Карл Гуцков - Уриель Акоста

И думаете вы, что этот счет
Легко свести, как сводите балансы?

Довольно! Здесь Акосте не бывать!
Я приказал. От разговоров скучных
Меня избавь. Упорства не терплю.

Тебя постичь и в грудь свою принять
Я не могу — о, жизненная мудрость!
Должна я лгать всем обликом своим:
Кто ненавистен — с тем должна покорно
Играть в любовь, кого ж люблю — предать!
Вот он пришел! Он здесь! Открылись двери.
Шагами легкими идет сюда,
Цветы приветствуют его… Ужели,
Как мой отец, я так же холодна?
Что запрещает мне его так нежно,
Так пламенно к своей груди прижать,
Чтоб трепет сердца радостный он слышал!
Вновь робость жалкая! О для того,
Чтоб в прах развеять разногласье между
Устами, взором, сердцем и глазами,
Мы подвигом возвыситься должны.
Я ж ничего не совершила… Никну…

Вы пожелали — я пришел, Юдифь.
Надеюсь, я не встречу посторонних?..

Лишь по желанью моему пришли?
Где ж были вы? Зачем отсюда скрылись?
В такое время? Именно теперь!
Чего мне только не пришлось услышать!

О споре с синагогой? О борьбе?

Мне дела нет до синагоги! Нет!
Но вы, вы — Уриель — бежать хотели!
Так неужели правда то, что вы
Смогли б жестоко и внезапно скрыться?

Спокойнее! Оставьте нежный тон!
Вы стать должны женою Иохаи,
Об этом мне уже вы говорили…
К чему ж терзать нам снова наши раны!

Покорность проповедывать?

Юдифь!

Я ненавижу вас за эти речи!

Над всем и вся царит у нас семья.
Отец велит, дитя послушно воле,
И цепью роз нам кажутся порой
Железные оковы. Жизнь — темница!

Так говорите ж это в те часы,
Когда сомненья ваше сердце гложут
В холодном одиночестве, но здесь,
Где вы в меня вдохнули жизнь — молчите!
Беседку нашу позабыли вы?
Наш тихий мир, где речи вы со мной
О бурях исторических вели?
Не здесь ли, в парке, под зеленой сенью
Бродили мы недавно средь цветов.
И каждого цветка, травинки каждой
Вы называли имя, Уриель!
Чудесные вы приносили стекла,
Чтоб тайну мирозданья показать,
Чтоб доказать, что ум над всем царит.
Ужели в нас все умерло навеки,
Нет ничего, чтоб фениксом могло
Восстать из пепла вновь? Нет искр в огниве?
К небесным далям, горным высям путь
Вы указали мне; зачем же ныне,
Когда мой дух свободный воспарил
В священном царстве просветленья, снова
Хотите мне дорогу преградить?
Мне нет пути назад! Нет, я не буду
В ничтожности обычной прозябать!

Чем друг для друга стали мы когда-то —
Начертано на каждом лепестке
Слезами. Да! Но этому не быть…
Ведь не для нас безумные стремленья!
Когда б мечтаний ненасытный ток
Мы в алчущих сердцах не возбуждали,
Когда бы о заоблачных мирах
Мы не вели бесед, забыв земное,
То, верно, небо пощадило б нас.
Мне не пришлось бы на распутьи этом,
Не в силах совладать с моею мукой,
Воскликнуть дерзко: «О, моя любовь,
Решайся же на выбор иль погибни!»
Грозит изгнанье мне и отлученье
И от обители твоей — пойми же! —
Меня навеки отделяет. Нет!
Не смеешь ты любить меня. Проклятьем, —
Хоть им горжусь, — делиться не могу.

Да разве самых лучших, самых славных
Народ прогнать способен от себя?

Все ж будет так! Прости в последний раз.

Моя Юдифь! Прощай!

Здесь Иохаи!
С ним гости также? Не одни мы здесь
Ужель меня ты чествовать хотела?
Унизить только может этот сброд!

Вот каково прощание навеки!
Вот где, Акоста, нахожу я вас!
А думал я, что в Гейдельберге дальнем
Вы птиц мышленью учите давно.

Зачем спешить, когда и в Амстердаме

Павлины есть — уроки им нужней!

В последний раз ты мне дерзить посмела!
Как месть сладка, когда сама судьба
Нам шлет ее!.. Пускай Юдифь бесстрашно
Акосту в зал ведет…

Недопустимо!

Терпенье!

Дерзость! Я ведь запретил!

Ступайте, шурин, гостя охранить.
Не проклят он еще синедрионом.

Но он-то должен наши нравы знать —
И до суда немало предрассудков.

Я поражен, де-Сильва! Изменили
Вы ваше мненье?

Кто имеет право
Предупреждать решение суда?

Так говорит де-Сильва? Тот, кто проклял
Кощунственную книгу?

Проклял? Я?
Кому и где я говорил об этом?

Давно известно ваше мненье всем.
Оно гласит: «Акоста — не еврей!»

Вы говорите это… А меня
Не так вы поняли… Оставим, впрочем!

Что понял я — то понял хорошо!
Теперь вы защищаете Акосту.

Я защищаю? Нет! А впрочем… да!
Что изменился я — казаться может!
Как скрипка та, из глубины которой
Творец созвучий дивных, музыкант,
В порыве гения и мощи величавой
В последнем вдохновении своем,
Казалось бы, исторгнул все напевы,
Как вдруг опять она еще поет,
Когда смычок до струн ее коснется,
Опять из тайной глубины ее
Бьют родники неведомых созвучий —
Вот это все пришлось мне пережить…

Что ж я еще услышу?

Иохаи!
Уединившись, книгу изучил
Я в тишине глубокой кабинета,
Вновь каждую перечитал строку.
И вот тогда в моей душе смятенной
Родилось нечто, и опять во мне
Воскрес мыслитель. Силой необорной
Волшебных чар был вызван к жизни он,
И он воззвал: Нет! Никогда, де-Сильва,
Священникам не выдашь, не предашь
Заблудшего ученика Платона!
О, как охотно, с радостью какой
Нашел бы отзвук в Торе иль в Талмуде.
Всему тому, что словно в тайнике,
Среди неправды, фальши, увлеченья,
Я в книге Уриеля отыскал…
Но было тщетно все! Молчала Тора,
Молчал Талмуд; вот почему тогда
Был вынужден притти я к заключенью
И написать: «сей автор — не еврей!»

Он не еврей? Тут смысл двойной…