Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
Я радовалась за папу, а маму не. оставляли тревоги:
— Зачем он туда поехал? Лечиться? Так и лечился бы. Тут хоть я его как могла останавливала… Сколько лет с ним живу и никак не могу понять, что он за человек. И ты думаешь, он это ради других? Нет. Для себя.
— Как это для себя?
— А вот так: ему правится работать для всех. Ты тоже такая.
Я ничего не поняла. С одной стороны, было лестно, что мама все же считает меня деловой, но, с другой стороны, она и меня, и папу осуждает. За что?
— А что плохого он делает?
— В том-то и дело, что плохого — ничего. Но зачем, скажи на милость, он лезет не в свои дела? Не хватает ему школы?
— Он хочет помочь.
— Другим? Да. А своей семье? Ведь заболеет — я выхаживать буду. Это эгоизм, Ирина.
— Папа очень хороший.
— Да. Очень. Раньше и я была такой, а теперь вижу: все впустую. Ни к чему все это.
— Что ни к чему?
— Надрываться.
— Мама, а ты сама?
— Я в школе как рыба в воде. Устаю — от вас.
— А разве я люблю дела чужие? Ты же говоришь, что я бездельница.
— Да. Но когда зовут подружки, бежишь сломя голову.
— Я сама хочу играть.
— Нет, для тебя главное, чтобы они были довольны.
— Просто с ними весело…
— Вот-вот. И твой отец такой же. А знаешь, чем он занимался всю весну?
Я это прекрасно знала и все же спросила:
— Чем?
— Вел исторический кружок. А я и не догадывалась. Чуть ли не каждый день приступы сердечные были, и все же он… Теперь то же самое в Уреках. Умрет.
— Мама!
— А что ты думаешь? И ты вот тоже… Хоть чем-нибудь порадовала бы нас. А то посмотри на себя: коленки ободранные, в голове ветер.
— А чем я могу вас порадовать?
— Не знаешь чем? Учись! Отцу приятно будет, он ведь там один.
— Да, мама, да. Я стану ударницей, вот увидишь!
Не знаю, как бы мне удалось воплотить в жизнь это смелое решение, если бы не маленькое происшествие: в школе меня побили, и распухла губа. Я еле шевелила ею. По этой причине учителя — их появилось в пятом классе много — временно не спрашивали меня. Я сидела молча и от нечего делать внимательно слушала объяснения. Губа болела две недели, этого оказалось достаточно, чтобы заинтересоваться учебой. Когда травма прошла, мне уже поправилось сидеть и слушать. Как легко было потом, прочитав дома разок-другой задание, получать хорошие отметки. Написала хвастливое письмо папе: «Дорогой папочка, приезжай скорее. Мы живем хорошо. В этом году учиться стало легче, потому что новые учителя очень интересно объясняют уроки. И еще у меня болела губа, и я даже привыкла быть молчаливой. Приедешь — удивишься».
В конце сентября на классном собрании объявили, что я кандидат в ударницы. И сразу же другая радость: меня выбрали звеньевой нашей средней колонны. И сразу же третья: папа привез из Уреки первое жалованье, и мы пошли покупать книжный шкаф. Выбрали самый красивый. Дома был праздник, когда перетаскивали из подвала книги и устанавливали их в шкаф.
Открытие
Перед Ноябрьскими праздниками у меня заболело горло. Могла бы, конечно, пойти в школу, но подумала: «Мама ведь сама сказала: „Полощи содой с солью, но если часам к двенадцати горло не пройдет, останься дома“». Вот я и осталась. Тем более что последний день четверти.
В ударницы я не вышла. И несбывшиеся надежды несколько охладили желание посещать школу. Классная руководительница разъяснила: «Если бы ты, Ирина, продолжала заниматься систематически…» Я это понимала и все же была немного обижена и разочарована: ведь в первой половине четверти отвечала учителям так, что нахвалиться не могли. Почему же не оценили «подвигов»?
Когда Алешка и Надя вернулись из школы, мы с Любой играли в салки. Алешка учился в пятом параллельном, охота к учебе у него начисто отсутствовала, и потому его крик издали «Дура, Ирка, зачем в школу не пошла» крайне удивил.
Оказалось, что третьего урока в обоих пятых классах не было, классы соединили, пришла учительница географии и, не зная, чем занять детей, рассказала предысторию написания «Острова сокровищ».
— Остров сокровищ — это остров Рум в Гвинейском заливе, — сказала Надя. — Сам Стивенсон написал об этом в книге. А слышала песню? — И Надя пропела басом: — «Пятнадцать человек на сундук Мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рому!..»
— Что за песня? Учительница прямо так и спела ее?
— Ага. Знаешь, как интересно было! Она про великие открытия рассказывала и про пиратов, они в XVII веке разбойничали около Больших Антильских островов.
