Ованес Туманян - Стихотворения и поэмы

Каждой ночью к водам Вана
Кто-то с берега идет
И без лодки средь тумана
Смело к острову плывет.

Он могучими плечами
Рассекает лоно вод,
Привлекаемый лучами.
Что маяк далекий шлет.

Вкруг поток, шипя, крутится.
За пловцом бежит вослед,
Но бесстрашный не боится
Ни опасностей, ни бед.

Что ему угрозы ночи,
Пена, волны, ветер, мрак?
Точно любящие очи,
Перед ним горит маяк.

Каждой ночью искры света
Манят лаской тайных чар;
Каждой ночью, тьмой одета.
Ждет его к себе Тамар.

И могучими плечами
Бороздит он лоно вод,
Привлекаемый лучами,
Что маяк далекий шлет.

Он плывет навстречу счастью,
Смело борется с волной,
А Тамар, объята страстью,
Ждет его во тьме ночной.

Не напрасны ожиданья…
Ближе, ближе… вот и он!
Миг блаженства! Миг свиданья,
Сладких таинств райский сон!

Тихо. Только волны плещут,
Только полны чистых чар,
Звезды ропщут и трепещут
За бесстыдную Тамар.

И опять к пучинам Вана
Кто-то с берега идет
И без лодки средь тумана
Вдаль от острова плывет.

И со страхом остается
Над водой Тамар одна,
Смотрит, слушает, как бьется
Разъяренная волна.

Завтра — снова ожиданья,
Так же искрится маяк,
Тот же чудный миг свиданья,
Те же ласки, тот же мрак.

Но разведал враг жестокий
Тайну любящих сердец:
Был погашен свет далекий,
Тьмой застигнут был пловец.

Растоптали люди злые
Ярко блещущий костер,
Небеса молчат ночные,
Тщетно света ищет взор.

Не заискрится, как прежде,
Маяка привет родной,—
И в обманчивой надежде
Бьется, бьется он с волной.

Ветер шепчет непонятно,
Над водой клубится пар,
И вздыхает еле внятно
Слабый возглас: «Ах, Тамар!»

Звуки плача, звуки смеха…
Волны ластятся к скале,
И, как гаснущее эхо,
«Ах, Тамар!» звучит во мгле.

На рассвете встали волны
И примчали бледный труп,
И застыл упрек безмолвный
«Ах, Тамар!» меж мертвых губ.

С той поры минули годы.
Остров полон прежних чар,
Мрачно смотрит он на воды
И зовется «Ахтамар».

Невестки доля тяжела.
А эта уж такой была —
Она не только не всплакнет,
Но даже глазом не моргнет,
Пусть обижают вновь и вновь
Ее и свекор и свекровь.
Но раз, беспечно-весела,
Свободно косы расплела
И, в комнате своей одна,
Запела песенку она:

            «Мой дом — тюрьма,
            Печаль и тьма,
            И я навек в плену.
            Каким нарядом ни мани,
            Что светлой молодости дни,
            Когда я жизнь кляну?
            Ах, птичкой стать,
            Порхать, летать
            С любимым средь ветвей!
            Дыша весной,
            В тиши лесной
            Как петь отрадно ей.
            Рожденья день —
            Проклятый день,
            Печален он для нас.
            Мой грустен сон,
            И в сердце — стон,
            И смех навек угас».

И вдруг старуха в дверь вошла.
Певунья в страхе замерла
И, ни жива и ни мертва,
Свекрови слушает слова:

            «Удодом стань,
            Невестка-дрянь!
            Закрой поганый рот!
            Ишь, весела!
            Платок сняла,
            Бесстыдная, орет!
            Пусть немота
            Скует уста,
            Засохни, облысей!..»
            Сказала, — что ж,
            Стал облик схож:
            Невестка перед ней
            Стоит, страшна — лицо черно,
            На плеши — гребешок,
            И вдруг, взлетев, она в окно
            Умчалась на восток.

Вот всё. Спустилась ночи мгла.
Домой бедняжка не пришла —
Удодом стала. Взад-вперед,
С торчащим гребешком,
В полях блуждает, не поет,
Не просит ни о чем.
Вся в пестрых перышках она,
Нема, растерянна, грустна.

Но если вдруг припомнит дом,
Где некогда жила,
Час, как запела пред окном
И косы расплела,
И тот, ее сгубивший миг,
Когда вошла свекровь, —
Она взлетает, стынет кровь,
И раздается крик…
Она дрожит, ее трясет,
Она кричит: «Уд-од… Уд-од!..»

