Ромен Роллан - Дантон
Обзор книги Ромен Роллан - Дантон
Ромен Роллан
Дантон
Моему отцу
Дантон, 35 лет. — Гаргантюа в шекспировском вкусе, жизнерадостный и могучий. Голова, как у дога, голос, как у быка. Лоб покатый, открытый, глаза светло-голубые, взгляд вызывающий, нос короткий, широкий, верхняя губа изуродована шрамом, нижняя челюсть тяжелая, грубая. Атлет-сангвиник.
Робеспьер, 36 лет. — Среднего роста, хрупкого сложения. Волосы темно-русые. Глаза темно-зеленые, большие, близорукие, устремленные в одну точку. Огромные очки, сдвинутые на лоб. Нос прямой, слегка вздернутый. Бледен. Губы тонкие, с презрительной складкой, в которой есть что-то тревожащее и вместе с тем обаятельное.
Камилл Демулен, 34 лет. — Карие чуть косящие глаза, длинные черные волосы. Лицо бледное, желчное, неправильное, расширяющееся кверху. Взгляд живой, своенравный, чарующий, беспокойный; быстрые переходы от приветливой улыбки к презрительной гримасе. Чрезвычайно женственен, то смеется, то плачет, а иногда и одновременно. Изображать его заикание не следует. Но вообще в его речи, движениях, во всем его облике есть что-то неустойчивое и противоречивое.
Сен-Жюст, 27 лет. — Длинные белокурые напудренные волосы, голубые глаза. Продолговатое лицо с удлиненным подбородком. По внешнему виду напоминает молодого англичанина-аристократа; это человек спокойный, хладнокровный, с непреклонной волей. Внутри неостывающий жар фанатической веры.
Эро де Сешель, 34 лет. — Красивый, изящно одетый мужчина. По своим манерам и складу ума это последний представитель старого порядка в Конвенте. Сочетает в себе иронию с добросердечием. Очень спокоен, с огромным самообладанием.
Билло-Варенн, 38 лет. — Высокого роста, с широким бледным лицом. Рыжеволос. Широкоплеч. Мрачен, весь поглощен своими навязчивыми идеями, еле держится на ногах от усталости, взгляд чаще всего блуждающий; по временам приливы бешеной злобы.
Вадье, 58 лет. — «Гасконский Вольтер». Высокий костлявый старик с крючковатым носом, острым подбородком, густыми бровями, большим ртом, тонкими поджатыми губами; лицо пожелтевшее. «Согнувшись пополам, приподняв седую голову, он тихо смеялся сухим и скрипучим, еле слышным смехом».
Филиппо, 38 лет. — Худощав; выражение лица холодное и суровое. Большие черные глаза. Длинный нос. Волосы редкие и прилизанные. Вид неистового аскета.
Фабр д'Эглантин, 39 лет.
Генерал Вестерман, 43 лет.
Фукье-Тенвиль, общественный обвинитель.
Эрман, председатель Революционного трибунала.
Генерал Анрио.
Люсиль Демулен, 22 лет. — Белокурая, миниатюрная, черноглазая, с вьющимися волосами. «Шаловлива, как бесенок, выпускает когти, как котенок».
Элеонора Дюпле, 25 лет. — Высокая, со спокойным выражением лица, с классически правильными чертами. Сквозь внешнюю холодность порою проглядывает пламенная душа. «Корнелия Копо».
Госпожа Дюпле, 59 лет.
Народ.
Париж, март — апрель 1794.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
У Камилла Демулена.
Гостиная в причудливом вкусе: смешение всех стилей. По стенам игривого содержания картинки в духе XVIII века. На камине бюст древнего философа. На столе макет Бастилии. В углу детская колыбелька. Окно открыто. Пасмурное, печальное небо. Идет дождь. Камилл и Люсиль с младенцем на руках смотрят в окно. Филиппо прохаживается по комнате и время от времени поглядывает в окно. Эро де Сешель сидит в кресле подле камина и наблюдает за своими друзьями. С улицы доносится радостный шум толпы.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Люсиль, Камилл, Эро, Филиппо.
Люсиль (высовываясь в окно). Вот они, вот они! Проезжают в конце улицы!
Камилл (кричит). Счастливого пути, Папаша Дюшен! Не забудь свои жаровни!
Эро (мягко). Камилл, дорогой мой, не показывайся.
Камилл. Погляди-ка на бывших наших друзей, Эро! Вон клубный генерал Ронсен, вон Венсен, который все покушался на твою голову, Филиппо, вон Эбер, бахвал, которому не давала покоя моя голова, вон пруссак Клотс, прекрасный Анахарсис!.. Последний путь юного Анахарсиса!.. Бедное человечество: оно лишается лучшего своего оратора! Гильотине будет сегодня работа. Урожай обильный!
