Ромен Роллан - Четырнадцатое июля
Конта. Кому?
Гош. Свободе.
Конта. Хотела бы я взглянуть на эту деву.
Гош. Я думаю, она похожа на тебя. Сильная, хорошо сложенная, белокурая, отважная, страстная, но без твоих румян и мушек, без твоего жеманства и насмешек; она борется, а не смеется, как ты, над теми, кто борется! Она нашептывает нам не твои двусмысленности, а слова преданности и братства! Я — ее любовник! Когда ты станешь, как она, я буду твой! Вот мои условия!
Конта. Я принимаю их. Ты будешь моим. Идем сражаться! (Вырывает ружье у своего соседа и с подъемом декламирует несколько стихов из «Цинны».)
Погибнешь ты — твоя не омрачится слава:
На честь посмертную смерть не отнимет права.
Не честь, а только жизнь теряет в битве тот,
Кто жертвой случая в сражении падет.
Несчастья Кассия и Брута не затмили
Сиянья их имен; и хоть они в могиле,
Они живут еще в величии своем:
Мы римлянами их последними зовем...
. . . . .
Иди за ними вслед, как честь тебе велела!
(Бросается в толпу; толпа рукоплещет ей.)
Гош. В добрый час! Пусть нас ведет Корнель! Пусть потрясает перед нами факелом героизма!
Гюлен. Куда вы идете?
Гош. Куда мы идем! (Поднимает глаза и смотрит на дом, стоящий напротив.)
Маленькая Жюли в одной рубашонке, радостно взволнованная, выглядывает в окно.
Спроси у этой крошки, у этого мышонка с блестящими глазками. Я хочу, чтобы она сказала за нас, что таится в наших сердцах. Пусть невинность станет нашим голосом. Куда мы идем? Куда мы должны идти?
Жюли (поддерживаемая матерью, высовывается из окна и, протягивая к народу руки, громко кричит). На Бастилию!
Народ. На Бастилию!
Сквозь невероятный шум прорываются яростные выкрики; они раздаются со всех сторон, выкрикивают целые группы и отдельные лица — рабочие и буржуа, студенты и женщины.
Народ (в неистовстве). В Бастилию! В Бастилию!
— Свершилось!
— Сбросим этот гнет!
— Сорвем с себя ошейник!
— Опрокинем эту проклятую глыбу, которая давит на нас!
— Символ нашего поражения и унижения!
— Могилу всех, кто осмелился сказать правду!
— Темницу Вольтера!
— Темницу Мирабо!
— Темницу Свободы!
— Воздуху! Воздуху!
— Чудовище, ты рухнешь!
— Мы тебя сроем до основания, пожирательница людей, убийца, презренная, подлая, сообщница палачей!
Толпа грозит Бастилии кулаками; возбуждение передается от одного к другому, голоса хрипнут от крика. Гюлен, Робеспьер, Марат размахивают руками, тщетно стараясь заставить себя слушать: видно, что они не одобряют принятого народом решения, но их голоса теряются в невообразимом шуме.
Гюлен (кричит, стараясь перекричать толпу). Да вы с ума сошли! Вы — сумасшедшие! Мы же размозжим себе головы об эту громаду!
Марат (скрестив руки на груди). Я преклоняюсь перед вашим порывом! Но стоит ли так трудиться только затем, чтобы освободить горсточку аристократов? Разве вы не знаете, что там находятся одни богачи? Это тюрьма для аристократов, только для них! Пусть они сами разбираются между собой. Вас это не касается.
Гош. Нас касается любая несправедливость. Наша Революция — не семейное дело. Если мы не так богаты, чтобы иметь родственников в Бастилии, мы все же можем породниться с теми богачами, которые несчастны, как и мы. Все, кто несправедливо обездолен, — наши братья.
Марат. Ты прав!
Народ. Мы хотим взять Бастилию!
Гюлен. Но как же вы ее возьмете, одержимые? У вас нет оружия, а у них сколько угодно!
Гош. Правильно. Надо забрать у них оружие!
В глубине сцены слышится гул.
Рабочий (вбегая). Я с левого берега. Там все поднялись! С площади Мобер, с Базоша, с горы Святой Женевьевы народ двинулся к Дому Инвалидов, чтобы добыть себе оружие. Говорят, там на складе тысячи ружей. А в толпе — и гвардейцы, и монахи, и женщины, и студенты: их целая армия. Королевский прокурор и священник Сент-Этьен-дю-Мон идут во главе восставших.
Гош. Ты требовал, Гюлен, оружия. Вот оно!
Гюлен. С несколькими сотнями старых аркебуз и заржавленных касок — пусть даже с несколькими пушками, если у Инвалидов найдутся исправные, — Бастилии не возьмешь. Это все равно, что пытаться сковырнуть ножом утес.
