Валериан Бородаевский - Посох в цвету: Собрание стихотворений

Гряди, Буй-Тур, громи крамолу,
Пудовый дан тебе кулак;
Пусть турий рог, склоненный долу,
Бодает тухлый лапсердак!

Внимая мудрому глаголу,
Пусть твой признательный земляк
Ревнивую оттянет полу
И должный выложит ясак.

Что Курск тебе? Шагаешь быстро;
Сегодня свергнешь ты министра,
А завтра будешь сам премьер…

Но помните, Щигровский витязь:
Превратностям бывал пример,
А потому – не обожритесь.

Глаза Ваши – голубые иль серые?
На них не смотрел я в упор,
Но крепко, по-детски, верую
В сияющий, светлый взор.

Вы вся – деревенская, летняя;
И кудри Ваши – спелая рожь.
Нашими городскими бреднями,
Мудрая, Вас не собьешь.

Над Вами серебрятся облачка
И небосклон, так бирюзово синь.
И мы живем!.. Мы, грешные, пока
Вы с нами, светлоликая. Аминь.

Кружатся дни мои запутанным романом,
И кажется порой: рехнулся романист,
Когда рядит меня то магом, то цыганом,
Сегодня жезл дает, а завтра только хлыст.

Языком пламени влюбленная Осанна
Моя возносится – и, мнится, сам лучист;
И вот уже грущу с лепечущим фонтаном
О том, что падает сожженный зноем лист.

Мечты свершаются назло докучной яви –
И обрываются, – и снова в тупике
Не к счастью шествуешь, не к радости, не к славе,

А просто, как пескарь, повисший на крючке,
Вздыхаешь о ведре – туда тебе дорога! –
Где, может быть, еще поплаваешь немного.

Бредешь наудачу по роще осенней,
Выходишь на зелень озимых полей:
В молочном тумане толпой привидений,
Стреножены, прядают тени коней.
И ветер свивает кудлатые гривы,
И ветер мне сырость приносит земли:
Зеленые нивы, и бурые нивы,
И синие, синие нивы – вдали…

Затишье. Безмолвье. В бескрайном просторе
Кто встретится? Разве охотник верхом,
С обветренным ликом и грезой во взоре,
Бодрящий борзую призывным свистком.
Смеркается. Гаснет, задумчиво-кроток,
Закат в розовато-седых облаках…
И вспомнится нить многоцветная четок
В ленивых, когда-то любимых, перстах.

Как эти строки сладостны и новы!
Как больно бьется сердце над письмом,
Сквозящим сквозь лазурные покровы
Под бледно-золотистым сургучом.

Размашистыми острыми штрихами
Ты хочешь лишь о деле говорить;
Твой стиль откован, как гравюра в раме,
И разума нигде не рвется нить.

Но видится мне много… слишком много:
В колючем «р» мерещится копье.
И ждешь удар наездника степного,
О, сердце беззащитное мое.

Прочел. Опять здесь не найду ответа.
«Терпи и жди» – вот смысл немногих слов…
Терпеть и ждать – что лучше для поэта,
Когда он весь под чарой алых снов?

А если, как уснувшая весталка,
Забыла муза долг священный свой, —
Я рву письмо. И мне его не жалко.
И ненавижу всей душой.

Печаль мою снежинками
Прохладными овеяло,
Лебяжьими пушинками,
Танцующими феями!

Гуляет хоровод кругом,
Сплетаясь, развевается,
Велит забыть, молчать о том,
Что горем называется;

О том, что в глубине моей
В бездонном сердце плакало —
Велит молчать круженье фей
Таинственными знаками.

И вот иду. – Мне всё равно:
Пусть сердцу вы не верили.
Я улыбаюсь им давно,
Я с ними нынче заодно,
С порхающими феями!

Устал я от живых, – мне мир усопших ближе,
Я научаюсь зовы их любить.
На кладбище, в отрадную отчизну
Я ухожу: здесь сердцу можно жить.
И там, наперекор глухой тоске и боли,
Вкушаю мир моей грядущей воли.

