Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016
Из царства холода и безмолвия исходили лучи мыслей и тени звуков… И возле морского прибоя древние сети простора вручную чинили, как встарь, рыбаки коренастые…
А где-то в отдалении глухом, в самом сердце сумрачных просёлков крохотной Мингрелии моей, девушка крестьянская несла луч ромашек прямо на кладбище, удивлённое спокойным сном родственников, так давно умерших…
* * *Ныне сумерекушедших непогода – сердцевысохшая ветка ивы – не даёт покоя мне совсем… В гибком позвоночнике твоём вновь дуга удилища застрянет… Назовуттебя, как бы лаская, «золотою рыбкой», – и, «счастливый», за стеклом аквариума ляжешь прямо на серебряное дно, словно водоросль, что приютилась в парусах зелёных ожиданья… Вечереет… Берегом песчаным сумерки бесшумные прошли, пятками босыми темноты оставляя круглые следы… И к подушке моря в перьях пены движется любовь-криминалист…
Вспоминаю голоса безмолвья – даль дуги, когда на тонких крыльях повисал чужой мотив, качаясь, и чужим летящим журавлям я махал рукою, сердцегрустный… И земля кормилицею боли, матерью единственной была… Запоздала ты, любовь-криминалист! Оглянись вокруг – ты видишь? – нынче уж никто и ничего не ждёт; в море пусть история вольётся, как река, что впрямь соединилась с бесконечностью волшебных снов, и стены тяжело ревут… Они давно чувствуют разлуки неизбежность, – что им скорость звуков? – постигают на клеёнке залитые красным и густым расплёснутым вином ирисы торжественные смерти.
* * *Время уходит – и ты за собою венок одиночества тащишь, будто бы дворник нахмуренный – веник со стёртой листвой, – в ночь ли, таящую мысли? – на лунных дорогах вдруг полыхающий пламенем, словно жар-птица, и одурманенный вмиг светотенями ив…
– О величайшая, о высочайшая в мире ночном из сомнамбул!.. В мутных глазницах неловких видений твоих башни встают, изумруднее лета, и троны резные: ты направляешься к пристани спящей. Пастераскрытый тюльпан-репродуктор (дюралюминию хором – ура! и ура!) из вертикального апофеоза столба вновь сообщаеттебе, что уже отошёл вечной поэзии заворожённый корабль с поэтами, руки прижавшими грустно к своим подбородкам. Вот и закончилось здесь путешествие в сердце твоём…
* * *У Авраамова престола поуспокоилось твоё спокойствие сегодняшего дня… В просторе том, что назывался рощей души, пасётся стадо одиноких… Секунда каждая оголена.
В долине голубой Иосафата в продаже даже «памяти цветок». – Автограф разрешите получить? –
И птица времени, щебечущий комочек, уже моим насыщенная мозгом, вновь на груди, не опалённой солнцем, устроилась, близка и недостойна, подобная трепещущей бумаге, почистила взъерошенные перья, закрыла клюв, вздохнула – и заснула.
Так где ж твоя, как памяти река, сильна, добра, тепла, неудержима и полная случайностей рука, мгновение, мой друг голубоглазый?!
* * *Ныне полночь там, – и во дворе тень лежит огромная хурмы – лунным
светом, возрастом моим, осенью она озарена.
Спит беседка и давильня спит, спят инжиры с гибкими стволами, дерева –
библейские пришельцы, крыльями ветров наделены, – жду, когда появятся
на свет на ветвях, неистовых и юных, точно почки раннею весною, очертания
теней знакомых.
Боже мой! Ты видишь – оба спят. И вдвоём, почти одновременно, видят
сны чудесные, которым шелестеть дорогами Голгофы звёздами всевидящей
судьбы, истины тернистой, иллюзорной пристальной воздушностью
высот… Я за эти сны вам благодарен, – о, благословенные, спасибо…
Спите вы, – и даже ваш покой служит струнам трём – да их дорогам. Эти
струны царству звуков служат, звуки сами служат царству слов, а слова
родные – всем богам…
Ваши сны всё так же к нам стремятся, вечерами грустными приходят, кроткие,
как белые ягнята; нам приносят светлые венки – ожиданья славное величье
– и меланхоличный перезвон лиловатых слёз грядущих дней.
Только лишь в сознанье промелькнёт ужас вашей видимой утраты, лезвием
кошмарным занесённой, – тело как в огне моё горит.
Боже милосердный! Может, Ты их не видел (ведь у Бога столько разных
дел… и слишком высоко) – и о снах их, столь мне дорогих, ничего
Ты вовсе не слыхал… Всё же я к Тебе сейчас взываю и молю тебя продлить
подольше жизнь их – бесконечность трёх молитв.
