Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016
Полтава
О доблестях, о подвигах, о славе…
А. Блок
«Ура, мы ломим, гнутся шведы!»
А много ль значили победы?
Бросавших под ноги знамёна
Уже не вспомнить поимённо.
Ура, мы ломим, шведы гнутся…
Я не смогу в тот мир вернуться,
Где пониманья хрупкий мостик
Нас вёл с тобой друг к другу в гости.
«Швед, русский колет, рубит, режет».
И ничего уже не брезжит,
И ничего уже не светит
На почерневшем белом свете.
Швед, русский колет, режет, рубит.
Когда тебя совсем не любят,
О новых подвигах и славе
Гадай по пушкинской «Полтаве».
Алфавит
Август позади, забудь о лете:
Было-сплыло, было и прошло.
В школу собираться стали дети.
Господи, как это тяжело!
Дай им твёрдость биться лбом о стены,
Есть гранит науки и молчать,
Ждать, как избавленья, перемены,
Знания насильно получать.
Их на физкультуру водят строем.
Каждый, кто из строя вышел вон,
Лучшей был бы участи достоин –
Маленький, полезший на рожон –
Но его «исправят» в школе быстро:
Он, устав от славы бунтаря,
Превратится просто в «хорошиста»,
Руку поднимать не станет зря.
Скоро ты усвоишь на отлично
Тупость дисциплины и муштры.
«Умные вопросы неприличны» –
Формула успешной детворы.
Хоть твоё прекрасно оперенье,
Цвет на серый срочно поменяй,
Чтоб не злить «общественное мнение» –
Школьные звонки о том звенят.
Щуриться, сутулиться и гнуться –
Это всё обычные дела.
Юность если б вздумала вернуться,
Я бы в школу вовсе не пошла.
7 ноября
Родители меня на демонстрацию
берут с собой. Мне нет ещё шести.
И надо не заплакать постараться,
когда воздушный шарик улетит –
их будут выпускать на Красной площади…
Когда вот только мы туда дойдём?
Знамёна с транспарантами полощутся
ноябрьским ветром, сереньким дождём.
Колонна то пойдёт, то остановится.
Милиция дежурит во дворах.
Друг другу все рассказывают новости,
хоть на работе виделись вчера.
Повсюду слышен смех, и льётся музыка –
как из ведра – и заглушает смех.
Вновь встали… Вновь пошли – проулком узеньким.
А шарик у меня – красивей всех!
А говорили: «Там толпа, там вирусы!»
Но хорошо, что взяли, хорошо.
Твердят коллеги мамины: «Как выросла!»
Коллега папин тоже подошёл.
Во внутреннем кармане спрятал фляжку он,
приладил шланг, завёл за воротник –
вот кто-то, кто замёрз – идти-то тяжко нам –
опять к заветной трубочке приник…
И громко в мегафон кричат: «Товар-рищи!»
И папа молодой. И папа – жив…
Терпи, хоть затекла ладошка в варежке.
Верёвочку от шарика держи!
Радуга
Красный вышел такого накала,
как почти нестерпимый ожог,
как добытые Карлом кораллы,
как на волчьей охоте флажок.
А оранжевый – в тон авантюре.
Мы в оранжевой тонем волне,
не влюбившись, а именно втюрясь,
под табличками «Выхода нет».
Жёлтый цвет – светофорное «ждите».
Не хочу закаляться, как сталь.
Покажи мне, какой ты водитель,
выжимай потихоньку педаль,
чтоб зелёный размазался фоном,
если вместе прорвёмся в простор,
где мы выключим все телефоны,
где бросаются карты на стол,
а друг другу бросаются в руки.
В Голубом не простят нам броска.
Но мы что-то поймём друг о друге
без игральных и контурных карт.
Руки лотосом пахнут? Бензином.
И на улице будет темно,
и рельефные впадины синим
ночь наполнит, как чаши вином.
И сойдут этой радуги блики,
словно пуговки пробы Пирке,
в фиолетовом крике, на пике,
в сумасшедшем пиковом пике.
Про лису
Стали тучны, под тяжестью веса
наклонились к земле небеса…
В глубине полуголого леса
мокрой курицей бродит лиса,
заметая хвостом своим листья,
всё желая убрать поскорей,
этим самым пришествие близя
ей на смену идущих зверей –
я так думаю, белых медведей…
Что она наметёт, угадай:
кто из нас друг от друга уедет,
кто к кому припадёт навсегда?
Не кидайся, лисица, не тявкай,
не тяни ты, зубами беря,
из-под кожаной куртки октябрьской
кашемировый шарф ноября.
Не прислоняться!
Мало нужно человеку,
чтоб расстроиться навзрыд,
но метро – надёжный лекарь:
растолкает, исцелит.
Мы спускаемся под землю
в нежный сталинский ампир –
кто-то пишет, кто-то дремлет,
кто-то пиво не допил.
Отойду подальше лучше:
едут школьницы с доской…
Ты мне нравишься, попутчик
от Динамо до Тверской!
На меня ты тоже смотришь.
Где Амур с колчаном стрел?
…Вон в корзинке – кошка-скоттиш.
На неё бы посмотрел.
Ты читаешь книжку Ницше.
Он – противник брачных уз.
Ты ко мне не прислонишься.
Я к тебе не прислонюсь.
Еще про зиму
Ни травинки, ни деревца,
ни улыбки на лицах.
Только белое стелется.
Только чёрное длится.
На живых ли, на трупы ли
нынче выше расценки?
Нарисованный в куполе
не ответил мне в церкви.
Поле белым застелено.
Вероятного мая.
Ты живую хотел меня.
А теперь я не знаю.
Узость строк. Я ленивица?
Или это усталость?
Просто крови в чернильнице
очень мало осталось…
Иван Шапко
Стихотворения
Иван Шапко (род. 1939) появился в середине 70-х в Москве проездом, был у Владимира Бурича и у меня. Оставил нам свои стихи, верлибры. Уже не помню, как он «вышел» именно на нас, ведь у нас тогда еще не было своих книг. Был очень стеснителен, ему было важно, как мы отнесемся к его опытам. Потом он писал, что уехал с Камчатки, где работал инженером на заводе, производившем рыбные консервы. У него была болезненная идиосинкразия на рыбу. И он был вынужден оставить эту работу. Последние известия о нем были таковы, что он выдавал лыжи на одном из горных курортов на Кавказе. На этом наша связь прервалась. Его верлибры мы опубликовали в антологии «Время Икс» в 1989 году, потом его подборки были в моей мини-антологии «Другая традиция» в 1992 году, практически «невидимой», наконец, в изданной в Германии издательством «Алкион» двуязычной антологии «Куда идет тополь в мае» («Wohin schreitet die Pappelim Mai», Alkyon Verlag, Weissach im TaL) в 2000 году.
Эти стихи остаются разговором одного из одиночеств со всем миром. В нихесть что-то от детского восприятия и в то же время от рано прочитанных редких тогда текстов, возможно бытовавших в рукописных копиях. Отсюда «Протоарийский цикл», намек на знакомство с трудами Кьеркегора – «Это я доносчик Богу // на себя и людей»; античные мотивы. И себя самого и своего недостижимого читателя он с горечью называет «предателем жизни». Он жил в какой-то мере в доме, еще в детстве для него «нарисованном» отцом, дорисовывая «трубу и дым», жил, возможно, среди тех, кто, по его поэтическому восприятию «не успел стать людьми». Собеседник Гераклита и Полифема, он жил рядом с пробегающей мимо смертью, неосторожно заглядывая «по ту сторону жизни». Очень самостоятельный и странный голос из 70-х годов прошлого века. Прислушайтесь внимательно к нему, как бы он не прерывался. И некое кредо уже в первом его стихотворении здесь: «не о себе я /хотел сказать».
Вячеслав Куприянов* * *
Быстро я пролетел этот мир.
Кто-то крикнул о помощи…
…не о себе,
не о себе я
хотел сказать…
* * *
Перед подбежавшей к кому-то
смертью
испуганно зашептал
человеческие слова оправдания
случайный
прохожий.
В промежутках между ударами
грома
снова слышен шум дождя.
…все ждет тебя солнце,
обнимающее лень
человека и животного.
Тебя – предателя жизни.
* * *
Утром по блестящему пути к солнцу
движутся муравьи.
Каждый что-нибудь несет.
Кто – что.
некоторые своих погибших товарищей.
* * *
До сумерек сидели за столом.
Множество звезд оказалось счетным
и все они лежат
на одной прямой. Инвариантное время
было поставлено во главу угла.
В сумерках напоследок
страшную мысль произнес
собеседник вслух.
Незачем вставать из-за стола.
Молчим.
На осторожные слова решился –
– Гераклит,
но что бы мы делали, если бы
не родились?
* * *
Многочисленно тикающие часы
вот вам вектор пространства
Вырастает
красное дерево Это вечер
Неизбежность симметрии
слепая мысль
голая идея будущей печали
стремительно перебегает
от предмета к предмету
некоторых
еще нет
но синее небе уже летит
кто задумал
все это
смотрит
* * *
