любви предать во власть.

От сей угрозы спасена,
Как я свободе буду рада!
Любовь — не дар и не награда,
Страшней, чем казнь, для нас она.
О сердце, без тебя, одна,
Не справлюсь я с такой напастью:
И пусть, не совладав со страстью,
Меня ты ввергнуло в беду,
Я знаю, что всегда найду
В тебе я друга по несчастью.

Он стал холодным изваяньем,
Тот, с кем меня связало ты:
Сменились клятвы и мечты
Презреньем, скукой и молчаньем.
О, положи конец страданьям,
Иль нас они убьют с тобой…
Но, коль мне суждено судьбой
Моей любовью быть убитой,
Пусть женщиной умру забытой,
А не презренною рабой!

Бояться смерти — общего удела
Для всех живых, кто населяет свет,—
Естественно, но все ж наносит вред
Сей страх здоровью и души и тела.

Воображать, едва ты заболела,
Себя на смертном ложе в цвете лет
К чему? И позволенье и запрет
Смешны для смерти, коль она приспела.

Не встречу одобренья у того,
Кто, веселясь у смертного порога,
Не должен никому и ничего.

Моя ж, господь, оправдана тревога:
Ведь смерти я боюсь лишь оттого,
Что жизни я еще должна так много!

Вы — чародей, сознайтесь, а иначе
Как вы смогли бы, с помощью каких
Искусных средств в творениях своих
Достичь столь ослепительной удачи?

Но нет, смог редкий ум ваш и тем паче
Ваш редкий дар достичь высот таких:
Здесь скорбный плач закован в звучный стих
И скорбный стих звучит в искусном плаче.

Скорбите в песнях! Блеска звучных фраз
Довольно, чтоб прославить вас по праву;
Творцу ж достанет скорби без прикрас.

И пойте в скорби! Труд ваш не в забаву:
Скорбь милостью небес одарит вас,
А песни вам дадут земную славу.

В себя влюбившись, красоту свою
Нарцисс пожертвовал ручью.
Нарциссам нынешним судьба дала
Возможность всласть глядеться в зеркала.
Мужчине, что навеки приковал
Свой взор к поверхности зеркал,—
Ему возлюбленная не нужна;
Ее заменит зеркало любое:
Пусть обнимается с самим собою!
При этом я замечу все же:
Мужчине быть цветком — негоже;
Чтоб жизнь его не обернулась фарсом,
Пусть будет не Нарциссом он, а Марсом.

Утеха мандарина и брамана —
Над светлым чаем вьющийся дымок,
Пиленый сахар — снежный искр поток,
Блеск молока, налитого из жбана;

На углях хлеб поджарился румяно,
Лоснится масла желтого брусок,
И Ганимед, собрав подруг в кружок[100],
За девами ухаживает рьяно.

Готово угощение. Спеши,
Сарменто, к нам — за стол садиться надо!
Нас шутками своими посмеши!

Ни мрак, ни дождь, ни ветер не преграда
Для тех, кто веселится от души.
Пусть ночь темна — у нас в сердцах отрада.