Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 3. Повести и драмы
Элис. Ушла? Куда она ушла?
Вениамин, указывая на левую дверь. Туда!
Элис. Значит, она там? Вениамин. Да.
Элис. У тебя такой радостный приветливый вид, Вениамин.
Вениамин. Она так ласково говорила со мной…
Элис. О чём она говорила?
Вениамин. рассказывала сказки, очень много говорила о религии…
Элис встает. Это и обрадовало тебя?
Вениамин. Да!
Элис. Бедная Элеонора, она так несчастна сама, а другим может сообщать радость! Уходит налево, приостанавливается. Боже, помоги мне!
Занавес.
Действие II
Страстная пятница. Музыка перед этим действием: Гайдн. Sieben Worte. Largo № I. Pater, dimitte illis.
Та же декорация, но занавески опущены и снаружи освещены газовыми фонарями. Висячая лампа зажжена, на обеденном столе стоит горящая убавленным светом фотогеновая лампа. Огонь в камине.
У рабочего стола сидят Элис и Кристина, ничем не заняты. За обеденным столом сидят Элеонора и Вениамин, друг против друга, и читают, имея лампу посередине.
На плечи Элеоноры накинута шаль.
Все одеты в черное; у Элиса и Вениамина белые галстуки.
На письменном столе разложены судебные бумаги. На рабочем столе стоит нарцисс. На обеденном — старые часы. На занавесках то и дело мелькают тени проходящих по улице.
Элис вполголоса. Кристина Да, страстная пятница! Но как она ужасно тянется! И снег лежит на мостовой, как солома перед домом умирающего; все звуки смолкли, исключая гудения органа, которое я слышу даже здесь…
Кристина. Мамаша, конечно, пошла к вечерне…
Элис. Да, потому что к обедне она не решалась… людские взгляды причиняют ей страдание…
Кристина. Странное дело с этими людьми; они требуют, чтобы все мы попрятались, они думают, что так уж следует…
Элис. Да, и, пожалуй, это вполне законное требование…
Кристина. За промах одного человека делая семья проклята…
Элис. Да, как есть!
Элеонора придвигает лампу к Вениамину, чтобы ему было виднее.
Элис, указывая на Элеонору и Вениамина; Посмотри нянях!
Кристина. Разве это не мило!.. Да еще в каком ладу они живут!
Эли с. Какое счастье, что Элеонора так спокойна Ах, если б только это могло продолжаться!
Кристина. А почему же и нет?.
Элис. Потому… что счастье обыкновенно не может столько длиться! В такой день я боюсь всего!
Вениамин тихо придвигает лампу к Элеоноре, чтобы ей было виднее.
Кристина. Посмотри на них!
Элис. Ты заметила, как Вениамин переменился! Его затаенное упрямство уступило место тихому подчинению…
Кристина. Подумай, как она очаровательна во всём своем существе — не найдешь даже подходящего слова!
Элис. И привела с собой ангела мира, который невидимым образом бродит кругом и навевает тихий покой… Сама мать обнаружила спокойствие, увидев ее, спокойствие, какого я и не ожидал.
Кристина. По-твоему она совсем поправилась?
Элис. Да, если бы только не эта повышенная чувствительность. Вот она сидит, читает Историю Страстей Господних и плачет иногда.
Кристина. Ну, помню, тем же самым и мы занимались в школе, по средам во время поста…
Элис. Не говори так громко, она так хорошо слышит!
Кристина. Только не теперь! Сейчас она за тридевять земель!
Элис. Ты не заметила, что Вениамин стал несколько степеннее, важнее во всех своих движениях?
Кристина. Страдание, радость всё опошляет.
Элис. А, пожалуй, тут скорее… любовь! Тебе не кажется, что они тут чуточку…
Кристина. Тише, тише, тише… не трогай крыльев мотылька! А то он улетит своей дорогой!
Элис. Они всё посматривают друг на друга и только делают вид, что читают, потому что, насколько я слышу, ни один лист не шевельнется.
Кристина. Тише!
Элис. Видишь, теперь она не в силах совладать с собой…
Элеонора встает, идет к Вениамину и кладет свою шаль ему на плечи. Вениамин слегка противится, но повинуется; после этого Элеонора идет назад, садится и передвигает лампу на сторону Вениамина.
Кристина. Бедная Элеонора, она и не знает, как она доброжелательна.
Элис, встав. Ну-с, я возвращаюсь к своим судебным делам.
Кристина. Ты видишь хоть какую-нибудь цель в этом чтении?
