Карл Гуцков - Уриель Акоста

Вновь от меня Пытаетесь уйти?
Нет, нет! Коль вы порог перешагнули,
Остаться должно вам, Бен-Иохаи!
Вы вновь на родине! О, тяжкий труд
Врача! Прошу простить за ожиданье.

Добро пожаловать к нам в Амстердам!

Благодарю, Де-Сильва.

Под ярким солнцем чужеземных стран
Созрели быстро вы. Еще недавно
Вот здесь, у книг, прощальный поцелуй
Запечатлел я на челе, лишенном
Следов морщин. Вернулись мужем вы!
На вашем лбу заботы я читаю.
Иль новое отечество и вас,
Наследника огромного богатства,
Озлобленною мачехой встречает?

Я Амстердам нашел таким, как встарь.
В нем крепнет дух свободного гражданства —
Торговля помогла уврачевать
Испанией оставленные раны.
Да, в гордости свободы молодой,
Своей рукою добытой недавно,
Средь сутолоки гаваней своих
Он, как всегда, взирает с братским чувством
На нас — сынов Израиля.

Торговля
Чтит золото, которое успел
Народ несчастный, что бежал когда-то
Из португальских и испанских стран,
Укрыть от взоров Германдад презренных.
Хотите знать причину, почему
Нас терпят здесь? Ну, смейтесь, Иохаи!
Есть две причины. Я привык всегда
К научности и ясности бесспорной.

И здесь не вижу перемены я.
Научное светило Амстердама,
Знаток природы и учитель наш, —
За что вас прославляем неустанно, —
Забыть не сможет, верно, никогда
Свои «во-первых», «во-вторых»…

Бесспорно
Тому хвала, кто учит мыслить так!
Я, право, с Аристотелем согласен,
Ведь он…

Вы о евреях говорили…

Коль не питает ненависти к нам
Голландская республика и злобно
Не гонит нас, как гонят нас везде —
В Испании, за Рейном, за Дунаем,
И в Португалии — причина в том:
Чтит библию народ голландский крепко,
Источник веры видя только в ней;
Тем самым принужден он чтить евреев,
В кромешной тьме языческих времен
Хранивших откровение господне,
Как вечную лампаду! Чтят они,
Хранителей обетованья — нас,
В сынах Давида почитают то,
Что их спаситель также был евреем.
А во-вторых, за нас заступник — кровь,
Что пролита за юную свободу
Провинций Нидерландских, ибо
Народ, который на спине своей
Сам прелесть рабства испытал когда-то,
Не будет из-за глупых предрассудков
Теснить других, не станет из мечей,
Что перекованы когда-то были
Из цепи рабской, снова цепь ковать.
Вот вам два основания. Не правда ль,
Считали все счастливым вас, когда
Вы в Амстердам решили возвратиться?

Сам счастлив был. Исполненный надежд
В страну морей и островов я прибыл;
Когда же судно по каналу плыло,
То на досуге… там…

Мечтали вы
О радости сладчайшего свиданья
С пленительной Юдифью, как она
Обнимет снова жениха и друга.
От Вандерстратенов идете вы?

Простите, я устал.

Как это странно!
Что с вами, — друг? Быть может, вы больны?

Три дня меня с радушием обычным
Манассе принимал.

Ну, а Юдифь?
Под нежный шопот песен колыбельных,
Почти с пеленок волею родных,
В невесты вам обещана она!
Царица ваших детских игр веселых!
Цветок прекрасный прославлять я смею,
Хотя она — племянница моя!

Под нежный шопот песен колыбельных?
Боюсь, де-Сильва, что невеста лжет!

Как?

То, что я видел, дайте рассказать.
Меня Манассе обнял словно сына,
Любовь и верность дочери сулил,
Затем увлекся разговором он
На тему о своих постройках чудных,
О парке, о фонтанах, о цветах,
О статуях по образцу античных,
Что во Флоренции он заказал,
О Рубенсе, Ван-Дейке, светотени,
О перспективе — ах, известно вам,
Что он привык вокруг себя искусно
Все золотить мидасовой рукой.

Не все то злато, что порой блестит.

Сказали что-то вы?

 О, нет! Я просто
Прикинул вес мидасовой руки!
Да, роскоши его я не поклонник!

Не любит биржа всех его причуд.
Мне ж, человеку, видевшему в Риме,
В Париже и Неаполе — все то,
Чему он здесь, в Голландии, желает
Так рабски подражать, понравиться могли б.
Быть может, как другим, все эти храмы,
Когда бы там явилось божество.
Я обошел, сгорая от желаний,
Все закоулки парка и аллей,
Искал Юдифь, разлукою томимый.
И вот нашел ее — но не одну.

С каким-то незнакомцем, в дальнем гроте,
Увитом виноградом и плющом,
Она сидела; фолиант раскрытый
Пред парою безмолвною лежал.
Юдифь взглянула на меня, как будто
Я — святотатец — храм сей осквернил.
Но вдруг, узнав меня, с застывшим взглядом
И с ложью на лице, слегка дрожа,
Холодную мне руку протянула.
На мой немой вопрос, кто с ней сидит?
«Учитель мой!» — мне отвечала гордо,
Ему же прошептала: «Мой жених»…
Тут незнакомец поднялся, бледнея,
И тихими шагами отошел,
И лишь тогда, волнуясь, я решился
Спросить об имени его…

Зовется
Он Уриель Акоста.

О! Бесспорно
Он также вам знаком. Ведь шопот слуг,
Манассе робкий взгляд, вид статуй даже —
Все говорит, что неверна Юдифь!

Внимаю вам я, право, с изумленьем.
Быть может, все, что описали вы,
На первый взгляд и кажется столь странным,
Но заблуждаетесь вы в основном.
Суровость к вам не есть любовь к Акосте.
Мыслитель молодой, к науке права
Вниманье устремивший, стал известен
Во время странствий ваших; приобрел
Он славу и почет за дарованья
И острый ум! Философ он едва ль!
Ценю я то, как пишет он прекрасно,
Но то, что пишет он, я не ценю.
Еще звучит Опорто говор милый
В речах его, как будто бы еще
Вчера на берегах цветущих Тахо,
Под солнцем пламенным, он гроздья рвал, —
Так чисто он по-португальски пишет.
В нем все же к иудейству нет любви,
Он чужд преданьям о мамврийском дубе,
Всевышнего не зрел он в купине.
С собратьями не порывает связи,
Но к синагоге равнодушен он.
Полуеврей, полухристианин,
Парит в мечтаньях и сомненье сеет
В твердынях веры, трон ее колебля.
Когда ж с Манассе он знакомство свел,
То в сеть его ума Юдифь попала.
Здесь о любви и речи даже нет!
Ей кажется, что здесь она всех выше,
И повседневность стала презирать.
Бери ж ее, как есть! Да, я уверен,
Она переродится, став твоей.

Рождает слава женщины любовь,
Кем поражается, того и любит.
В тени другого не хочу стоять
Под сенью чьей-то славы! Да, Манассе —
Безвольный человек! Но, Сильва, — вы
Душа всего семейства. Созовите
Скорее всю родню, представьте им Акосту-зятя…