Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016
* * *
Куда ведут каналы света?
Рисует дрожи остриё
той девушки японские куплеты –
где танец твой, отчаянье моё?
Я помню девочкой её желанный хвост,
как ты входила в зал, сметая лица,
и зайцы жались, жалкое зверьё,
перед тобой, чья прихоть как лисица.
Из вихря северного над твоим танцполом
нам радужные туфельки надуло,
все дальше в лес от гнойничков раскола,
к Парижу мечутся и балуют друг друга…
* * *
…И вещи, на которые мы смотрим, говорят
о том, что жизнь мгновенно впитывают нашу,
и превращаясь в вести воскресенья,
лепечут на заморском языке.
Их шкурки нежные так розовы от детства,
вглядись – увидишь их прообразы в песке,
что стелется от Рождества до места,
где души созревают налегке.
О, вещи кроткие, как свечки в сладком тесте –
не задувать, а приголубить вместе
и вырастить, как яблони в леске.
* * *
Смотри, звезда выплывает
из гулкого зимнего неба,
и тишина расцветает
тем, что имени не имеет…
Легкая началась поземка,
ты идешь по белой дороге
и чувствуешь, жизнь набухает,
струится, пульсирует, недотрога…
В ковше, запрокинутом навзничь,
плещется родными всполохами,
ртутью небесною катится,
пульсирует, ластится к холоду.
В этом сквозном сиянии,
в воздухе, пахнущем чистотою,
открываются проемы ясные,
клокочут ключи наготою.
Видишь, Сириус распустился,
и за ним разбежались по скатам
котловины небесной распахнутой
звезды стадом – ручными ягнятами.
Вадим Месяц[4]
Плодоносящее сердце
Степень доверия к человеку, тем более к поэту, часто определяется не только проникновенностью стихов, но и внутренним содержанием его голоса: я бы не стал говорить лишь о тембре речи, здесь – о чем-то большем. О единстве стиля, привязанного не только к сердцу, но и голосовым связкам. Несомненно, это врожденное качество, но ведь и поэтический дар – тоже от Бога, и когда убедительность текста подтверждается убедительностью голоса, этоттекст произносящего, талант обретает некоторую необходимую бесспорность. Стихи Марии Максимовой я услышал впервые в начале 90-ых и до сих пор помню их заклинательную, завораживающую интонацию, заставляющую остолбенеть и слушать, может быть, даже подпевать, не вдаваясь особенно в смысл песни. Когда человек поет или плачет и мы верим в подлинности его чувств, содержание не столь важно. «А пылкие цикады оглашали холмы своим дрожащим, нервным пеньем – как музы, обреченные на плач». «Голос, скулящий в осколках древесных часов». «И заморская речь, как разряд голубой, искрится». «Или охрипший в футляре корчится, мерзнет гобой…» Максимову приятно цитировать, но я делаю это не для того, чтобы подчеркнуть эффектную образность ее стихов, я хочу показать многовариантность расположения плачей и заплачек в пространстве ее поэзии. Свист, щебет, крик, гомон, рыдания и даже вой муз, раздающиеся отовсюду. Сделаешь шаг – и услышишь новый звук. То ли хрустнет ветка, то ли треснет лед на реке. Наступишь на камень – и из-под него вырвется быстрый шорох огня. Наступишь на другой – ударит родник. Все взаимосвязано, будешь внимательнее – поймешь.
Глаз видит прекрасные образы, мозг считывает мысли, но пока не будет прочувствовано все многоголосье, стоящее за текстом, чтение останется поверхностным…
Максимова стремится к точности и ясности изложения, работая с расплывчатыми и темными вещами. Она так живет. Ей эти вещи знакомы. «Меж звуком и словом-зазор именуемый слухом: тамугнездиласьлюбовь, то есть радуга или разруха…». «Не пробоина в сердце, но место для воздуха, вздоха, где ознобом кошачьим свернулась больная эпоха». Она отлично ориентируется среди этих пробоин и зазоров, и я надеюсь, что и читатель вполне готов к погружению на эти глубины, уводящие не в наркотический бред, а к истокам чувств. Многие из нас нуждаются в незамутненности ощущений, не правда ли? В обращении к «дороге, которую можно найти», в «равновесии сердца», в слове «здравствуй», что скользит «по земле сырой… без имени, приманкою, игрой». Несмотря на кажущуюся мужественность и властность, безоглядность автора, который может вдруг ни с того ни с сего выпустить все, что имеет, «из рук», другими словами можно назвать доверием к жизни, и оно-то и подкупает в Максимовой больше всего. В ее стихах можно увидеть темные траектории страсти, отсылки к Аристотелю и Платону, свидетельства пристального прочтения Библии или европейской классики, но главной фишкой, подкашивающей деталью, остается готовность к незамедлительной жертве, потере, возможности начать все сначала.
Она любопытно рифмует – с такой Гелескуловской свободой, знакомой нам по переводам Гарсиа Лорки, или вообще не рифмует, оставляя ритмику либо свободно течь, либо мелодически спотыкаться. Форма меняется от нежной акварельности до философской афористичности, предпочитая откровение, почти исповедь. То тут, то там вспыхивают яростные, обличительные нотки – на уровне интонации, без разборок с жизнью и судьбой.
