Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

Вот и остаются навсегда
Этот город, тёмная вода,
Кубики (растаявшие) льда
В хриплых криках улетевшей чайки;
Неба потускневшая слюда,
Выверенных слов твоих орда,
Маленькая родинка у рта.
И гитара с «Л» на обечайке.

Осмотришься кругом – стоит жара,
И запах лип в окно вплывает сладко,

Дорога мимо старого двора,
А рядом «Фрукты-овощи» палатка.

Горячий воздух оседает с крыш,
И птичьи голоса – почти что мантра.

Мой маленький, мой внутренний париж
С провинциальным отблеском монмартра.

Человек переходит грань,
За которой окно, герань.
Миллионы простых обид,
Стихотворный английский бит,

Зелень глаз, паучок в углу,
И коала и кенгуру,
Снеговик, человек в пальто,
Календарь на стене – лото,

И аптека, фонарь и дом,
И оставленное на потом,
Ординаторская. И в углу –
Вы простите, я не могу…

Когда я стану тишиной,
Полоскою заката,
Когда сойду я в мир иной
С туше на пиццикато,

По струнам пробежит паук
И скроется в миноре,
И крестиком в краю разлук
Мне вышьет вечный нолик.

Это просто уходит зима,
Тает лёд, тротуары согреты.
Расширяет сошедшая тьма
Одинокий зрачок сигареты.

И душа вспоминает давно
Позабытые строчки и фразы.
Целовались и пили вино,
А в кино не ходили ни разу.

И теперь ботанический сад –
Шесть слогов в окончании строчки.
Это время стремится назад
Из пространственной оболочки.

Это, верно, осень будет скоро,
Если убегают не спеша
Строчки древнегреческого хора
И эскиз из-под карандаша.
Будешь рад паслёну с земляникой
На каком-то диком пустыре,
Где, в тумана облачась тунику,
Жаба спит в проржавленном ведре.

Вот и нас едва прорисовала
Память утром в скоротечном сне.
Там в иных мирах всего навалом,
Только не твоей любви ко мне.

Втаптываешь снег на тротуаре,
И машин потусторонен звук.
Возле магазина «Канцтовары»
Я тебя по имени зову.

Ещё дана тоска в довесок
К обычности. С изюмом плов.
Шуршанье летних занавесок
И песнь любовная без слов.

Там сквер училища в закате
Своей улыбкой осветит.
И девочка на самокате
Нагуливает аппетит.

Белокирпичная общага,
Забор, которому сто лет.
Всё узнаётся с полушага,
Как старой песенки куплет.

Смотри сквозь сигаретный дым,
Сквозь зеркало внутри буфета –
Уходит время к молодым
И тает, как во рту конфета.

Теперь длиннее паутин
Соломинки – держись покрепче.
И слушай, будучи один,
Как крылья прорастают в плечи.

Внезапно понимаешь: мир поблёк.
Цветок на подоконнике зачах.
Насыплешь в блюдце семечек кулёк
И оглядишь несбывшийся очаг.

Веснушки детства, юности слова,
Сошли на «нет» мелизмы ритурнели.
И ты плывёшь, как старая плотва,
На божий свет в невидимом тоннеле.

Простота по двойной цене –
Та же сложность за медный грош.
А устраивает вполне –
И тогда говоришь «хорош».
Как пластинка заезжена,
Да иголка уже тупит.
Так и совесть обнажена,
Только делает вид, что спит.

Успеваешь ли до заката
Вымыть окна, собрать на стол,
Это время течёт, пока ты
Южный воздух хватаешь ртом.

Горек, как поцелуй печали,
Как бумажка на леденце.
И неважно, что есть вначале,
Важно то, что потом, в конце.

Что остаётся городу –
Истово зеленеть.
Мы разделяем поровну
Рыбу, вино и снедь.
Этой весне внимательной
Видятся миражи:
Время стоит в знаменателе,
А в числителе – жизнь.

