Наталия Сухинина - Где живут счастливые?
Не пойду, — сказал Максим и вцепился слабенькими пальчиками в спину кровати.
Она попыталась обнять его, но под фланелевой пижамкой ощутила напрягшееся враждебное плечико.
Не пойду...
Она отступилась. Стала приходить к нему просто так. Рисовать, читать книги, рассказывать истории. И он - пошёл. Охотно, с блестящими в ожидании счастливой семейной жизни глазёнками. Нет, нет, она не стала навёрстывать. Не стала пичкать шоколадом и осыпать положительными эмоциями, не стала человеком, компенсирующим недоданное... Она хорошо знала по своей работе, чем кончается такое баловство. Приёмные родители устают от собственной доброты, начинают слегка закручивать гайки. А дети, в свою очередь, познав вседозволенность, болезненно принимают неожиданные родительские метаморфозы.
Тамара и Вячеслав - умные люди. Они избежали заполошенности и торопливости. Они дали оглядеться Максиму, дали себе разгон, такой необходимый в деликатном деле усыновления. Не забаловали, приучили трудиться сердцем.
Мальчик растёт удивительно трепетным. Есть в его маленьком серьёзном сердчишке какая-то особая, взрослая правда. Однажды, когда они были в Ярославле, в Толгском монастыре, одна монахиня, обняв Максима, сказала:
- Берегите мальчика. Господь вам великое утешение послал.
Они часто с тех пор ездят к матушке в монастырь. Она просит: дайте мне мальчика, пусть поживёт в монастыре. Они пока не решаются, ещё мал. Но прошлым летом они сделали матушке подарок: вывезли её, еле передвигающуюся, в землю обетованную, святую - Иерусалим. Поехали всей семьей, да ещё и матушка с ними. Деньги немалые, а Тамара с Вячеславом не новые русские, считают каждую копейку. Но они... продали дачу в Малаховке, чтобы иметь деньги на поездку. Максим не просто наблюдал за событиями: он участвовал в разговорах об Иерусалиме, с ним советовался отец: как считаешь, обойдёмся без дачи? Конечно, они обойдутся. Зато, шуточное ли дело, Иерусалим! Максиму так много читали о нём, у него есть детская Библия, где много раз вспоминается этот удивительный город. «Хоть бы одним глазком увидеть», - говорила мама. «Хоть бы пройти по его горячим камням», - мечтал папа. «Хоть глазком увидеть и пройти», - вторил Максим. И вот они в Иерусалиме, матушка с ними, радуется, как ребёнок, и всё прижимает Максима к себе, всё шепчет: берегите...
У них от той поездки ворох фотокарточек. Они любят перебирать их и рассказывать.
Любили. Сейчас у них другие заботы. Сейчас они спасают Максима, которого, как ни увещевала старица, не уберегли.
Впервые за совместную жизнь Тамара и Слава решили отправить Максима на каникулы в Белгород вместе с ребятами-скаутами. Они кое-что прочитали про это движение, ничего не насторожило. Воспитанному в традициях православной семьи Максиму должно быть со скаутами интересно. Сердце, конечно, щемило: впервые без родителей, как оно будет? Но руководители скаутской группы успокоили: всё будет о'кей. Максим знал, они побывают на службе в храме, проедут по городу с экскурсией. Он приготовил блокнот для записей, взял с собой свою любимую иконку - Казанской Божьей Матери. Да только крутыми оказались скауты. Плевать они хотели на православную программу. Вырвавшись из-под родительского контроля, подростки торопились пожить своей жизнью без уздечек, увещаний. Максим самый среди них маленький и самый совестливый. В храме он услышал матерную ругань. Испуганно посмотрел на мальчиков:
Нельзя ругаться в храме, грех это...
Скауты загоготали, больно щёлкнули Максима по лбу. Он растерялся, ведь ребята верующие, как же можно... Опять стал вразумлять:
Мама сказала, кто в церкви ругается, того обязательно накажет Бог.
Опять подзатыльники. Максим отошёл в сторонку, а когда оживлённая перед обедом толпа вывалила из храма, задержался у свечного ящика. Приглянулась ему иконка - Божья Матерь с Младенцем. Максим купил иконку. Потом несколько пасхальных открыток, ещё иконку. Голодные скауты ждали. Максим их задерживал. Ругнувшись на мальчика грязным словом, пригрозили: дождёшься! В общежитии, где они остановились, Максим поставил иконку на тумбочку. Здоровый лоботряс протянул к ней руку, да не успел. Максим стремительно схватил иконку, спрятал за пазуху.
С кем споришь? - покатил бочку лоботряс, надвигаясь на худенькую фигурку Максима всей массой.
Иконка моя, я маме купил, не трогай.
Пошёл ты...
Он бил Максима по-взрослому. По голове, смачно ругаясь. Пришли сотоварищи. Никто не крикнул, не пришёл в ужас — бьёт маленького. Нет, они быстренько включились в дело. На слабо защищавшегося Максима посыпались и их удары. Тогда Максим лёг на живот, на иконочку:
Не отдам.
