Семен Кирсанов - Гражданская лирика и поэмы

— Столица стала есть сия
надъ сномъ тишайших бухтъ
гербомъ и знаменемъ сиять
во мгле — Санктъ-Петербургъ!

Насъ охраняетъ райский скитъ
за то, что сей рукой
Адмиралтейства светлый скиптръ
былъ поднять надъ рекой.

Колико азъ не спалъ ночей,
дабы воздвигнуть градъ?
Но титулъ Нашъ слепая чернь
сорвала съ оныхъ вратъ.

Кого сей градъ теперь поитъ?
Где правнуки мои?
Кому ты льешь теперь, пиитъ,
кастальския струи?

— Правнуки ваши
                       лежат в земле,
                                          остатки — за рубежом
существуют
                 подачками богачей
                                           и мелким грабежом.
Зачем вы волнуетесь,
                    гражданин,
                               и спать не даете мне?
Вас Фальконет
                     на коня посадил,
                                        и сидите себе на коне.
Гражданин,
             попирайте свою змею
                                и помните — ваших нет!

— Не Нами ль реями овитъ
Балтъ, Волга и Азовъ?
Не Мы ль сменили альфа-битъ
от ижицъ до азовъ?

Календаремъ Мы стали жить,
изъ юфти обувь шить.
Фортификация и флотъ —
Петровой длани плодъ.

Мы приказали брить брады,
кафтаны шить до бёдръ.
Сии тяжелые труды
свели на смертный одръ…

— Я не собираюсь вашу роль,
                снизить,
                           Романов Петр!
О ваших заслугах,
                       как герольд,
                           Кирсанов Семен поет.
Была для России
            ваша смерть —
                      тяжелый, большой урон.
Реакция, верно,
                           Петр Второй,
                               Елизавета, Бирон.
Но вспомните,
                   разве это вы
                    тащили гранит для Невы?
Конечно,
             никто вас и не бранит,
                        но подчеркиваю — не вы!

— То академикъ, то герой,
от хладныхъ финскихъ скалъ
Азъ поднялъ росский трон горой
на медный пье-де-сталъ.

Дабы съ Россией градъ нашъ росъ,
былъ Нами изгнанъ шведъ.
Увы! Где шелъ победный россъ,
гуляетъ смердъ и шкетъ!..

Да оный градъ сожретъ пожаръ,
да сгинетъ, аки обръ,
да сгинетъ, аки Февруаръ,
низвергнутый въ Октобръ!

— Смысл ваших речей
                                 разжуя,
за бравадою
                    вижу я
замаскированное
                                хитро
монархическое
                          нутро.
И если будете вы
                         грубить —
мы иначе
              поговорим
и сыщем новую,
                      может быть,
столицу для вас —
                           Нарым!

Уплыл четырнадцатый год
в столетья — лодкою подводной,
печальных похорон фагот
поет взамен трубы походной.

Как в бурю дуб, война шумит.
Но взмаху стали ствол покорен,
и отшумели ветви битв,
подрублен ствол войны под корень.

Фридрих Великий,
           подводная лодка,
пуля дум-дум,
           цеппелин…
Унтер-ден-Линден,
           пружинной походкой
полк оставляет
           Берлин.

Горчичный газ,
           разрыв дум-дум.
Прощай, Берлин,
           и — в рай!..
Играй, флейтист,
           играй в дуду:
«Die Wacht, die Wacht
           am Rhein…»

Стены Вердена
           в зареве утр…
Пуля в груди —
           костеней!
Дома, где Гретхен
           и старая Mutter, —
кайзер Вильгельм
           на стене…

Военный штаб.
           Военный штамп.
Все тот же
           Фриц и Ганс,
все та же цепь:
           — В обход, на степь!
В бинокле
           дым и газ.

Хмурый старик,
           седина подбородка —
Людендорф:
           — Испепелим! —
…Фридрих Великий,
           подводная лодка,
пуля дум-дум,
           цеппелин…

Пуля дум-дум…
           Горчичный газ…
Но вот:
           — Ружье бросай! —
И вот,
           как тормоз Вестингауз,
рванул —
           конец — Версаль!..

Книгопечатня! Не найти
шрифта для перечня событий.
Вставайте, трупы, на пути,
ноздрями синими сопите!

Устали бомбы землю рвать,
штыки — в кишечниках копаться,
и снова проросла трава
в кольце блокад и оккупаций

Спят монументы
           на Зигес-аллее,
полночь Берлина —
           стара…
И герр капельмейстер,
           перчаткой белея,
на службу идет
           в ресторан.

Там залу на части
           рвет джаз-банд,
табачная
           веет вуаль,
а шибер глядит,
           обнимая жбан,
на пляшущую
           этуаль…

Дождик-художник,
           плохая погодка,
лужи то там,
           то тут…
Унтер-ден-Линден,
           пружинной походкой
красные сотни
           идут…

Дуют флейтисты
           в горла флейт,
к брови
           прижата бровь,
и клятвой
           на старых флагах алеет
Карла и Розы
           кровь!

Огремлите, гарматы,
                       закордонный сумрак,
заиграйте зорю
                       на сребряных сурмах!
Та седые жемчу́ги,
                       слезы Запада-края,
утри, матерь божья,
                       галицийская краля.

Да что тебе, матерь,
                       это гиблое войско?
Подавай тебе, мать, хоруговь
                       да мерцание войска!
Предпочла же ты, матерь,
                       и не дрогнувши бровью,
истеканию воском —
                       истекание кровью.

Окровавился месяц,
                       потемнело солнце
по-над Марною, Березиною,
                       по-над Изонцо.
Люди шли под изволок
                       перемогой похода —
на Перемышль конница,
                       по Карпаты пехота…

Пела пуля-певунья:
                       «Я серденько нежу!
Напою песню-жужелицу
                       солдату-жолнежу[1]».
(Под шинелью ратника,
                       что по-польски «жолнеж»,
тихий корень-ладанка,
                       зашитая в полночь.)

Винтовка линейная
                       у тебя, солдате,
во всех позициях
                       умей совладать ей.
Котелок голодовки,
                       шинель холодовки
да глоток монопольки
                       у корчмарки-жидовки.

Ныла война-доля!
                       Флаги радужней радуг.
По солдату ходило
                       пять сестер лихорадок.
Сестрица чахотка
                       да сестрица чесотка,
милосердный платок
                       трясовицей соткан…

тебя в селе матка
                       да невесто-младо
(а в полях палатка,
                       лазарет-палата).
Лазаретное утро,
                       госпитальный вечер.
Аспирин да касторка,
                       сукин сын — фельдшер!

А кто ты есть, жолнеж,
                       имя свое поведай?
Слово матки исполнишь —
                       обернешься победой.
А тебе за победу,
                       або крест на пригорке,
або костыль инвалидный,
                       або медный «Георгий».

О, шумите, рушницы,
                       невелика потеря.
Артиллерия, вздрогни!
                       Упади, инфантерия!
Пролети, пуля-пчелка,
                       попади, золотея,
в лошадиную челку,
                       в человечье темя.

Покачнись, брате жолнеж,
                       умирая рано.
Под могилкой репейного
                       затянется рана.
А слезы матки с невестой,
                       позолотой играя,
утрет божия матерь,
                       галицийская краля.