Наталия Сухинина - Где живут счастливые?
Звонарь с колокольни одного из подмосковных храмов уже отзвонил. Он сидит на скамейке в церковном дворе и рассказывает мне о себе. Я не просила, просто когда он спускался с колокольни, спросила, где учился он колокольному звону, а он ответил: «Нигде, Господь благословил, и - зазвонил».
Да, Андрей Егорович нашёл в себе силы оставить «тёплое» место в оркестре. Ушёл в церковные звонари. Все были против. Жена, посчитавшая это чудачеством на старости лет, сам Алёшка, ради которого, собственно, развернулся отец на сто восемьдесят градусов. Сначала ходил в храм, робко стоял в стороночке, перекреститься рука не поднималась - казалось, смотрят на него со всех сторон. Но потихоньку привык. Очень ему полюбился колокольный звон, так бы и слушал часами, как разливается в воздухе, плещется накатной волной благовест. Что-то такое в душе поднимается, потаённое, глубокое, и рука сама тянется перекреститься. Сказал священнику как-то, что хорошо, мол, звонят, а он и спросил:
— А ты не хочешь в звонари? Наш-то звонарь женился, уезжает, а тебе бы в самый раз, ты музыкант. Вот и будешь по данному обету Богу служить. Не где-нибудь, на колокольне.
Мыслимое ли дело, саксофонист в оркестре, успех, гастроли, деньги приличные — и всё это бросить ради какой-то странной блажи. Но он был непоколебим, сказал: «Я так решил. Я обещал. За Алёшку...» Эти слова были слишком серьёзны, чтобы приводить аргументы типа «гастроли, деньги». Жена промолчала, сын пожал плечами.
Андрей Егорович будто родился заново. Как он любил отмерять ступеньки узкой лестницы, поднимающей его к колоколу. Десять, пятнадцать, двадцать, тридцать три... Тридцать три ступеньки - особое число, не случайное, и его выносило навстречу ветру, в небесную синеву. Он стоял, глядя сверху на маленький церковный двор, на белеющий вдали микрорайон, где было свито и его семейное гнездышко, на рощу справа - прекрасный вид открывался со старой колокольни. Вдыхал побольше воздуха, трогал колокол. Сначала слегка похлопывал его по упругим бокам, потом искал рукой «язык». И — поплыли, полились звуки раздольно. И сердце замирало в ожидании...
Андрей Егорович рассказывал, а сам весь светился. Видимо, благодать уже коснулась его души, познав её, он был счастлив. Ходил на исповедь, пытался поститься, стал читать духовные книги. Один раз я слышала, как он отчитывал девушку в коротенькой юбочке, робко зашедшую в храм поставить свечку:
- Ты куда пришла?! Ты к Богу пришла. Разве этот наряд для Бога? И голова у тебя непокрытая. Понимать надо.
Девушка стояла, потупив глаза.
Андрей Егорович быстро стал незаменимым человеком в храме. Батюшка поручал ему ответственные послушания, прихожане любили с ним поговорить. Звонарь Андрей - так звали его в церкви. Батюшка даже разрешил ему носить подрясник. Андрей Егорович радовался, как ребёнок. Часто, заслышав звон, я поднимала голову и видела на колокольне плотную, слегка располневшую фигуру звонаря. Звонит. Служит Богу. За Алёшку.
Всё было хорошо в храме. И всё не складывалось дома. Этому есть простое объяснение. Человек пошёл к Богу, душа его раскрылась навстречу вечным истинам. Но тут же воспротивилась этому другая сила - вражья, бесовская. И пустила в ход весь арсенал давно испытанных средств. Первое средство, такое сильное, - гнев домашних.
Я устала, Андрей. Ты забыл, что у тебя есть семья. Все выходные в храме, когда это кончится?
Он горячился, доказывал жене:
Да пойми ты! Человек каждое воскресенье должен ходить на службу, три раза не пошёл - всё, отлучается от Церкви. Я сколько раз говорил тебе: пойдём со мной. А ты? То ноги болят, то не выспалась!
У тебя, отец, совсем крыша поехала. Ну зачем тебе этот подрясник? Вчера видел Марьина из твоего оркестра, они едут в Грецию. Спрашивают: отец не одумался ещё? Нет, говорю, всё чудит...
Он нападал на сына:
А ты почему без креста ходишь? Сколько раз говорил: надень крест. Цепочка порвалась? Купи на шёлковом шнурке, он не порвётся. А что говорят про меня, мне дела нет. Я свой выбор сделал.
Алёша досадливо отмахивался.
Один раз я была у них дома. Звонарь Андрей приболел, и мне надо было взять у него ключи от колокольни. Шёл пост, и первое, что я почувствовала, войдя в квартиру, запах жареных котлет. Да, подумала, нелегко Андрею спасаться в таких чуждых ему условиях.
Он сиротливо лежал под клетчатым пледом и читал Феофана Затворника.