Люсиль (своему ребенку). Посмотри, Гораций, посмотри на этих негодяев. А вон гарцует генерал Анрио, размахивая огромной саблей. Видишь, детка?
Филиппо. Уж очень он старается. Его бы тоже надо на телегу.
Камилл. Точно праздник, народ ликует.
На улице кто-то играет на кларнете разудалую песенку. Толпа громко хохочет.
Это что такое?
Люсиль. Маленький горбун идет за телегой и играет на кларнете!
Камилл. Забавно!
Оба смеются.
Отчего ты не подойдешь к окну, Эро? Неужели тебе не любопытно? Ты печален. О чем ты думаешь?
Шум постепенно удаляется.
Эро. Я думаю о том, Камилл, что Анахарсису тридцать восемь лет, Эберу тридцать пять, оба в твоих годах, Филиппо, а Венсену двадцать семь, он на шесть лет моложе нас с тобой, Демулен.
Камилл. Это верно. (Внезапно нахмурившись, отходит от окна на середину комнаты, подпирает подбородок рукой и на мгновение остается неподвижен.)
Люсиль (у окна). Дождь идет! Вот досада!
Камилл (недовольным тоном). Не стой у окна, Люсиль, холодно. Отойди.
Люсиль (закрывает окно и с ребенком на руках отходит на середину комнаты, напевая).
Дождик идет,
И скоро вечер...
Домой, пастушка,
Гони овечек.
Камилл. Люсиль, Люсиль, злая ты женщина, как ты можешь петь эту песню? Когда я ее слышу, я всякий раз думаю, что тот, кто ее сочинил, томится сейчас в заключении.
Люсиль. Фабр? Да, правда! Бедный наш Эглантин! Они посадили его в Люксембургскую тюрьму совсем больного. Ну, ничего, выйдет!
Эро. Pur troppo![1]
Люсиль. Что он сказал? Конечно, какую-нибудь гадость?
Филиппо Он сказал не гадкую, а печальную вещь и притом совершенно верную.
Люсиль. Перестаньте каркать! Фабр будет освобожден. Неужели мы не сумеем его выручить?
Эро. Сам Дантон не мог его спасти.
Люсиль. Дантон — это другое дело! А уж если Камилл возьмется за перо и выложит все, что у него на сердце, вот увидите — двери тюрем распахнутся сами собой и поглотят...
Эро. Кого?..
Люсиль. Тиранов.
Эро. О легкомысленная пастушка, как плохо стережешь ты своих барашков!.. «Домой, пастушка!..» Вдумайся в смысл этой песенки.
Входит служанка, берет у Люсили ребенка и уносит его. Люсиль говорит с ней шепотом, уходит, возвращается; в продолжение этой сцены она все время в движении. Она занята разными домашними делами и между прочим принимает участие в общем разговоре.
Камилл. Люсиль права: надо бороться. Революцию совершили мы, и нам надлежит руководить ею. Мой голос еще не утратил власти над толпой. Стоило мне заговорить — и бешеные отправлены на гильотину. Никогда еще мы не были так сильны, будем же добиваться новых успехов: взять Люксембургскую тюрьму не труднее, чем Бастилию. Мы сокрушили девятисотлетнюю монархию, так неужели же мы не справимся с комитетом мерзавцев, которые пришли к власти благодаря нам и которые смеют злоупотреблять ею, чтобы погубить Конвент и Францию?
Филиппо (в волнении ходит взад и вперед). Подлецы! Если бы они только убивали! Но нет! Они припутали Фабра к лихоимству и хищениям в Ост-Индской компании; они сочинили всю эту небылицу, всю эту историю с евреями и немецкими банкирами, которые будто бы через посредство нашего друга подкупили Национальное собрание. Они сами знают, что лгут, но им мало убить своего противника — они прежде постараются облить его грязью.
Эро. У нас добродетельные враги: тебе не просто рубят голову, а во имя высших принципов, — по крайней мере утешение.
Камилл. Франция ненавидит Тартюфа. Выпорем ханжу и отколотим дона Базиля.
Филиппо Я исполнил свой долг — пусть каждый исполняет свой! Я вывел на чистую воду воров из Западной армии, из Сомюрского штаба. Я вцепился в горло этим прохвостам, и я не выпущу добычу, разве что голова у меня свалится с плеч. Я смотрю на вещи трезво: я отдаю себе отчет, что значит напасть на генерала Росиньоля и его прихвостней. Комитет пока меня не трогает — с одною лишь целью: чтобы потом вернее меня погубить. Какое гнусное обвинение собираются они взвалить на меня! При одной мысли об этом меня бросает в жар и в холод. Пусть гильотинируют, если желают, но пусть не порочат моей чести!