«Им не удастся меня убедить
Беглым течением красноречивой строки,
Научить вычурным поклонам, изысканной маете –
Натягивая среди ночи на голые плечи пиджак,
Не прохриплю о согласии на неродном языке…»
О чем это? О каком согласии идет речь? Почему это согласие нужно сделать на чужом языке? Поэта ведет его голос, заговори он напрямую, от головы – проиграет. Поэт не стремится уйти от жалобы или доноса, просто жалобы или доноса в пространстве творчества (как минимум, высокого) не существует. Максимовой нечего скрывать, она не старается нас запутать. Ответом к этим строкам может быть то, что она не может дать согласия ни на каком ином языке, кроме своего собственного. «Там, на краю океана белесого, ледяного вьется спирально слуха горлышко слюдяное, тонкое как тетрадь, кто-то тщится понять…» Право на гениальность хрен отнимешь. Такая профессия, предназначение. Поэзия Максимовой возвращает в нашу жизнь опасность, право на риск. Поэт знает, что:
«Настоящее дело стелется как трава,
никнет ракитою в лоно лесных запруд,
зверь, что крадется по следу, знает волчьи права
и не останется там, где его запрут».
Виктор Петров
Верша спасительный полёт
Лауреат Всероссийской литературной премии имени М. А. Шолохова и премии журнала «Юность», обладатель европейской медали Франца Кафки, дипломант международной премии «Писатель XXI века». Автор стихотворных книг «Аркан», «Лезвие», «Reserve of Level», «Дотла», «Грань», «Болевой порог», «Ротонда» и других. Издатель, главный редактор литературно-художественного журнала «Дон». Член Союза писателей России. Живёт в Ростове-на-Дону.
Тайнопись
Чёрт завалится в чертополох,
Верстовая огорошит весть:
Между строк записываю вздох –
Сможешь ты ли тайнопись прочесть?
Родина моя бредёт в бреду
И бредёт по свету босиком.
Хочет ветер отвести беду,
Катит листьев залежалый ком.
Листья палые – из книг листы.
Книги чёрные, их чёрт писал,
Чтобы сгинули и я, и ты
За рекою Дон, рекою Сал.
Эй, нечистый, запалю костёр,
И метнутся дали до небес!
Тотчас выйдет – глаз да слух остёр,
Выйдет из чертополоха бес.
Ну-ка, чёрт, иди сюда ко мне,
Морок, серный дух, заморский сон.
Ты казачьих зря пугал коней –
Слышишь, гул идёт со всех сторон?
Гложет перемен переполох,
И меняет Родина печать:
Между строк записываю вздох –
Ты одна сумеешь прочитать.
Воркута
Валерии Салтановой
Зря ль окликнул тебя, Воркута –
Воркованье твоё у плеча…
Так бы век, а не ночь коротать,
Да почти догорела свеча.
Ненасытные губы твои
И задушат и душу сожгут:
Скажешь: «Вены свои отвори»!
Отворю, но вернее бы жгут
Из верёвки вкруг шеи – и вниз!..
Это, чтобы любовь доказать.
А могу и шагнуть на карниз,
И схватиться за лунную стать…
Но усмешка твоя промелькнёт,
Обрывая галимую нить,
Только горлинка, сбитая влёт,
Воркованье желает продлить.
И на лагерь плевать, на тюрьму –
Поцелуем её прикормлю:
Разве скажет она хоть кому,
Сколь дотоле терпел и терплю
Воркутинскую снежную блажь,
Залихватские скаты дорог…
Пуля-дура, теперь не промажь!
Гильза стукнется пусть о сапог.
Карниз
Цепляется ветер за мокрый карниз,
И стылые пальцы скользят по железу.
Да это не я ли карабкаюсь, лезу?
А мог бы летать: стоит броситься вниз –
Туда, где пугают ночные прогалы
И дерзкий шиповник взошёл на крови,
И мучает город пропажа любви…
Меж тем простодушные рыжие галлы
Живут-поживают бездумно в Европе,
Не зная того, что за мокрый карниз
Цепляется ветер в дождливом потопе
И тем исцеляет неслыханный криз.
Должно быть, сегодня… Да вот же, сейчас!
Конечно, сейчас протянула мне руки –
Желал бы, да вот не постигнуть науки:
Мол, жизнь продолжаться не может без нас;
Любовной науки, похожей на сонник,
Где всем и всему объяснение есть
И где толкований причудливых весть
Страшней, безысходней болезни кессонной…
Любовь увлекает ко дну, а обратно
Уже не всплывёшь – путь в один лишь конец.
И что напоследок?.. Осталось не врать нам
Да слушаться парного стука сердец.
Скользят и срываются пальцы дождя –
Карниз, как железная клавиатура,
Усталый троллейбус рогатиной тура
Царапает падшую высь, уходя
Незнамо куда – лишь искрятся разряды,
Двоится по следу гремучий поток…
Мы рядом с тобою, а город жесток,
И горько, что рядом, но этому рады.
Озоном твоим надышаться и мне бы;
Пока же – сумбурного счастья игра
Про то, как расстаться настала пора…
А мыслю: «Отнять ли такую у неба?»
* * *