— Это пиратская песня, — добавил Алешка, — А сколько кладов они зарывали на островах!
— Вот бы найти клад!
— Где ты его найдешь?
Стало как-то скучно. Захотелось романтики. А какая тут, у нас во дворе, романтика? Все чердаки мы давно обследовали, подвалы тоже.
На дорожке сада показалась кошка. Такую лохматую мы никогда не видели. Алешка стал подкрадываться к ней. Она заметалась и — к дереву. Он преградил ей путь, тогда она помчалась вдоль стены, нырнула в вентиляционное отверстие и исчезла. Словно провалилась.
— Под флигелем подвал?
— А это мы сейчас узнаем. — Алеша забросил камушек в это отверстие.
Замерли. Камень не звякнул.
— Там дна нет.
— Как нет?
— А почему камень не звякнул?
— Давайте зажжем бумагу и бросим внутрь!
Мигом принесли спички, газету, скрутили ее жгутом, подожгли и протолкнули в отверстие. Зажженный жгут сразу упал куда-то. Еще принесли газету, и опять тот же результат. Тогда стали бросать в отверстие зажженные спички. Когда кончились спички, Алешка сказал:
— Там подвал без окон, без дверей.
— Откуда знаешь?
— Если огонь гаснет, значит, кислорода не хватает.
— Надо рыть ход под флигель.
— Ярошенчиха сразу увидит, да и люди всегда во дворе.
— А если влезть под галерею флигеля и делать подкоп оттуда?
— Молодец, хорошо придумала!
Под галерею флигеля мы тоже раньше лазили. И не раз. Но кто мог тогда подумать, что за толстой стеной под комнатой Ярошенчихи какое-то никому не известное помещение?
— Начнем подкоп?
— Да!
Разбежались, принесли из сараев лом, лопату, молоток.
— Люська, на пост! Когда кто-нибудь выйдет во двор, запоешь: «Здравствуй, моя Мурка». Если нет никого: «Легко на сердце от песни веселой». Поняла?
— Да.
— Отряд, за мной!
Почерневшие от сырости доски цоколя едва держались на заржавленных гвоздях. Отодрали две доски, заползли под галерею флигеля и начали расковыривать стену фундамента. А Люся орет на заборе то одну, то другую песню. Сначала слушались ее сигналов, потом осмелели. Потому что над головой у нас радио играло, и Ярошенчиха, стараясь перекричать его, бойко разговаривала со своей приятельницей — богомолкой Ксенией. Советскую власть ругали. При царе, мол, благолепие было, а теперь кругом все фулиганы. И бесстыдницы. Юбки носють — тьфу! Страм. Ягодицы так и ходють, так и ходють…
Люся заползла под галерею.
— Ты чего? А пост?
— Да-а-а, вам хорошо, а я на заборе.
— Ты же певица!
— Сами пойте, я уже охрипла.
Решили продолжать без постового, тем более что Ярошенчиха с радио состязается. Не может догадаться, что его можно просто-напросто выключить.
Расковыряли стену быстро. Удивлялись: как раньше дома строили? Между камнями простая земля. Или это глина так высохла? Но зато стена толстая. Обкопали и выковыряли один большой камень, а за ним другой лежит. Другой обкопали, а он и не шатается.
Трудились мы до самой темноты.
На другой день — седьмое ноября. Коля, отец Алеши и Лени, тетя Адель, Дарья Петровна и Тоня ушли на демонстрацию, но остальные крутились весь день во дворе, и нам не удалось продолжить работу. Вечером Алешка шепнул:
— Завтра пораньше встанем и…
И как назло, утром опять нам помешали: только мы собрались в саду, во двор вошли с важным видом какие-то люди. Спросили домохозяина. Люся позвала дядю Эмиля.
— Я инспектор, — сказал одни из вошедших. — Почему у вас двор такой неопрятный? Что это за кухни у флигеля? Что тут: базар, мазар или что?
— А вот так, — злорадно подхватил дядя. — А я, между прочим, предупреждал, что нас могут оштрафовать, и, несмотря на это, каждая квартирантка делает все, что ей заблагорассудится.
— И кирпичи валяются.
— А что я говорил? — повернулся к нам дядя. — Приносят с улицы кирпичи — это у них футбольные ворота, а в результате…
Услыхав голоса во дворе, быстро вышла из своей галереи Дарья Петровна:
— Правильно говорит домохозяин, правильно! А в чем дело?
— Почему вы устроили около галереи кухню? — спросил инспектор.
— Я?
— Да, вы.
— А… Это не я.
— А кто же?
— Она, — указала на Ярошенчиху.
— Я? — ударила себя в грудь Ярошенчиха, — По-бой-тесь бо-га, бог все ви-дит!
