Карл Гуцков - Уриель Акоста

О, горе!

Я боюсь! Не за себя,
А за безумье это, ведь оно
Себя угодным господу считает.

Из дома в дом блуждай слепцом презренным.
Будь проклят тот, кто посох даст тебе!
И пусть земли разверзшееся чрево,
Когда споткнешься, поглотит тебя,
Как поглощен был Да́тон и Авирон!

О, горе!

Церковью извергнут ты!
Проклятье чреву, что тебя носило!

О, мать моя!

Проклятье всем друзьям,
Что будут верными тебе в несчастьи!
Твоим родным проклятье навсегда,
Коль родственные чувства ощущают!
Всему! Всему, чего коснешься — смерть!
Любовной жаждою томим, пылая,
Ты любящего сердца не найдешь…

Ты лжешь, раввин!

Возьмите
Ее отсюда прочь!

Изменница!

О, да! Себе и вам я изменяю!
Измена вам — лишь верность небесам.
Так трепещите — благодать святую
Проклятье ваше принесет! Богов,
Которых чтим мы оба, прокляните!
Они лишь истинны! Молитесь им!
Он мной любим! Любим!

Две жертвы здесь,
Пусть каждый праведный спешит отсюда.

Потустороннее — не для меня,
Но я земное вижу здесь — измену!
Еще я в старых верую богов,
Что учат нас — сладчайшему! О, мщенье!

Чем кончится ужасный этот сон
И как в дальнейшем дело обернется,
Не знаю я. Мне кажется порой —
Злорадный случай миром управляет.
Пусть он решает! Милое дитя,
Теперь немыслимо нам вспять вернуться!
Акоста, оставайтесь же пока
На вилле здесь, и музы ведь не станут
При виде вас трусливо убегать.
Да, в Амстердам я должен возвратиться…
И ты, Юдифь… Приличья таковы!
Что предпринять, сообразим мы дома.

Ты правдой завоеван для меня!
Моей любви бушующее пламя
Узнал весь мир. Склонить к тебе отца
Стараться буду. Видишь ли, любимый,
Как я послушна богу твоему?
В огне сердец его я слышу голос.
Надейся ж, друг, и следуй за Юдифью.
В ком смелость есть, тот завоюет мир!

На море ветреном не прочно счастье!
Пишу здесь цифры в бурю и в грозу.
Гроссбух — не руль у корабля! Итоги
В мгновенье ока сокрушит волна.
Подсчет лишь в тихой гавани возможен.

Вот эта книжка много мне милей!
Картины, статуи и архитравы,
Фонтанов хитроумная игра,
Создания прекрасные искусства —
Все это, все расценено вот здесь.
И даже выше биржевых тарифов!
Вы живописцам ставите в упрек,
Что дороги чрезмерно их картины?
Ну, можно ли картину оценить?
Мы платим не за холст и не за краски,
И не за время, не за труд мы платим,
И не за гений живописца — нет!
Он если б только мог, то нам охотно
Свое творенье подарил бы сам.
За обладание картиной — платим!
О, тайная, пленительная страсть!

Какое счастье — одному владеть
И наслаждаться красотой творенья.
Ни праздный взор невежды, ни глупца
Слепое любопытство не коснутся
Того, чем ты любуешься один!
Здесь, на земле, где в повтореньи вечном
Все пребывает, для себя иметь
Прекрасное единственное «нечто»,
Единый подлинник, известный всем,
Которым ты, как верною подругой,
Столь безраздельно можешь обладать!
А люди смеют толковать о цифрах!
(Возвращается к столу, к счетной книге.)
И все ж, когда не сходятся они,
О них нельзя забыть… Опять — заботы!..

Я вас ищу и вас не нахожу…
От нас уединившись, вы исчезли…
Вы столь печальным кажетесь, отец…

Ты думаешь, что я кажусь?

Устали
От тяжких жертв? Вам столько пережить
Пришлось за эти дни.

Сама ты знаешь,
Что только на несчастии других
Возможно счастье…

Тот, кто отлучен,
Войти отныне не посмеет сам
В жилище матери родной, однако
У вас, отец, он получил приют
От ярости безумной фанатизма, —
Как будто сыном стал вам Уриель!
Вас называют черствым человеком.
Ведь люди видят скорлупу души —
Никто не знает нежной сердцевины.

Дитя! Меня ты слишком превозносишь.
Акосту защищал не для него;
То сердце, что не может подчиниться
Общественным обычаям, Юдифь,
Мне чуждо; я любить его не стану.
Но дорог он тебе, и вопреки
Приличиям, ты это показала.
Об этой сцене даже вспоминать
Я не могу.

А я живу лишь ею.

Как только отречется Уриель,
На брак с тобой я дам ему согласье.
Твоей любви я не хочу мешать,
Причину мягкости моей — ты знаешь.

Причина мне известна: это — я,
Любовь ко мне в отцовском нежном сердце
И чувства человеческие в вас!

Ты заблуждаешься, дитя! Хоть к людям
И не питаю ненависти я,
Все ж их любить не нахожу причины.
Я их изнанку вижу хорошо.
Жить для себя и только для себя!
Тому уже пятнадцать лет, однажды
На бирже слух разнесся роковой:
«Манассе Вандерстратен разорился!»
И тотчас же оповестили всех:
«Банкротом стал Манассе Вандерстратен!»
На грош участья, горы поучений,
Улыбку здесь, а там пожатье плеч —
Вот все, что после кораблекрушения
Я вновь нашел.

А мать моя, отец?

Священна память той, что мне сумела
Вновь мужество вдохнуть для новых дел!
Лишь год еще ей улыбалось солнце,
Затем почила в господе она,
Не выдержав невольного притворства,
Что ей пришлось влачить. О, черствый мир!
Кто испытал нужду, тот знает твердо,
Что помощи от ближнего не жди,
Что только сам он да его жена
Свое благополучие куют!
Тогда среди домашнего уюта,
Любя покой, уединился я!
И горько мне, когда наш мир суровый
Стучит в мое безмолвное окно.

Де-Сильва просит доложить, что скоро
Сюда пожалует.