Не то чтобы холодная весна,
Река и голый лес смущают душу,

А то, что суть вещей обнажена –
Ошибками наружу.

Вот город, облачившийся в туман,
Так выглядит, как будто бы простужен,

Машина припаркована в карман.
И переулок в инее Бестужев.

Сквозь ночь – дворов малоэкранка.
Бюджет у осени таков.
Под музыку Сезара Франка
Струится танец мотыльков.

Застенчив серп луны, пронзая
Окно белёсым остриём.
И ты идёшь в кровать босая,
Сняв прочее в один приём.

Есть то, что есть, не более того,
И потому прозрачные аллеи
Осеребрились в ночь под Рождество,
Что в жизни ни о чём мы не жалели,

С улыбкой выходя на тихий свет
Фонарный и мелодию разлуки,
Что разных столько съедено конфет,
Но только снег холодный падал в руки,

Что можно завести себе кота,
И написать ещё с полсотни песен,
Что этот мир спасла бы красота,
Когда б его не разъедала плесень.

Это август дрожит листвой
В шумном парке. И сквозь листву –
Блики солнца плывут плотвой,
Заплывая за синеву.

Это ты, приобняв рукой
Ствол берёзы чуть желтоватый,
Оборачиваешься строкой,
Уплывающей за экватор

Словно нащупывая нечто незримое, неосязаемое,
глуше, глуше,
чем шелест ушедших душ –
звук неприметный, окраина гула людского,
там, на краю океана белесого, ледяного
вьется спирально слуха горлышко слюдяное,
тонкое, как тетрадь.
Кто-то тщится понять…
Горкой насыпанной клевер на холмике тает,
ястреб кричит, человек о судьбе забывает –
не доверяйся огню, который над морем летает.
Слитно, слитно пиши, не теряйся в разомкнутых лицах,
лучше слогом шурши в обгоревших хрустящих страницах,
легче, легче беги по железному ломтику счастья,
буквы имени пой, не разламывай слово на части.
И попробуй поэтому, глянув наточку одну,
тронув любую из клавиш, посетив любую страну,
услыхать, как смычок раскаленный разбивает чужую вину.
Знаешь, не зеркало, не зеркало, но окно,
слитно одно для другого, по нотам сшитое дно,
ласточка в пламени, говора гул круговой,
где по складам обещаний качает гонец головой.
Хочешь, душа, научиться речистому слогу,
пламя Ансельма возьми в ледяную дорогу,
чтобы вилось пространство из нитей крученых, каленых,
известью звездной скреплялись времен перегоны.
То не хворост горит – вырывается пламя из штолен,
Лето Господне гудит, и трясутся стволы колоколен.

Им не удастся меня убедить
беглым течением красноречивой строки,
научить вычурным поклонам, изысканной маете –
натягивая среди ночи на голые плечи пиджак,
не прохриплю о согласии на неродном языке.
Мягкая пыль стелется бахромой,
рваный край жизни набухает воровскою пеной,
отвесные взгляды лижут взгляда ладонь,
голод скребется черствою коркой по звериному чреву.
Кормчий – отсутствие силы, побег омелы в руках,
гибкое просторечие червленой тяжелой лозы, –
скольжение по небритой щеке назойливой медоточивой слезы
подобно полету ангела по стеклянному разогретому небу.
Настоящее дело стелется как трава,
никнет ракитою в лоно лесных запруд.
Зверь, что крадется по следу, знает волчьи права
и не останется там, где его запрут.

Когда восходит белый свет,
оповестив наверняка,
ты шьешь спасательный жилет
из камыша и сквозняка.
И в ожидании двурушника-гонца
змеишься в шелке вышколенной лести –
но вот уже маячит у лица
настырный стон, росток усердной вести.
И рвется кокон, и дымят мосты,
все мчится в жерло звука, обмирая.
Кипит рассудок, вырванный из рая…
Так смотрит Будда – хищный глаз Китая.