Меж холмиков ищу тропу к тебе, мой сын,
И над твоей могилкой неосевшей,
Листом сухим осыпанной, – один
Стою и жду. Чего? Отзыва? Доброй вести?
И в шорохе ветвей и шепоте листов
Ловлю намеки вожделенных слов.

Песнь иволги из чащи раздается,
Но трудно мне припомнить нежный смех,
Что навсегда затих, и тяжко сердце бьется,
Усталое искать путеводящих вех
Средь призраков, встающих из тумана.
Или уснуть?.. И встал я слишком рано?

Скажи же мне, откройся сердцу, друг,
Поэт-дитя, мне милый брат по лире,
Так быстро совершивший дольний круг,
Витающий в лазоревом эфире,
Где я найду покой? Где стану я на путь,
И сердцу где дозволят отдохнуть?

Когда, скажи, от любящих не буду
Удара тяжкого нежданно получать?
Когда среди друзей коварного Иуду
Уже не стану – жертва – лобызать?
Когда, отбросив труп, свободный как стихия,
Прольюсь к стопам твоим, предвечная София?

Вижу я: сердце твое не терпит регламенты.
Радуюсь: сердце твое не выносит власти ничьей.
Разве укажешь путь причудливо рдяному пламени
Или удержишь в беге хрустальный горный ручей?

Буду, любя, созерцать прихотливый твой путь, легконогая,
Ритмы твои держать, духом объемля моим.
Да, ты права: пред тобой солнечных дней вволю много,
Всеми путями приходит дух созревающий в Рим.

Золотому дождю подставляю
Я ладони, сложенные горстью.
Крепнет дождь. Я руки опускаю.
Дождь поет. И славлю силу Божью.

Льется дождь мне на лицо, на плечи, –
Весь в огнях, и радугах, и блесках…
Или это только нежной девы речи,
Только солнце у нее в подвесках?

Дочь короля, невеста, всей душою
Томится к Богу сил. И час настал.
Корабль их ждет. Со свитой молодою
Она взошла, и белый парус взвился.
Ее глаза ласкали синий вал,
Пока народ на берегу молился.

Вкруг – свита многих дев. Мечтой упорной
Они волнуются. Их ждет прекрасный юг;
Святой Отец в могуществе и славе.
Молитвенно персты перебирают зерна,
И сердце ширится, готовясь к дивной яви.

Лишь ворон на дубу, прощаясь, плачет.
Так… Вещему глубь смутных дней видна.
Толпа косматых всадников маячит.
То гунны двинуты для жатвы грозной.
Погибнут десять тысяч и одна.
Так рок судил. Возврата нет. Уж поздно.

– Они твои разрушили варки
И по совхозам развозили. –
Вскипает кровь моя… Стучат виски.
Но я зову к нетленной силе:

Пусть в каждом сокрушенном кирпиче
Мне видится ступень стези чудесной неба.
Змея премудрости! Ты на моем плече
Отец мне дал тебя в замену хлеба.

Пускай мятежных крепнет дерзкий лом,
Обетованью чутко внемлет ухо:
Над черным и поверженным орлом
Взлетает белый голубь Духа.

Ты презрена, прекрасная моя,
Печальная, убогая Россия.
Но уж цветет голгофская заря,
И в сердце просится, про солнце говоря,
Созвучье дивное: Мессия.

Народовольцы… Строй людей из стали,
Откованных, как лезвие кинжала,
Вы, что в былом святыми проблистали,
Святыми, позабывшими про жалость:

Перовская, душа мечты кровавой,
Желябов и пытливый ум Кибальчич…
Кто, скудный духом, скажет: вы не правы?
Кто без унынья прочитает дальше?

И Александру павшему на смену
Явился правящий немым тяжеловозом.
Он получил широкою арену,
Державец в бармах иглистых морозов.

Царь Николай с Алисой колдовали…
Смесились кровь, и грязь, и снова кровь,
Чтоб древние твердыни грохотали.
И голос был: «Внемли. Не прекословь.

Свершается торжественная воля.
Блажен, кто зряч и видит сеть времен.
История – одно Христово поле,
И сеятель идущий – только Он.