- Я отделился от них, - сообщил он мне. - Теперь сам себе готовлю. Видите, что вытворяют? Им обязательно нужно в пост котлеты. Это они специально, назло мне. А вечером я - на молитву, а они телевизор врубают, сериал им, видите ли, надо смотреть.
Конфликт нарастал. Звонарь Андрей стал ночевать в сторожке. Как-то туда пришёл Алёша:
Хватит чудить, отец. Кто тебя выгоняет? Пойми, не могу я поститься. Удивляюсь, как ты выдерживаешь. Неужели это так важно для души, ест человек мясо или нет? Не понимаю.
И не поймёшь! Ты в храм не ходишь, где тебе понять! Крест опять не надел? Не буду разговаривать, пока без креста ходишь.
Опять остался в сторожке. Купил себе кипятильник, пачку сахара, заварку. Зажил холостяцкой жизнью. Приходила жена. Она не стала разговаривать с Андреем Егоровичем, сразу пошла к батюшке. Тот слушал её, хмурился. Потом отправился в сторожку и долго пробыл внутри. Уж и не знаю, о чем они говорили, только следующее воскресенье звонарь пробежал мимо меня с каким-то угрюмо-решительным лицом.
- Андрей Егорович, с праздником!
- Для кого праздник, а для кого искушение. Батюшка говорит: домой возвращайся. Да ни за что! Меня там не хотят слушать. Делают всё назло. Нет, пусть сначала придут в храм. Крест наденут, научатся постные дни признавать. Пусть раскаются.
Он был в большом гневе. Не захотелось продолжать с ним разговор. Вскоре опять новость: звонаря Андрея бросила жена. Уехала к родителям вместе с Алексеем. Андрей Егорович вернулся в пустую квартиру. Всю занимать не стал, оборудовал себе самую маленькую комнату: повесил иконы, зажёг лампаду. Что-то непонятное произошло с его обликом. Он обрюзг и потемнел лицом. Не было больше в его глазах той радости, светлого торжества, которое прежде делало его красивым. Он стал как-то обиженно поджимать губы, в голосе появились плаксивые интонации. Раньше я любила поговорить с ним после того, как отзвонит в воскресенье, теперь почему-то не хотелось. А он, как нарочно, ко мне с беседой, будто только и ждал.
- Моя приезжала. Думал, мириться, оказалось - за паспортом. Буду, говорит, на развод подавать. Я ей сказал, что не считаю себя в браке с ней - мы же не венчанные.
Один раз я робко попыталась его вразумить:
- Андрей Егорович, дорогой, пошли бы к жене, помирились. Может, обойдётся, найдёте общий язык. И Алёша вас ждёт. Подумайте, ему-то каково.
Не ожидал от вас, - отрезал звонарь. — Вы же подталкиваете меня к греху. Странно, очень странно...
А Алёшка вскоре возьми да и женись. Девочка совсем молоденькая, чуть ли не после школы, солистка из их «Свежего ветра». Отец не пошёл на свадьбу, сказал: без венчания не признаю. А они решили с этим повременить. И опять - коса на камень. Алёша стал жить у тёщи. Жена, похоже, оставила Андрея Егоровича совсем. Жизнь благополучную, накатанную, вдруг перекосило, переиначило. Как ни хорохорился звонарь Андрей, несладко ему было одному в пустой квартире.
А потом я на три года уехала из Москвы. Вернулась весной, аккурат перед Пасхой. На службу пришла пораньше, но как ни высматривала на колокольне звонаря Андрея, не увидела. На его месте был худенький черноглазый парнишка.
А Андрей-звонарь, Андрей-то где?
Звонарь Андрей? Я такого не знаю.
...Шёл дождь. Прыгали в лужах пузыри. Воскресный день не обещал долгожданного солнышка. Я торопилась на службу и вдруг увидела его. Поначалу засомневалась: уж очень он был какой-то респектабельный, сытый. Человек держал над собой большой чёрный зонт и осторожно обходил лужи. Мы поравнялись, и я чуть замедлила шаг:
Андрей Егорович? Звонарь Андрей?
Звонарь Андрей... Да, было такое приключение в моей жизни. Звонил, доводилось. Теперь вот опять в оркестре. Так сказать, вернулся на круги своя.
Между нами была глубокая лужа, она мешала всмотреться в его глаза. Мне всё ещё казалось, что это другой человек, похожий, но не он. Да нет, конечно же, он. Только очень уж раздобревший. Годы, понятно, но только ли в них причина?
Вы на службу? Хорошее дело. А мне некогда, всё суета. Спешу на репетицию. Через месяц ответственные гастроли. По большой луже прыгали пузыри. Дождь не кончался, набирал силу. И мы пошли каждый своей дорогой.
В храме мне рассказали, что звонарь Андрей давно уволился. Сначала место пустовало, потом взяли молодого паренька. Помыкавшись один, Андрей Егорович вернулся к жене, которая поставила ему конкретные условия: или я или подрясник. Подрясник он снял, потом стал всё реже ходить на службу, избегал бесед с батюшкой. Того запала, с которым он всех обличал, надолго не хватило.
