Марина Гельви - Там, где папа ловил черепах
— Бегите вон в тот двор и в тот. Попросите лопаты. Скажите, для дела надо.
В следующие калитки направились другие рабочие из этой группы. В считанные минуты вокруг застывшего в заносах трамвая началась работа. Кое-кто из зевак, не выдержав насмешек работающих, брался подменять их. Те, кто шел с работы, тоже останавливались, смотрели и предлагали:
— Браток, дай лопату, побросаю немножко, а то и завтра пешком ходить будем.
— Аух, шен генацвале![56] Это же для общего блага.
— Шен гониа, ар вици? Рас лапаракоб, бичо?[57]
Моему отцу эти люди не позволили копать. Работали и перебрасывались шутками. Удивляли некоторые реплики:
— Во, чей-то скелет!
— Ихтиозавр!
— Ну, ты хватил!
— А что, не могло быть на Лоткинской горе останков какого-нибудь ихтиозавра?
— Вах, вот бы притащило сюда черепки поселений Урарту!
Когда наконец прикатила аварийная служба и бригадир, как большой начальник, важно сошел с машины, его встретили градом насмешек:
— Ва, уже выспались?
— Нет, Они ждали, пока мы все сделаем!
— За что вам только деньги платят?
Бригадир стал оправдываться:
— Бензин ждали, а то бы…
Под трамваем и вокруг уже было расчищено. Оставалось затащить трамвай на рельсы.
— Через полчаса поедут люди, — сказал папа. — Пойдемте, дети, дома, наверно, беспокоятся.
Мы пошли. Небо снова было голубое, от земли поднимался пар. Повсюду шла расчистка улиц и дворов. Мужчины и подростки работали, женщины стояли в окружении детей и обсуждали случившееся. Мы часто останавливались, разговаривали со знакомыми. У одной калитки шел спор: выясняли — почему случаются наводнения. Мой отец тут же принялся объяснять причины.
Вышли на нашу улицу и увидели издали, как дядя Эмиль, орудуя лопатой, тщательно расчищает лунки деревьев. Папа что-то вспомнил, с тревогой взглянул на меня и, поколебавшись, удержал за руку. Когда Люся, Алеша и Леня достаточно удалились, он попросил:
— Не говори маме, что видела меня в клубе. Это ее очень огорчит.
Увидев мой недоумевающий взгляд, он запнулся и покраснел. Я тоже невольно покраснела.
У нас с папой бывали раньше тайны от мамы, но это всегда касалось моих шалостей. А что же такое натворил он? Но что бы там ни было, факт этот меня обрадовал — нашего полку прибыло, и я горячо заверила:
— Я не скажу, папа, не скажу!
По любопытство жгло, он это понял и усмехнулся с грустью:
— Ты не думай, что я обманываю ее. Я просто хочу оградить ее от ненужных волнений. Понимаешь, в чем дело?.. Для рабочих депо организованы разные кружки на общественных началах. Вот я и веду исторический кружок. Наши сейчас трамвай откапывали. Мы закончили занятие, вышли и… Очень сознательные ребята. И пожилые люди в нашем кружке есть!.. Она считает, что сейчас любые нагрузки для меня вредны. А я не могу без людей, без сознания того, что приношу им хоть какую-то пользу. Все мы, Ирина, должны что-то делать. Не сидеть, не ждать, пока что-то само по себе изменится к лучшему, а действовать. Только тогда жизнь станет лучше. — Он помолчал. — Конечно, если бы я смог вернуться на прежнюю работу…
— Но ты же выздоровеешь и опять…
— Нет, — он тяжело вздохнул. — Та работа уже не под силу мне.
Я не знала, как его утешить:
— Ты, папа, не бросай кружок!
— А сколько вопросов задают, как люди тянутся к знаниям!.. Не выдавай меня!
— Папа, ни за что!