Однажды в лесу дремучем, глухом
Поспорил царь-дуб с могучим орлом,
Кто дольше из них сумеет прожить,
Чья крепче к земле привязана нить.
Орел молвил: я, и дуб молвил; я,
У каждого спесь и гордость своя.
Расхваставшись так, затеяли спор,
И вот, наконец, каков уговор:
Пусть минет пятьсот — не меньше — годов.
И если царь птиц и дуб из дубов
В назначенный срок еще не умрут,
Друг с другом они пусть встретятся тут.
Крыльями взмахнул орел широко,
Оставил он лес, взлетел высоко.
И жил он, могуч,
На кручах, средь туч.
А дуб расстелил извивы корней,
И так он стоял всех выше, сильней.
Так сотни веков недвижен он был…
Промчались века. И срок наступил.
И старый орел, понурый, больной.
Едва ковылял по чаще лесной
С одышкой в груди и хрипло крича,
И крылья свои едва волоча.
Добрался орел… Вокруг он глядит
И видит, что дуб упал и лежит.
И зелень еще свежа на ветвях…
Он страшной грозой повержен во прах.
— Эге, погляди, заносчивый дуб!
Сравни-ка теперь, кто времени люб.
До срока еще остался нам час,
А ты, великан, лежишь развалясь!
— Полтысячи лет я стоя провел,
И, лежа, пятьсот мой выживет ствол.
Срок в тысячу лет судьбою мне дан, —
Орлу отвечал упавший титан.

Прежде был ближе к земле небосвод,
И доносились молитвы сирот
Легче до бога. В тот век золотой
Жили два брата при мачехе злой.
«Что ненасытный разинули рот,
Два дармоеда? Еда не уйдет,
Живо за дело! Пяти лет Погос,
Парень не малый, шести лет Петрос!
Прутья возьмите, пасите телят!» —
Из дому гонит хозяйка ребят.

Мечется стадо, мычит от жары,
Вроссыпь телята пустились с горы.
Дети вдогонку, — а как их настичь?
Слышится звонкий в лесу переклич:

           «Погос, поймал?» — «Нет!» —
           «Петрос, загнал?» — «Нет!» —
           «Ау, сюда!» —
           «Ау, куда?» —
           «Горе, беда!..»

Скрылись телята, и след их простыл.
Выбились братья-подпаски из сил,
С плачем вернулись: «Нет, мамка, телят!» —
«Что вас, проклятых, самих не съедят
Лешие, звери? Медведь бы задрал,
Иль задавил бы в ущелье обвал, —
Сгинули б оба, не видела б вас!
Пропада нет вам, шипы моих глаз!
Вон! И покуда скотины шальной
Мне не найдется в трущобе лесной,
Глаз не кажите! Иль в эту же ночь
Вас я пристукну, постылые… Прочь!»

Голод забыли Погос и Петрос,
Рыщут, с утеса бегут на утес;
Их не пугает ни чаща, ни дичь.
В дебрях глубоких звенит переклич:

           «Погос, поймал?» — «Нет!» —
           «Петрос, загнал?» — «Нет!» —
           «Ау, сюда!» —
           «Ау, куда?» —
           «Горе, беда!..»

Нет окаянных телят! А уж ночь
Скоро настанет, и бегать невмочь.

           Сумрачны сени
           Лиственной сети
           Став на колени,
           Молятся дети,
           Го́спода просят:
           «Боженька милый!
           Что тебе стоит?
           Пусть твоей силой
           Крылья нас носят,
           Небо покоит,
           Пташек укроет,

Чтоб не постиг нас злой мачехи гнев
Ночью, покуда пустует наш хлев!»
Только невинный их зов прозвучал,
Ласковый голос с небес отвечал:
«Птичками будьте! Доколе на двор
Скот не вернется, вам в небе простор.
На ночь дубрава, тиха и глуха,
Ложе постелет из мягкого мха.

Замкнут от сирых родительский дом, —
Будут им яства на пире моем».
Молвил всевышний — и в пташек лесных
Вдруг обернулись два братца родных.

           Подняли крылья
           Ввысь без усилья
           Малых сирот;
           В синей пустыне
           Волен их лет.
           Так и доныне
           Птичками вьются
           Горного луга,
           Плачут, смеются,
           Скачут, щебечут,
           Кличут друг друга:
           «Погос, поймал?!» — «Нет!» —
           «Петрос, загнал?» — «Нет!» —
           «Ау, сюда!» —
           «Ау, куда?» —
           «Горе, беда!..»