Всеволод Емелин - Götterdämmerung: cтихи и баллады

Олигарху дорога в Лондон,
Террориста ждет ФСБ,
А для интеллектуалов в Париже “Ротонда”
И “Билингва” в Москве.

Здесь тебе не портвейн
Пить в сквере, плюясь на снег,
Слева сидит Рубинштейн,
Справа сидит Айзенберг.

Здесь — это вам не тут,
Не бараны чихали —
Слева Евгения Лавут,
Справа Линор Горалик.

Здесь тебе не шалман,
Не блатная малина —
Слева сидит Гандельсман,
Справа Рубина Дина.

Все, кто вокруг сидит —
Выдающиеся фигуры.
Короче — полный синклит
Русской литературы.

Чисто, светло, не тесно,
На фасаде красивый кафель.
И вот такое-то место
Сгорело в пятницу на хер.

Повторяла, как ворона,
Мне бабушка Дуся:
“Ой, нельзя тебе на зону,
Там тебя опустют.

Сидит там пол-России
На гнилой капусте,
За глаза за синие
Там тебя опустют.

Конвоир с винтовкою,
Палец ждет на спуске.
За кость твою легкую
Там тебя опустют.

Будь хоть самым шустрым,
Соблюдай понятия,
Все равно опустют,
Опустют обязательно.

Будешь помнить лагерей
Милые затейки,
До конца проходишь дней
В сальной телогрейке.”

Бабушки рассказы
Мне запали в душу.
Стать вдруг пидарасом
Я ужасно трушу.

Всюду со мной близко
С водянистой кашей
Коцая миска,
Шконка у параши.

И с тех пор который год,
А прошло их множество,
У меня в душе живет
Ужас мужеложества.

Научился я сжимать
Крепко ягодицы,
Чтобы никому не дать
Мною насладиться.

Чтобы ни один нахал,
Как девице целку,
Мою жопу не порвал,
Словно Тузик грелку.

И хожу теперь я так
По родной столице,
Раскорячась, как дурак,
Стиснув ягодицы.

Чтоб не сделаться как гей,
Кланяюсь я первым
Представителям властей
И милиционерам.

Чтоб не совершить минет,
Рот закрыть старался я.
В общем, стал я интраверт
Под страхом дефлорации.

А что такое интраверт,
К тому же постаревший?
Это входишь в туалет,
А он там повешенный.

Это сетка на лице
Лопнувших сосудов,
Это капля на конце
Жалобного уда.

В доме на всех плоскостях
Початые лекарства,
Злость на Буша в новостях
И на государство…

В церкви мне старушка
Сунет в руку просфору,
Просто потому что
Жизнь моя вся просрана.

Здесь мораль такая вот —
Пусть народ узнает —
Тот, кто жопу сбережет —
Душу потеряет.

Сижу, случайно выживший,
На пятой точке.
А от шахидушки —
Одни кишочки.

Едва период мастурбации
В моем развитии настал,
Уже тогда “Портвейн 13-й”
Я всем другим предпочитал.

Непризнанный поэт и гений,
Исполненный надежд и бед,
Я был ровесником портвейна —
Мне было лишь тринадцать лет.

Я был угрюмым семиклассником,
Самолюбивым и несчастным,
И подтирал я сперму галстуком,
Как знамя коммунизма красным.
(Короче, мучился ужасно я
Покуда не нашел лекарство).

И много раз бывал родителями
Застигнут в этот миг случайно,
Любая тварь после соития,
По Аристотелю, печальна.

Так, насладившись в одиночестве
Мятежной плотию своей,
Я понимал, какой порочный я,
Пропащий рукоблудодей.

И, чтоб скорей из мозга стерлися
Похабные галлюцинации,
В сознанье собственной греховности
Я за портвейном шел “13-м”.

От ощущенья безвозвратной
Развратной гибели моей
Меня, как добрый терминатор,
Спасал “13-й портвейн”.

Тогда я не был суеверен
Агностик, троечник и пьяница,
И мог “13-й портвейн”
Бесстрашно пить даже по пятницам.

Еще не очень разбирался я,
Кто там татарин, кто еврей,
Кто представитель братской нации,
А кто враждебных нам кровей,
Но знал — “13-й портвейн” —
Гармония цены и качества.

Его мы пили пионерами
В те непростые времена,
Когда ни штопора-то не было,
Ни закуси, ни стакана.

Его открыть гвоздем железным
Любая школьница могла.
Он шел из банки майонезной,
А еще лучше из горла[4].

В подъездах без замков, без кодовых,
На стройплощадках без охраны
Его глотали, словно воду мы,
Не разливая по стаканам.

А времена были спокойные,
Менты еще без автоматов,
Кругом явления застойные,
Везде уборные бесплатные.

Террор случался только в Чили,
Где был у власти Пиночет.
Тогда в сортирах не мочили,
Как обещал нам президент.

Там только пили и дрочили,
Ну и еще один момент…
А если вру насчет сортиров,
Пусть подтвердит Тимур Кибиров.

Там загородочки фанерные
Скрывали крошечные кельи,
Там поцелуи мои первые
Пахли “13-м портвейном”.

Вот унитаз журчит нам ласково,
С бутылкой рядом я стою…
Так море, бабы и шампанское
Ворвались властно в жизнь мою.

И только горлышки зеленые
В моем качаются мозгу,
И очи синие, бездонные…
Пиздец, я больше не могу.

P.S. В городском саду цветет акация,
Снова стать березкой хочет пень.
Ты ж меня сгубил навек “13-й”
Отроческий, сладкий мой портвейн.

Мы тихие граждане грозной страны,
Но вот и нам есть, чем гордиться —
Бейсбольная бита народной войны
Гвоздить начала по фашистам.

Ну что, доорались “Москва — москвичам!”,
“Россия же, стало быть — русским!”
Теперь наступает конец палачам
Со взглядами злыми и узкими.

Недаром боролись и фонд “Холокост”,
И вся либеральная пресса,
Но вот нам, похоже, дожить довелось
Совсем до другого процесса.

А раньше-то горцы
Чуть глянут на сяло —
Кругом баркашовцы —
И враз зассало.

Идешь по Москве — город взят словно в плен,
Повсюду СА и эСэСы.
Лишь тихие, робкие стайки чечен
Прильнули к своим “мерседесам”.

А этот, навязший в обоих ушах,
“Хай Гитлер!” “Хай Гитлер!” “Хай Гитлер!”
Теперь развернешься и сразу “Ба-бах!”
По морде бейсбольною битой.

За каждый сгоревший под Вязьмою танк,
За практику газовых камер,
За Януша Корчака, за Анну Франк
По харе, по харе, по харе!

Закончилась ваша кровавая власть,
Теперь под бейсбольною битой
Ответишь за тех, над кем тешился всласть,
Над сикхом и над ваххабитом.

Даже в день парашютиста
Черные, спокойные
Их спасут антифашисты
Битами бейсбольными.

Какой там бейсбол и какой там футбол,
Сумели понять наши дети —
Покуда фашизму осиновый кол
Не вставим по самые эти.

Да, юным героям (кто антифашист),
Отныне все двери открыты.
Ведь с ними народ, президент дзюдоист,
Менты и бейсбольные биты.