Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

Как же так, чинара! Почему
постарела ты, скажи на милость!
Словно в сердце что-то надломилось,
словно свет убавился в дому.

Тень твоя состарилась заметно,
обветшал наряд.
Раньше листья грохотали медно,
а теперь, как жесть, они бренчат.

Есть закон, придуманный не мною:
годы клонят долу всё земное,
отцветает буйная весна
и мелькают пестро дни за днями, —
но твоими властными корнями
молодость моя оплетена.

Корнями оплетенная тропинка
бежит и пропадает вдалеке,
и бронзовая Леся Украинка
стоит на пьедестале в сосняке.
Она лечилась тут…
Вставала рано
и шла по этой самой же тропе.
Лежала, легче горного тумана,
под этою сосною на траве.
И, натянув на лире корни дуба,
она в Сурами пела о Днепре —
и струнами озвученная дума
звучала над горами на заре.
Она в природу Грузии внедрила
украинский задумчивый напев.
В ней, маленькой,
жила такая сила,
что отступал недуг, оторопев.
Она бежала,
шишкой в белку метясь,
как девочка неловка, но быстра.
И тихо плыл
грузинский узкий месяц
в ее глазах,
как в капельках Днепра.
И ветерки сурамские стихали,
когда под сенью хвойного плаща
лежала Леся,
звучными стихами
измученное горло полоща.
И, полные любви и удивленья,
о ней поэты Грузии грустят…
Ее стихи,
как добрые деревья,
в моей душе,
                    качаясь,
                                 шелестят.

Незнакомка из Зубовки, в буре огней
о тебе я пою постоянно.
Где бы ты ни ступила — там роза, и в ней
пламенеет Давидова рана.

Незнакомка степей, полевая Нестан,
ты — как родинка в книге поэта.
Не вчера ли еще обнимал я твой стан,
хоть ищу тебя долгие лета?

Неужели тебя не увижу опять,
как когда-то увидел впервые?
К нам былая любовь возвращается
                                                        вспять
и бросает цветы полевые.

Ворвалась ты мне в сердце, сгубила меня.
Неужели ты нынче в неволе?
Оседлал я опять боевого коня
и лечу в украинское поле.

Окрестил я тебя Катериной моей.
Полюбил я твой взор соколиный.
Ты — лоза виноградная, роза полей
на странице из книги старинной.

Если б мог я страданья твои сократить!
Запах кос твоих нивы чудесней.
Если помнишь еще обо мне, — может быть,
и моей ты утешишься песней.

Я тебе уготовил супружеский дом.
Стих, как колокол, стонет и бьется.
Размышления взвешены в сердце твоем,
очи черные — глубже колодца.

Ты — грузинской поэзии свет и любовь,
навсегда ты свободна отныне.
Твой платок развернулся по ветру,
                                                        и вновь
я зову тебя — на Украине!

Не окропив себя водой Севана,
в родимый край вернуться не могу.
Я с перевала опустился рано,
и тени гор лежат на берегу.

Снимают скалы тусклую кольчугу,
туман по склонам движется, скользя.
И мы опять глядим в глаза друг другу —
Севан и я,
как старые друзья.

И мнится мне,
когда иду, считая
окрестных гор литые купола,
что охрой голова моя седая
от зноя покрываться начала.

Двенадцать лет назад
кольцо Севана
мне довелось найти меж этих скал —
всё тот же свет Севана
неустанно
с тех пор в глазах любимой я искал.

Я ласку волн севанских взял с собою
и обронил мечту на берегу,
и удочку
над гладью голубою
увидел, словно тонкую серьгу.

Сегодня вновь к Севану я вернулся
и ощутил, как сердцу он знаком,
когда на корни прошлого наткнулся,
к Севану вновь приблизившись пешком.

Я вижу волн бегущих эстафету,
рыбачьи лодки,
крылья парусов.
За светом братства
я иду по свету,
на зов друзей, на дружественный зов.

Опять Севан раскинулся широко,
косыми парусами осенен.
Армении задумчивое око,
в себе так много
отражает он.

Мы грудь в горах
отрадой наполняем,
волну в сердца вселяем, как птенца.
Севан под солнцем
обернулся маем,
и нет ему ни края, ни конца.

Армяне в ясном отсвете озерном
внедрением весны увлечены.
Пылает солнце раскаленным горном,
и на форелях —
крапинки луны.

За светом братства
следую по свету
но, если сердцем всем не запою
на берегу Севана песню эту,
как мне вернуться в Грузию мою?

Он дошел до меня, этот голос нестрогий,
как доходит жужжанье далекой пчелы:
«Почему ты не пишешь мне писем
                                                        с дороги?
Или сделались, может быть, сутки малы?»

Я плечами пожал и помедлил с ответом.
Что скажу, если в сердце моем навсегда
поселились друзья и негаснущим светом
осветили дорогу мою сквозь года.

Если думой о них, словно пчелами улей,
где б я ни был, всегда мое сердце полно.
Мы друг другу в глаза не напрасно
                                                         взглянули,
распахнули сердца, словно в доме окно.

Да и сам я из сердца друзей не исчезну, —
не они ли когда-то в горах для меня
в час беды перекинули мост через бездну,
помогали мне выбраться из-под огня.

У походных костров на коротком привале
мы навек побратались в просторах земли,
Волго-Дону дорогу в степях пробивали
и к Тбилиси иорскую воду вели.

И на гребень днепровской плотины взошли мы
и услышали гулкое эхо шагов.
О друзья! Ваши помыслы неразделимы —
вы стоите, как тополи у берегов.

Словно стройные тополи, путь урагану
преграждаете вы ради ясного дня,
с вами я против ветра идти не устану,
в одиночестве враг не застанет меня.

Даже удочку в реку без вас не забросить
мне, вовеки не знавшему с вами тоски.
У меня в волосах появляется проседь —
ваше мужество снегом легло на виски.

Каждый миг мой от вашего мига зависим —
в этом сила и вечная юность моя.
Но не хватит чернил и бумаги для писем,
если всем вам ответить попробую я.

Я хочу, чтобы сердце взволнованно билось,
чтобы море клубилось, вздымая прибой.
Здравствуй, жизнь! Мне движенье твое
                                                                полюбилось,
я повсюду ищу столкновений с тобой.

Неизменно на труд и на подвиг готовы,
отрешившие робость, неверье и страх,
о друзья неразлучные, кто же вы, кто вы,—
пастухи! Вы стоите, как туры в горах.

Девять гор перешел я и девять ущелий,
вновь сегодня к равнинам привыкнет мой
                                                                    взгляд,
и друзья, с кем шагал сквозь дожди и метели,
новой песней в дороге меня окрылят.