Гош. Я тоже думаю, что не при помощи пушек Бастилия будет взята. Но она будет взята.
Гюлен. Каким же образом?
Гош. Надо, чтобы Бастилия пала. И она падет. Боги с нами.
Гюлен (пожимая плечами). Какие боги?
Гош. Справедливость, разум. Ты падешь, Бастилия!
Народ. Ты падешь!
Гюлен. Я предпочел бы союзников более реальных. Я не верю всем этим бредням. Ну что ж! А все-таки никто не посмеет сказать, что я отстал от других. Я даже хочу идти впереди всех. Вы, возможно, знаете лучше меня, что надо делать. Но действовать буду я. Вы хотите идти на Бастилию, дурачье? Идемте же!
Гош. Черт возьми! Ты всегда будешь впереди и всегда будешь твердить, что ничего нельзя сделать!
Гоншон возвращается со своим патрулем.
Гоншон. Они опять здесь! Проклятье! Вот сволочь! Гонишь их в дверь — они лезут в окно! Так-то вы меня слушаетесь? Разве я не приказал вам разойтись по домам? (Хватает одного за шиворот.) Ты слышишь, что я сказал? Я тебя узнаю — ты уже был тут сегодня. Слушай! Мне это надоело! Я прикажу арестовать тебя. Я всех вас переарестую. Мы обязаны охранять порядок. Всякий гражданин, который шатается ночью без пропуска, считается подозрительным.
Гош (смеясь). Эта скотина собирается упрятать под арест весь народ.
Марат. Кто этот предатель, осмеливающийся уподоблять себя народу? По какому праву приказывает он Нации? Я узнаю этот мерзкий голос. Это толстяк с физиономией Силена, опухший от пороков, сочащийся распутством и наглостью. И этот спекулянт воображает, что он может командовать Революцией, как он командовал оргиями своего Пале-Рояля? Прочь отсюда! Или я немедленно арестую тебя именем народа-владыки!
Гоншон (бормочет). Я представитель власти, я избран Центральным комитетом.
Народ. Власть — это мы! Мы избрали Центральный комитет. Придется тебе повиноваться нам!
Марат (с напускной свирепостью, желая подшутить над перепуганным Гоншоном). Этому предателю нельзя верить: он стал на сторону народа, чтобы погубить нас. Гош хорошо сказал: если мы не будем настороже, нас задавят такие друзья. Я предлагаю, чтобы отличать своих от чужих, отрезать уши или по крайней мере большие пальцы рук всем уличенным приспешникам аристократии — это необходимая мера предосторожности.
Народ смеется.
Гоншон (в ужасе Гошу). Солдат! Ты здесь для того, чтобы оказывать поддержку закону...
Гош. Стань вон там: тебе ничего не сделают. А теперь иди вперед — мы последуем за тобой.
Гоншон. Вы последуете за мной? Куда это?
Народ. К Бастилии!
Гоншон. Что?
Гош. Ты не ослышался. Брать Бастилию. Вы ведь защищаете интересы народа, господа из буржуазной милиции? Значит, ваше место в первых рядах. Не стесняйтесь, проходите вперед! Как, ты недоволен? (Наклонясь к уху Гоншона.) Я знаю все твои проделки, голубчик, — ты в переписке с герцогом Орлеанским... Так вот — смирно!.. Марш вперед, — и знай: я буду глядеть за тобой в оба! Одно мое слово Марату, и... День еще не наступил, ты недурно будешь светить нам с верхушки вот этого фонаря.
Гоншон. Отпустите меня домой.
Гош. Нет! Либо мы тебя повесим, либо ты пойдешь с нами брать Бастилию. Выбирай!
Гоншон (поспешно). Брать Бастилию!
Народ смеется.
Гош. Ты — храбрец! А мы, жители предместья, не позволим, чтобы гора Святой Женевьевы раньше нас прошла в дамки. Ты думаешь, Сент-Антуан так и будет сидеть сложа руки, в то время как у Сен-Жака пошли в ход и кулаки и дубинки? Звоните в колокола, бейте в барабаны, сзывайте всех граждан! (К избирателям и депутатам.) Вы, граждане, следите за Ратушей, чтобы нам не всадили нож в спину! Зорко следите за буржуа! А мы пойдем заарканим зверя. (Показывает но Бастилию.)
Маленькая Жюли спустилась с матерью вниз. Они стоят на пороге дома. Чтобы лучше видеть, Жюли взобралась на каменную тумбу и умоляюще смотрит на Гоша. Гош замечает ее и улыбается.
А, малютка! Ты тоже хочешь идти с нами? Не сидится на месте?
Она протягивает к нему дрожащие ручки и молча кивает головой.
Хорошо, идем! (Поднимает ее и сажает к себе на плечо.)
