Юлия Мамочева - Инсектариум

The sheets were frozen hard, and they cut the naked hand;
The decks were like a slide, where a seaman scarce could stand;
The wind was a nor'wester, blowing squally off the sea;
And cliffs and spouting breakers were the only things a-lee.

They heard the surf a-roaring before the break of day;
But twas only with the peep of light we saw how ill we lay.
We tumbled every hand on deck instanter, with a shout,
And we gave her the maintops'l, and stood by to go about.

All day we tacked and tacked between the South Head and the North;
All day we hauled the frozen sheets, and got no further forth;
All day as cold as charity, in bitter pain and dread,
For very life and nature we tacked from head to head.

We gave the South a wider berth, for there the tide-race roared;
But every tack we made we brought the North Head close aboard:
So's we saw the cliffs and houses, and the breakers running high,
And the coastguard in his garden, with his glass against his eye.

The frost was on the village roofs as white as ocean foam;
The good red fires were burning bright in every «longshore home»;
The windows sparkled clear, and the chimneys volleyed out;
And I vow we sniffed the victuals as the vessel went about.

The bells upon the church were rung with a mighty jovial cheer;
For it's just that I should tell you how (of all days in the year)
This day of our adversity was blessè Christmas morn,
And the house above the coastguard's was the house where I was born.

Изрезал в кровь ладони — насквозь промерзший шкот,
На палубах не встанешь: проклятый гололёд,
Норд-Вест гудел сурово и с моря задувал,
И видел взор лишь бурю волн, а также пики скал.

Еще в огне закатном — гудел прибоя гам;
Но ужас положенья к утру открылся нам.
Мы за канат цеплялись, не опускали рук,
И вскоре топсель подняли в надежде сделать крюк.

Меж мысами весь день нас мотало взад-вперед,
Меж Северным и Южным — калечил руки шкот,
Весь день — насквозь промерзнув, терпя и боль, и страх,
Меж мысами мотались мы тщетно на волнах.

Страшил нас грозный Южный обильем острых скал,
Мы прочь рвались — но из-под вод мыс Северный всплывал!
А с ним — утесы и дома, и волны на бегу,
Смотритель с длинною трубой на самом берегу.

Цвет крыш — что пена с буйных волн: от снега все бело…
Трещало пламя в очагах, даря домам тепло
Сияли окна, дым из труб, кудрявясь, выходил,
И слышали мы дух стряпни, уже лишаясь сил.

Колокола церковные на весь звонили свет
Поскольку, правду вам скажу, что время наших бед
Совпало с самым светлым днем — христовым Рождеством,
А дом, что за смотрительским, — то был мой отчий дом.

O well I saw the pleasant room, the pleasant faces there,
My mother's silver spectacles, my father's silver hair;
And well I saw the firelight, like a flight of homely elves,
Go dancing round the china-plates that stand upon the shelves.

And well I knew the talk they had, the talk that was of me,
Of the shadow on the household and the son that went to sea;
And O the wicked fool I seemed, in every kind of way,
To be here and hauling frozen ropes on blessè Christmas Day.

They lit the high sea-light, and the dark began to fall.
«All hands to loose topgallant sails», I heard the captain call.
«By the Lord, she'll never stand it», our first mate, Jackson, cried.
…«It's the one way or the other, Mr. Jackson», he replied.

She staggered to her bearings, but the sails were new and good,
And the ship smelt up to windward just as though she understood.
As the winter's day was ending, in the entry of the night,
We cleared the weary headland, and passed below the light.

And they heaved a mighty breath, every soul on board but me,
As they saw her nose again pointing handsome out to sea;
But all that I could think of, in the darkness and the cold,
Was just that I was leaving home and my folks were growing old.

И вот родная комната, и два родных лица,
Очки старушки-матери и седина отца.
Камин мерцал, потрескивал — ласкал сыновний глаз,
А на фарфоре, что в шкафу, пускались искры в пляс.

Я знал о чем их разговор, и был он обо мне,
О сыне, что ушел в моря и бился на волне,
Каким же видел я себя в тот горький час глупцом,
Что в море Рождество встречал, оставив отчий дом!

Маяк вдали забрезжил чуть и свет рассеял тьму
Отдал команду капитан. Наперекор ему
«Мой сэр, не выдержит! Назад!» — помощник закричал.
«А это неизвестно, Джексон», — тот в ответ сказал.

Корабль накренился вдруг, но снасть была крепка,
И с ветром взмыл в пролив, того не осознав пока.
Теперь дню зимнему конец, уж на подходе ночь,
Спешим, пройдя под маяком, мы из залива прочь.

Решились с облегчением друзья мои вздохнуть,
Взглянув на корабельный нос, что в море целил путь,
И лишь меня терзала боль сквозь леденящий срам
О доме, и о тех, кого стареть я бросил там.

Ах, вновь, мой брат, Вы были неловки!
Однако ж чудно отплясали польку!..

Уймись, глупец! И впрямь — кривляться только
Безумные горазды дураки,
Тебе подобные!

     Умерь свой пыл! Игра —
Блистать не повод мнимою отвагой…

Следи-ка лучше за своею шпагой,
Посмешище отцовского двора.

А коли не плеваться желчной влагой?..

…То рот прикрыть давно б тебе пора!

Да полно Вам! Что в гневе-то пустом
Искать ответа незлобивой шутке?
Уж лучше мне поведайте о том,
Как проводили светлые минутки
Вчера Вы с девой милою в полях…

Нахальный врун! Там не был я давече!..

…Ах, верно, вы скакали на конях
С Алисою!..

   Твои противны речи!
Лишь вслушайся: Кларисса — имя ей!

Не все ль равно? Ведь матери сильней
Я эту нимфу не люблю. Подумай:
В каретах — к нам, живет уже дня три —
С отцом-бароном, с нянюшкой угрюмой,
Проклятой ведьмой, черт ее дери…
Кто звал сюда?.. Тогда — почто явились?!
В соседних землях властвует барон.
А ехал-то — в Туманный Альбион!..

Они, гляди, дорогой утомились.

Ах, не смеши! До нас рукой подать
От их владений… Просто мы богаты!
Отец наш, граф, мне говорил когда-то:
В сравненье с ним нища «святая» знать!
А что барон? Лишь титул без гроша
Да родственные узы с королем!..