И не отдал. Он так отчаянно сопротивлялся, что сытые, здоровые парубки, вдвое старше Максима, не смогли отобрать иконку. Он лежал почти без чувств на полу, плотно прижавшись к его холодным плитам. Били его долго. Потом он долго плакал от боли в костях, звал на помощь. Двое взрослых, сопровождавших скаутов в поездке, утверждают теперь, что не слышали ни драки, ни детского плача. Но ведь агрессия подростков против совестливого Максима началась ещё в храме, продолжалась в автобусе и ни для кого секретом не была.
Я знала, с каким нетерпением ждали Максима родители из его первого самостоятельного выхода в свет. Позвонила.
- Максим с Тамарой в больнице, - сказал Слава. Голос его был потухший, глухой. Врач как мог, утешал Максима: «Держись, дружок, будет немного больно, потерпи, родной...» А Максим молчал. Сжав губы, он молчал и тогда, когда расспрашивали о случившемся. Страшный стресс, непосильный для его восьмилетнего возраста. Лишь дома он протянул помятую иконку маме и сказал:
Это тебе. Я её не отдал.
Тогда она не поняла его слов. Поняла позже, когда сидела рядом у капельницы, когда меняла компрессы на головке, когда нежно гладила лиловые синяки на ногах.
Он стал бояться людей, маленький Максим, побывавший в Иерусалиме и знающий, что ругаться в храме - грех. Когда к ним в палату заходил кто-то посторонний, он залезал под кровать и плакал. Стресс, глубокий стресс, плюс сильнейшие побои, сотрясение мозга, черепно-мозговая травма.
Мы, конечно же, его подлечим. Но, поверьте, душевная травма ещё долго будет о себе напоминать, - сказал доктор.
Почему они ругались? - спросит Максим маму.
Они не знают, что это грех.
Но я же сказал им, они не послушались. А почему они дрались?
Потому что они не боятся Бога...
Непонятно, как могли попасть в скауты не боящиеся Бога подростки? Непонятно, почему сейчас, когда Максим лежит в больнице, к нему не пришёл никто из родителей тех, кто его бил, не попросили прощения? Напротив, когда Тамара стала обивать пороги, ищасправедливости, все отнекивались, даже осуждали её, что растит такого недотрогу.
А она растит его - совестливого. Заполнив ею, совестью, всё своё сердчишко, мальчик рассчитывал, что и у других она есть. «Нельзя», «грех»... Эти слова вызывают смех только у тех, кто очерствел окончательно. Страшно, что тем подросткам еще жить и жить, а без совести.!. Я рассказала эту историю знакомому, отцу троих детей. Он сказал:
- Если бы мой сын был среди тех скаутов, я посчитал бы, что совершил преступление перед людьми. Максим окрепнет, а вот дети, что ждёт их в недалёком уже будущем?
Мамы стоят на страже. Мамы не хотят шума. Мамы готовы до конца отстаивать невинность своих оболтусов. Они не хотят видеть в этой истории глубоких корней. И хотя есть показания врачей, есть рассказ самого Максима, есть неопровержимые факты избиения ребёнка подростками, Тамара и Вячеслав понимают, что добиться их наказания им вряд ли удастся. Сейчас они заняты другим. Они вытаскивают своего мальчика из глубокого потрясения. Он уже потихонечку отходит. Рисует. Нарисовал впервые после беды... Божью Матерь с Младенцем. Приходил в больницу батюшка Алексий, заглянул в палату:
- Ну что, раб Божий, за православие кровь пролил? А Максим ему в подарок иконку, самим нарисованную. Растрогался батюшка, в храме прикрепил её на стену, всем теперь показывает, говорит: «Мне Максим подарил, раб Божий Максим».
Пока лежали в больнице, семье Минаевых дали трехкомнатную квартиру, такую долгожданную после их коммуналки. И прямо из больницы они собираются переезжать, чтобы начать жизнь заново, с чистого листа. Пусть начинают. На чистом листе хочется писать красиво и без ошибок. Это очень трудно - красиво, но ещё труднее - без ошибок. Тамара много думает сейчас над тем, в чём ее просчёт. Может, не надо было отпускать мальчика одного, может, рано было ещё ему в воины Христовы? Но где гарантия, что подобные «скауты» не настигли бы её ребёнка в собственном дворе и не погнали бы, улюлюкая, в подворотню. Поэтому, как ни жестоко звучит, - всё в этой истории правильно, всё по местам: и добро, и зло, и Божий свет, и сатанинская тьма. И она, история эта житейская, не закончилась, а только начинается. Потому что теперь Тамаре и Вячеславу предстоит возвращать по чуть-чуть своего мальчика к нормальной жизни. Они, я уверена, и после всего случившегося не будут науськивать Максима на детей: давай сдачи, защищайся. Он ведь не смалодушничал, он и защищался, только защищался не сам по себе, а как православный человек, защищая от поругания то, что давно и прочно в их семье свято. А в своих научных работах Тамара будет теперь изучать проблему не только усыновлённых детей, но и проблему детей, живущих без Бога. Проблема не просто обозначилась в её жизни, она больно толкнула её в самое сердце и ещё долго станет толкать ночами, когда Максим будет спокойно посапывать в своей кроватке.