Туфли цвета беж
Мама закончила учебный год, работая в две смены. У нее тоже болело сердце — от переутомления и от дум. После мухатгвердской истории она стала нервной и беспокойной. Она все искала «форму существования, которая обеспечила бы благополучие». Такой формы не находилось. Причину бед минувших и предстоящих мама прежде всего видела в нас самих: в доверчивости и идеализме моего отца, в моей несобранности и лени. Она хотела, чтобы я была счастлива в жизни. Но для этого требовались качества, которых, по ее мнению, у меня не было и в помине. «И это еще полбеды, — горячилась мама, — характер можно выработать, если захотеть». Ее огорчало, что я, имея совсем рядом такой хороший пример — это был мой брат, — совершенно не желаю подражать ему. Мой брат жил своей тихой, сугубо деловой жизнью, учился, правда, еле-еле, зато был лучшим из радистов в детской технической станции, много читал, готовил дома обеды и был, очевидно, доволен. А я… Я тосковала по далеким странам, и мысли мои постоянно витали где-то там, за тысячи километров от родного дома. Я бродила в лесах Амазонки, дружила с дикарями, я спасала белых медвежат, плавая с такими же, как я, смельчаками в Заполярье. А Курилы, Тибет, Океания, Огненная Земля — туда я тоже спешила в своих мечтах, «совершала» добрые дела, и это приносило мне огромное счастье. Из газет мы знали, что на Северный полюс полетела экспедиция. Начальником был Папанин, врачом Ширшов, радистом Кренкель. «Прожили первые сутки на советской полярной станции у Северного полюса. На дрейфующей льдине рядом с самолетом выросло пять палаток… У нас -12°, солнце, мелкая поземка…»
Я сгорала от зависти к ним! А вот еще сообщение: «Девушки Тбилиси едут на Дальний Восток!» А я? Ведь все откроют и все построят, пока вырасту!
Мы с братом получились разные. Коля унаследовал в основном мамины черты, я — папины. Мама, желая выколотить из меня «эту дурацкую французскую восторженность и поразительную беспечность», пристрастилась сравнивать каждый мой шаг с поступками тети Адели. С тетей Аделью она меня сравнивала потому, что папа обижался, когда она сравнивала меня с ним. А тетя Адель была за стеной и не слышала. Мама говорила: «Что ты за ребенок? В нашей семье, — она имела в виду своих родителей, — таких экземпляров не было. Не-ет, это не моя дочь. Вот уж истинно божье наказание».
Был момент, когда в отместку за все эти обидные слова захотелось убежать из дома и не возвращаться никогда, но потом мне стало жаль маму — она просто совсем не знала, меня, — и я решила каким-то образом доказать ей, что не такая уж я никчемная. Вот бы стать знаменитой! А в какой области?
Как раз наша улица начала играть в театр. Почти в каждом дворе моментально образовалась своя труппа, и каждый день ставился новый спектакль. На репетиции времени не тратили. Зрители, они же и артисты, вихрем носились из одного двора в другой: то у одних спектакль, то у других. До самой темноты мотались туда и сюда.
Нашей труппой руководила Надя. А в худсовет вошли все артисты, в том числе и Нодари — наш сосед, и Надины сестрички-близнецы, которые уже подросли и следовали теперь за Надей повсюду.
И тут случилось то, чего я все-таки не ожидала. Я и раньше знала, что худа и бледна, но какие роли мне предложили: нищенка, конь… В «Коньке-горбунке» на моей спине должен был скакать Ленька, и я запротестовала. Ну ладно, он легкий, в конце концов протащила бы его по сцене, не в этом дело.
— Что, я похожа на лошадь? — печально спросила всех.
Худсовет призадумался.
— Искусство требует жертв, — вышла наконец из положения Надя и с важностью рассказала про артистку Стрепетову, которая была не то что худой, а почти что горбатой. А как играла? Но добиться такого успеха она смогла только потому, что тренировалась во всех ролях.
И я скакала по сцене с Ленькой на спине, я «ржала» и бормотала своему Иванушке слова надежды…
После спектакля Надя поздравила меня с небывалым успехом. И я решила: стану великой артисткой. Пусть тогда мама жалеет, что ругала меня. Мне казалось, что стать знаменитой очень просто. Вот ведь и тетя Адель — чуть было не стала знаменитой — муж помешал. А я замуж вообще не выйду — посвящу жизнь сцене.
В манере Нади хвалить и подбадривать чувствовалось явное подражание. Она вела себя точь-в-точь как директор нашего ТЮЗа Вассерман. Мы его очень любили, потому что он перед началом каждого спектакля мило и непринужденно беседовал с маленькими зрителями. Надя сделала мне несколько совершенно безобидных замечаний, которые были с радостью приняты мной, и, когда я торжественно объявила, что отныне посвящаю всю свою жизнь сцене, наша руководительница предложила мне сыграть… кота.
Ну и ну.
— Ты не можешь прыгать через всю сцену, — принялась убеждать Люся. — А для кота главное прыжки.
— И это впечатляет, — помолчав, произнесла Надя.
Я заколебалась: может, и правда? Но тотчас замотала головой:
— Людей хочу играть, людей!
Обрести славу великой артистки мне помогла чистая случайность: мама вытаскивала из сундуков вещи для просушки, и я увидела ее туфли цвета беж.
— Можно, я их примерю? Они мне, наверно, уже как раз!
— Да-а-а. — Глядя на туфли, мама сделала паузу и, закачав из стороны в сторону головой, выразительно пропела — «Были когда-то и мы рысака-ами…»
Я хотела примерить, но она засунула их под одежды на самое дно сундука:
