Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016

вообще, если хочешь жить,
отжени от себя веселье,
как покрытые льдом свирели,
в снежном поле звенят ужи,
пополняй их змеиный ряд,
ничего, что слова без яда,
одиночество где-то рядом
в тихих ризах, да якорях,
в светлых образах, да в пыли,
кабы только услышать ветер,
кабы только наметить вектор,
записаться в нетопыри,
запасаться назло зиме
рукокрылым хотеньем ночи,
я не буду, а ты не хочешь,
остается звенящий снег,
да в снегу успокой-трава,
отогрей ледяную душу,
мой колючий, меня не слушай,
это жизнь и она права.

когда-нибудь останусь я с тобой,
останусь, как не остаются люди,
в промокшем метре от речной простуды
остановлюсь, прости мне этот сбой,
лебяжий пух – солома для убогих,
у бога пазуха немыслимо светла,
перестилай гнездо, плакучая ветла,
не обещай, не жди, сверни с дороги,
накрой ладонью глупых светлячков,
дурное дело – я дойду на ощупь,
слепа, нага, что мне хитрить? мне проще
быть деревом, не набирать очков,
не думать о красивости посадки,
серебряные листья, водопой,
когда-нибудь останусь я с тобой,
пока ты спишь, дотронувшись украдкой.

и утро так похоже на любовь,
проснешься и не смеешь прикоснуться,
и таинство неведомых конструкций
несешь в себе, и человек любой,
и звук любой, и отголосок звука –
набат глухонемого звонаря,
и голова без ветра и царя
легка, как расписная тарабука,
и роспись начинается с лица –
трава, деревья, наважденье словом
и человек с невиданным уловом
идет навстречу звукам прорицать.

звени, далекий колокольчик тонкий,
какое из деревьев? – клен, ольха,
платановая кожура стиха
снимается сухой прозрачной пленкой,
слюда, непогрешимая на свет,
окно, по-птичьи кажущее бога,
свобода начинается с порога,
звено вины, надорванная цепь,
анналы, святцы, все другие звенья,
дрожащее гусиное перо
царапая последний разворот,
цепляет перепутанные вены,
все тише голос дерева стихов,
невнятней колокольный птичий лепет,
и только мой бумажный ангел с флейтой
на привязи качается легко.

а на краю, как на краю,
смола и слово – все крамола,
когда бы всем по янтарю,
да в янтаре по богомолу,
да богомольную траву
сносить до времени рассвета,
в одной из точек рандеву
весна встречаются и лето,
и заливается смолой
остановившееся время,
и насекомость озарений
и тяжесть неподвижных слов.

гиперборея гештальт-лишений,
античный ветер для наших дней,
узришь титанов в саду камней,
кормящих духов стихосложенья,
не одержимых, а просто так,
война – не повод сживать со света,
какого цвета душа у ветра?
стрекочет время, да все не в такт.

берег, соленая пыль, запах рыбьей тоски,
белым по серому, мокро и хлопотно вдвое,
осень считает своих одиноких героев,
раки-отшельники строят ракушечный скит,
раки-отшельники пятятся строго назад –
время замрет и кукушка по-чаячьи вскрикнет,
западный ветер заблудится в спрятанном ските,
берег, соленая осень, привычный расклад.

снимает ветер шелуху,
похоже, под забралом осень,
я собирательно несносна,
я не люблю рахат-лукум
и все слащавые подделки,
я избегаю липких рук,
развеселившихся подруг
на комариных посиделках,
чуть от дождя тоска веков,
впопад разлившаяся горечь,
и я, как старый алкоголик,
глотаю влагу облаков.