Обратная почта
Михаил Грозовский
Говорящие вещи
Родился в Москве 24 сентября 1947 года. В 1964 г. окончил вечернюю школу. В 1965 г. стал студентом вечернего отделения физического факультета МГУ. Закончил МГУ в 1971 г. по специальности физик-лазерщик, работал в лаборатории знаменитого Рема Хохлова. В 1978 г. поступил в Литературный институт им. A. M. Горького (семинар Е. Винокурова) на отделение поэзии. Автор двух книг документальной прозы, семи сборников стихов и более полусотни детских книжек. Составитель двух поэтических антологий: «Гордость и горечь» и «Свет двуединый». Последняя по опросу «Независимой газеты» вошла в число литературных достижений 1996 г. Премия журнала «Наш современник» (1993 г.). Премия журнала «Кольцо «А» (2007 г.). Международная премия «Круг родства» (журнал «Радуга», Киев, 2008 г.). Премия им. К.И. Чуковского (2014 г.) «за плодотворную деятельность, стимулирующую интерес детей к чтению, к отечественной детской литературе».
I. Говорящие вещиПлафон
Плафон заснул и видел сон,
как будто бы разбился он,
упавши на пол с потолка.
Потом хозяйская рука
ввернула лампочку в патрон,
и ото сна очнулся он.
Болела левая скула,
но голова была цела.
Кресло
Кресло дремлет без движенья.
На боках его видны
жировые отложенья
стой и этой стороны.
В глубине его устройство
удивительного свойства:
только глянешь сверху вниз,
как уже сомлел и скис.
Вилка
– Мне до Курского вокзала, –
вилка ножику сказала.
Тот спросил: зачем туда?
– Там буфет, а в нем – еда.
В нашем доме – с кашей плошка,
да в кастрюле щей немножко,
да кефиру на два дня…
Обойдутся без меня!
Утюг
Утюг, здоровый, как битюг,
сперва прошел по кромке брюк
разгоряченным животом
на Север с Юга, а потом
прошелся с Севера на Юг
вдоль брюк,
как будто вдоль межи.
И брюки стали, как ножи.
Стол
Если бы, если бы письменный Стол
следом за мною по улице шел,
он бы – такая его ширина –
больше всего походил на слона.
Правда, у этой, вы скажете, туши
хобота нет и отсутствуют уши,
да и углы выступают из тела.
Всё это так, но не в этом же дело…
Метла
Жила Метла. Она мела
и в дождь, и в сушь, и в зной.
И каждый раз она была
хорошею Метлой.
Мела отлично. И молва
пошла во все концы:
– Какая славная Метла!
– Какая плавная Метла!
– Ты будешь главная Метла!
– сказали ей жильцы.
Звучала часто похвала
и навевала лень,
и вот расслабилась Метла
в один прекрасный день.
Вблизи крыльца на рукоять
оперлась у двери
и продолжала так стоять
и день, и два, и три.
И услыхала как-то раз
в свой адрес: «Помело!»,
и захотелось скрыться с глаз,
так было тяжело…
Гром
По небу прокатился гром.
Я зачерпнул его ведром,
и гром, сказав ведру «ура!»,
остался жить на дне ведра.
С тех пор грохочет во дворе
огромный гром в пустом ведре.
Кран
Глядел на раковину кран,
как кинозритель на экран
и видел целый день одно
эмалированное дно.
А если капелькой вода
по дну стучала иногда,
то это было все равно
ненастоящее кино.
А настоящее кино
произошло не так давно,
когда горячая струя,
сама как будто не своя,
хлестала, жару не тая,
через края во все края,
и слесарь с гаечным ключом
ругался свет стоит на чем.
Чайник
На долгие годы, на долгие годы
фарфоровый чайничек вышел из моды.
Разбилась его с позолотою крышка,
дрожала рука у хозяина слишком,
а может, нагнули над чашкою круто,
а может, а может… еще почему-то…
…Упала, разбилась…
Купили другую;
простую, добротную, недорогую,
и, чтобы не падала, крышку и дужку
надежной тесьмою связали друг с дружкой.
Работает чайник. Пыхтит до поры.
Изогнутым носом пускает пары.
Вздыхает по давней подруге старинной,
хоть новая крышка ни в чем не повинна.
Зонт
С крыши капала вода.
– Мда-а-а, – сказал наш папа, – Мда-а-а…
Поглядел на горизонт,
взял наш с Витькой старый зонт…
Старый, рваный…
(им в подвале
мы щенка дрессировали)
и, шагая под зонтом,
снова «мда-а-а…» сказал потом.
Дождик капал в два этапа:
с крыш на зонт, с зонта – на папу.
Дверь