Элис. Только одну: поддержать в матери надежду! Но хотя я делаю только вид, что читаю, при всём этом слово становится все-таки тернием, пронизывающим мои глаза до глубины. Свидетельские показания, цифровые данные, сознание отца… Как вот тут: «обвиняемый сознался со слезами на глазах»… Столько слез, столько слез. А эти бумаги… с этими их гербами, напоминающими фальшивые кредитки или тюремные замки; а шнуры и красные печати… Они похожи на пять Христовых ран… выводы, которые никогда не приводят к концу, вечная пытка… Занятие на Страстную пятницу… Вчера сияло солнце, вчера мы ехали в деревню, в мечтах… Кристина… подумай, как бы нам не пришлось остаться на лето здесь.
Кристина. Тогда надо бы скопить побольше денег… но это же скучно!
Элис. Я бы не пережил этого ни за что… Три лета я прожил здесь… всё равно, что в гробу. Самый полдень, а перед глазами длинная серая улица извивается, как траншея… Ни одного живого человека, ни лошади, ни даже собаки… Из отверстий помойных ям выбегают крысы, потому что кошки и те на дачах… А перед окнами-шпионами корпят какие-то городские домоседы и высматривают платье своего ближнего… «Вон, вон тот ходит в зимнем!» Следят за стоптанными на бок башмаками своего ближнего, за его недостатками… Из квартир для бедных выползают калеки, которые прятались перед тем, люди без носов и ушей, озлобленные, несчастные люди… Они сидят на больших аллеях и греются на солнце, точь в точь, как если бы они завоевали город… и там, где недавно играли милые нарядные дети под нежный веселящий говор красивых матерей, там теперь слоняются толпами оборванцы, которые бранятся и мучают друг друга… Я помню такой Иванов день два года тому назад!
Кристина. Элис! Элис! Смотри вперед, вперед!
Элис. Разве там светлее?
Кристина. Будем надеяться!
Элис садится у письменного стола. Лишь бы только снег перестал падать на дворе! И можно было бы выйти походить!
Кристина. Дорогой мой, вчера вечером тебе хотелось темноты, чтобы нам укрыться от людских взглядов… «Темнота так прекрасна, так благодетельна», сказал ты; «она словно набрасывает покров на голову!»
Элис. Так вот видишь, как бы там ни было, несчастье одинаково тяжело… Читает свои бумаги. Но что хуже всего в этом процессе, так это — наводящие вопросы об образе жизни моего отца… Тут вот сказано, что мы задавали блестящие вечера… Один свидетель утверждает, что отец пил!.. Нет, это слишком! Я больше не в силах!.. Но при всём этом я должен… дойти до конца!.. Тебе не холодно?
Кристина. Нет, но и не тепло!.. А Липы всё еще нет?
Элис. Она же у исповеди, как тебе известно.
Кристина. А мама ведь скоро вернется?
Элис. Я всегда боюсь, когда она возвращается из города, потому что она столько наслышалась и столько насмотрелась… и всё это дурно.
Кристина. В вашей семье особенное чувство подавленности.
Элис. Потому что, кроме подавленных людей, никто больше не желает водить знакомства с нами! Радостные травили нас!
Кристина. А вот и магма идет через кухню!
Элис. Не выходи при ней из терпения.
Кристина. И не подумаю! Трудненько ей приходится со всеми нами! Только я ее не понимаю.
Элис. Она всячески скрывает свой позор, как только может, и поэтому ее и не разберешь. Бедная мама!
Гейст одета в черное, с молитвенником и носовым платком в руке. Добрый вечер, детки!
Все, кроме Вениамина, который приветствует ее молча. Добрый вечер, мамочка!
Гейст. И все-то мы в черном, точно траур у нас.
Молчание.
Элис. Что, снег всё еще идет?
Гейст. Да, слякоть! У вас тут холодно! Подходит к Элеоноре и гладит ее. Ну, моя девчурка, ты, вижу, всё читаешь да изучаешь? Вениамину. А за одно уж и ты учишься!
Элеонора берет руку матери и подносит ее к губам.
Гейст, подавляя свое волнение. Так, деточка! так, так!
Элеонора. Ты ходила к вечерне, мама?
Гейст. Да, служил младший священник, только я не люблю его.
Элеонора. Встретила кого-нибудь из знакомых?
Гейст присаживается к рабочему столу. Лучше было бы мне никого не встречать!
Элеонора. Тогда я знаю, кого…
Гейст. Линдквиста! Он прямо подошел ко мне…
Элис. Какая жестокость, какая жестокость.
Гейст. Справлялся, как наши дела… и представь себе мое изумление, он спрашивал, можно ли ему сделать визит вечером.
Элис. Накануне праздника?
Гейст. Я ничего не ответила! И он принял мое молчание за согласие! Молчание. Должно быть, он уже где-нибудь поблизости.
Элис, вставая. Здесь? Теперь?
Гейст. Он сказал, что хочет передать какую-то бумагу, которая и заставляет его торопиться.