смотри – проверочное слово
свернулось ключиком в углу,
раз путь непроходимо глуп,
ступени только для прикола,
не поднимайся, не входи,
всему звериные начала,
у нежности свои печали –
проплакать утро на груди,
проговорить о самом важном,
ты помнишь – небо на двоих,
и что мы можем натворить
на высоте пизанской башни?
не выпадая, не боясь
распахнутых и вольных окон,
и незаметен крен, и мокнет
дождями мереная бязь,
все дело в скорости письма –
не нимфа, но стенографистка,
чуть слышно с насекомым свистом
струится времени тесьма.

знаешь, я буду слепою и кроткой,
день пробежит насекомой походкой,
если не ты, я прислушаюсь к пчелам,
недопроснувшимся и невеселым,

знаешь, когда я тебя потеряла,
время свернулось в спиральное жало,
где были крылья – один позвоночник,
злая пчела зазвенит в колокольчик,
знаешь, она позовет, засмеется,
ей наплевать, что ужалено солнце,
если не ты, я спускать буду письма,
парусный плот из потерянных смыслов,
письма-кораблики в море из стали,
как же случилось, что мы потерялись?

прячется в тесной комнате
мой кукушонок маленький,
горечью дней исполненный,
тяготы в драных валенках,
тяготы в грязных тельниках
бродят и зло считается,
и на добро не делится,
все кукушачьи таинства,
вся беспардонность времени
в тесной и пыльной комнате,
бьет кукушонок в темечко,
чтоб никогда не вспомниться.

в попытке все уполовинить
число бессмысленное «пи»
жуком в коробочку запри,
там красота посередине,
там цифр лихой круговорот
оттенка нежно-золотого,
в неразговорной силе слова
упрямство «все наоборот» –
весна на бабочкиных крыльях,
пыльца, соленая на вкус,
рациональности укус,
как золото с налетом пыли
в картонке спичечной тюрьмы
исполнит свой последний танец,
чтоб постоянства постоялец
чертил окружность кутерьмы.

в немом задумчивом краю
заснеженная тень от марта
я все досадные помарки
прикрою, заново скрою
свой голубиный треугольник
молитва легче грубых слов
в больничном парке рассвело
разнеженный расстрига-дворник
пускает кольца облаков
из-за решеток лица психов
светлы и бесконечно тихо
на скорбном поле дураков.

проглядишь все глаза до звезд,
а увидишь всего лишь имя,
поседевшее пылью зимней
в переспелом вине берез,
загребаешь себе вину,
чтобы меньше другим досталось,
расскажи, как звенит усталость
в не дающем дышать плену,
как по капле стекает боль,
есть ли смысл в глубине надреза,
говорят, что весна полезна,
если вскрыть самый верхний слой.

отворяешь двери, зима для замерзших птиц,
вереница ликов – почти ледяные бусы
в проводах жужжащих, и дело чужого вкуса
распускать вязанье, касаясь дрожащих спиц
на другом конце, на другом берегу реки
хороводы прекрасных дам, разговоры в тему,
на коньках коты, дружелюбны и в меру немы,
колокольный полдень и холод ее руки,
и тоска навылет сквозь твой лубяной очаг,
карамельный звон вымерзающих вмиг осколков,
в этой сказке нет ни меня ни седого волка,
именуй и властвуй во имя зимы, печаль.

Построй Мне дом, – сказало Слово. –
Мне холодно, твои сердца
не слишком твердая основа
для речетворного сырца.

Есть сруб, фундамент, рядом груша,
топчан дощатый, виноград…
Но не очерчена окружность,
за коей глухота и смрад.

(Душа ж до той поры без дому,
пока сама и не при Мне.
Она ведь – что? Слоистый омут…
Но Мое Царствие мутней.)

Приделай крышу Мне, заслонку
подвинь в мигающей печи,
наладь в окно бычачью пленку
и трещинки все завощи.

А за оградой – будь что будет.
Туда и тропки проложить
сквозь мальву не опасно, буде
есть дом, все прочее – кажись.

Душа ведь – маятник. Сколь сильно б
ни повело (иже еси!..),
обратно с точностью до «си – ля»
ее отдаст – вокруг Оси.