Василий Сумбатов - Прозрачная тьма: Собрание стихотворений

В Милан из Рима торопясь, экспресс
Гремит и в щебень вдавливает шпалы.
Холмы, лощины, обнаженный лес,
Кой-где цветок печальный запоздалый.

Под ветром злым из заальпийских стран,
Уже покрытых ранними снегами,
Над Тразименским озером туман
Скользит, и рвется, и летит клубами.

Так легионы римские рвались
Под яростным напором Ганнибала.
Здесь под слонами берега тряслись,
Как под колесами вагона – шпалы.

Но не слонов, не римлян и не бой
Рисует память, а совсем другое:
«Историка» и класс я вижу пред собой,
И «отвечаю» я о Тразименском бое,

И, отвечая, думаю о «ней», –
Да, да! – о ней. Прости меня, Фламиний! –
Ведь нынче – в отпуск, – вечер у друзей,
И встреча с ней, и взгляда пламень синий.

– Нынче опять годовщина потери! –
Утром сказал календарь,
И распахнулись тяжелые двери
В пеструю прошлую даль:

В облачном флоте на дымчатом небе –
Смена цветистых ветрил,
Леса далекого яшмовый гребень
В локонах рыжих зари,

Справа и слева – солдаты рядами,
Сзади – блестящий сугроб,
Посередине – в зияющей яме –
Грубо сколоченный гроб.

В мерзлой земле неглубока могила,
Снега – на сажень зато! –
Многих зима без могил схоронила
В этой долине пустой.

Снежные комья, мерцая опалом,
Вместе с землею летят…
Тридцать пять лет с того дня миновало!
Скоро увидимся, брат!

Еще видна луна холодная
Сквозь дымку тучки кочевой,
А уж заря багрянородная
Раскрыла веер лучевой,

И посеревшие, тревожные
Ручьи последней темноты
Бегут в канавы придорожные,
Уходят в землю, как кроты.

Всё оживает, просыпается,
И ветер – вечный баламут –
В траве росистой кувыркается
И морщит рябью светлый пруд.

Всё к свету тянется, довольное,
Что стаял мрака черный лед,
И песню утреннюю, вольную
В лесу незримый хор поет.

Какая радость в возвращении
На землю света, жизни, дня!
В нем есть прообраз воскресения,
В нем есть надежда для меня,

Что всё – лишь смена быстротечная,
Что вечного в природе нет,
Что смерти ночь – не бесконечная,
Что и за ней придет рассвет.

Дымятся утренние росы,
Порой туманя парабриз,
Летит дорога под колеса,
Скользя с холма крутого вниз.

Смотрю вперед сторожким взглядом, –
Как будто лоцман у руля…
Как странно – мчаться с ветром рядом,
Ни мускулом не шевеля,

И знать, что вот – одно движенье,
Ошибка малая одна, –
И оборвется вдруг стремленье,
И будут мрак и тишина.

Чтоб песням аромат придать,
У мудрой Музы есть обычай
Крылатым роем думы слать
В сады былого за добычей, –

Рой дум оттуда принесет
Пыльцу и сок благоуханий
И в соты строчек вложит мед –
Душистый мед воспоминаний.

Громады пестрых скал, обрывы и хребты, –
Прекрасны и грозны, – встают передо мною,
Окаменелою гигантскою волною
Всплеснув до синевы бездонной высоты.

Пролетных облаков пушистые кусты
Над ними расцвели, как яблони весною,
А ниже разлеглись оправою резною
Столетние леса – приюты темноты.

Здесь Пушкин в старину сложил Кавказу гимны,
Здесь Лермонтов бродил среди кремнистых скал,
И Демон перед ним вставал из тени дымной
И горестно язвил и горько горевал,
И узнавал себя поэт в чертах виденья,
В словах его – свои терзанья и сомненья.

Золотой Буцентавр зари
Затонул среди синей лагуны.
В древний колокол бьют звонари.
Волны шепчут старинные руны.

Много дожеских перстней на дно
Встарь упало в лагунном просторе,
Но теперь овдовело давно
Венецийское яркое море.

А на набережной толпа
Наслаждается вечером ясным,
Для былого глуха и слепа,
К сказу волн, как всегда, безучастна.

Всё пропитано солнцем кругом, –
От прогретого мрамора жарко.
Голубиная стая ковром
Застелила всю площадь Сан-Марко, –

Подвижной сине-сизый узор
С серебристо-зеленым налетом,
Резкий звук – и взметнулся ковер
Настоящим ковром-самолетом.

Снова бронзовые звонари
В старый колокол бьют молотками.
Засветились вокруг фонари,
Поползли по воде светляками.

Под колоннами – музыки гул,
Там всё гуще толпа засновала.
Яркий месяц на площадь взглянул,
Будто выплыл с Большого канала,

Ярче, выше, – и вот по углам,
Посинев, разбегаются тени,
Луч скользит по крутым куполам
И считает у лестниц ступени.

Всё зажег его пристальный взгляд –
Колокольню, узоры порталов,
Черных гондол у пристани ряд
И столбы разноцветных причалов.

Раззолочен и рассеребрен
Весь дворец ослепительный дожей…
Этот вечер запомню, как сон, –
На волшебную сказку похожий!

Голуби, голуби, голуби –
На золоченых конях,
В нишах, на мраморном желобе,
На капительных цветах,

И на задумчивом ангеле,
И у святых на главах,
И на раскрытом евангелии
У нимбоносного льва.

К щедрому корму приучены,
Тысячи птиц на заре
Носятся сизыми тучами,
Будто в воздушной игре.

Днем они ждут подаяния
От венецийских гостей,
Вьются вкруг них с воркованием,
Зерна клюют из горстей.

К ночи на крыши соборные,
В ниши и на фонари,
На балюстрады узорные
Сядут до новой зари.

Сизые, тихие, чинные,
Спят среди мраморных снов,
Как изваянья старинные
На архитравах дворцов.

Как мрачен в кровавом закате
Тяжелый тюремный карниз!
Мост вздохов, молитв и проклятий
Над черным каналом повис.

Налево – дворец лучезарный,
Ряды раззолоченных зал, –
В них где-то таился коварный
Всесильный паук – Трибунал;

Под крышей свинцовой направо –
Ряд каменных узких мешков…
От блеска, почета и славы
До гибели – двадцать шагов.

Давно столица экзархата
Уездным стала городком;
Над ней – закат, но нет заката
Воспоминаньям о былом,

И неувядший блеск мозаик
Сквозь муть пятнадцати веков, –
Как взлет вечерний птичьих стаек,
Всё так же древен, так же нов.

В мозаиках – всё неизменно, –
Жизнь застеклялась на стенах, –
И видит старая Равенна
Былое, как в зеркальных снах.

И в тс же сны с благоговением
Здесь в храмах я вперяю взгляд,
И византийские виденья
Со мной о прошлом говорят.

Закат снижается, бледнея,
Вдоль стен кудрявится акант,
Вхожу под купол мавзолея,
Где погребен бессмертный Дант.

Внутри над ветхими венками
Звучит стихами тишина,
И так же здесь душа, как в храме,
Благоговения полна, –

Здесь веет славою нетленной,
Перед которой время – прах.
Здесь вечность грезит вдохновенно,
Заснув у Данта на руках.