Александр Стрыгин - Расплата
Мы конфискуем хлеб у сытых и отправляем его в те места, где люди голодают... У нас нет сапог для армии. И стыдно слышать, когда говорят, что наши агенты конфискуют. Калинина надо судить за то, что Красная Армия раздета, солдаты идут в бой разутые, а в это время тысячи буржуев ходят обутые в великолепные ботинки. И после этого хватает совести говорить, что советская власть давит! Нет, советская власть мягка. Мы слишком добры.
К Калинину приблизился полный усатый мужик с корзиночкой, в которой стояло два пустых горшка.
- Я согласен завтра же отвести корову по реквизиции в райпродком, мягко заговорил он, - если на это есть декреты и если я в таком материальном положении, как говорится, выше среднего. Я был обложен две тыщи рублей временного налога. Но у нас сейчас скот считается самым драгоценным для крестьянина. Если отдам корову, то я не смогу тогда существовать, потому что кузнец теперь не кует - дай молока и творогу. Я засеял тридцать пудов ржи и с помощью молочных продуктов пока обхожусь, вот сюда ношу продавать мастерам. Но если отдам корову, то надо идти на завод... Лошадей мы теперь держать не имеем возможности, приходится коровами бороновать.
- Сколько же у вас скотины вообще?
- Две лошади, три коровы, три овцы, телка. Отдам корову - ее сварят и скушают, а я возил бы от нее молоко, этим молоком я прокормил бы сразу несколько семей.
- Уж если у вас не реквизировать, то у кого и взять? А почем вы продаете молоко?
- За горшок двадцать пять рублей.
- Неправда, дешевле тридцати - сорока нигде не найдешь, - вступил в разговор Чичканов.
Калинин недовольно покачал головой.
- Значит, если вы торгуете по двадцать пять рублей, то каждая корова дает в день семьдесят пять рублей. По-моему, вы наиболее состоятельный человек, от которого можно взять корову. Мы-то, конечно, ни от кого бы не хотели брать. Но трудно поверить, чтобы у вас уже разорилось хозяйство.
- Корову прокормить стоит в год тысячу восемьсот рублей, а за нее платят только семьсот, - загорячился крестьянин.
- А возьмите по-старому. Сено стоило двадцать - тридцать копеек пуд. Корова съедала за зиму двести пудов. Это стоило шестьдесят рублей. А какая корова стоила по-старому шестьдесят рублей? Да только та, которая к августу телилась. Вот, значит, и прежде так было, что корова стоила дешевле, чем ее прокормить.
- Вот еще вопрос... Прошлый год была прислана бумажка, что в Совет не может пройти ни зажиточный, ни кулак, ни спекулянт, а что только наибеднейший. А эти наибеднейшие принесли много вреда.
- А я считаю, что они принесли и много пользы. Ведь они старостами во всю жизнь никогда не бывали. Весной, бывало, за пудиком хлеба к вам ходили, а в жаркое время у вас его отрабатывали. Правильно говорю, товарищ Олесин? - обратился Калинин к Ефиму, стоявшему рядом с Чичкановым.
- Да чево он плачется, Михаил Иванч, - ответил Ефим. - Он татановский аль донской, а эти села - вон они! - возле города. Торговлишкой всю жизнь промышляют. Привыкли налегке да побогаче. Понятное дело, не нравится им наша власть бедняцкая.
Калинин одобрительно склонил голову.
- Исполнительным комитетам, конечно, неприятно бывает проводить среди крестьян то или иное постановление центральной власти. Например, мобилизация: ясно, что когда мобилизуют в армию, то это очень задевает крестьян, и члены исполкома как бы превращаются в крестьянского врага, но естественно, что другого выхода нет, и избежать этого нельзя. Затем, вот твердые цены на хлеб - это тоже тяжелая обязанность. Этим особенно вызываются большие неудовольствия среди крестьян. Но, товарищи, представьте себе, что каждый из вас сядет на мое место. Наша Россия очень обширна, Есть части государства, где растет виноград; есть части, где много железа и не растет совсем хлеб; есть части, где много добывается каменного угля и тоже нет хлеба; и есть, наконец, части, где очень много воды, а стало быть, и рыбы и нет тоже хлеба. И вот мы из одной части требуем рыбы, железа, а им даем хлеб. Наступит лучшее время, когда хлеба будет много, когда не будет никаких реквизиций, а фабрики и заводы вместо того, чтобы приготовлять винтовки, будут приготовлять шапки и одежду, и обмен наступит естественным порядком. Иного выхода нет. Если Россия хочет существовать, то она должна заставить северных людей возить лес и рыбу на юг, а южные люди должны отдать по твердым ценам хлеб.
До тех пор, пока враг не разбит окончательно, пока рабочие не приступят к спокойной работе на фабриках и заводах, а крестьяне на полях, до тех пор мы многого и крестьянину и рабочему дать не можем. Не может же Калинин высосать из пальца мануфактуру для крестьян, не может выжать из пальца хлеб для рабочих. Огромный процент полей не обрабатывается, огромное количество фабрик и заводов стоит.
Новгородская губерния всю солому поела, но выдержала. Рабочие и крестьяне выдержат. Деникин и Колчак думают, что они своим опытом и знаниями победят нас, но они глубоко заблуждаются. Мы мужицкой настойчивостью возьмем верх!
Я не принадлежу к мечтателям, - мечтателя-крестьянина нет. И все же я уверен, что деникинские банды будут разбиты, мы победим. Эту уверенность мне дают факты; когда в губерниях появлялся Деникин, то все сразу вставали за советскую власть - дезертиров как не бывало!
Я думаю, что европейские умники Клемансо, Ллойд-Джордж, Вильсон, которые давно могилу вырыли большевикам, - а большевиками они считают весь русский народ, - я думаю, что они ошиблись, копая эту могилу. Сами в нее попадут!
- Товарищ Калинин! - крикнул богатырским голосом рыжеватый дезертир в порванной шинели. - Берите нас на фронт! Поработали честно, осознали! Воевать будем как львы!
- И меня возьмите!
- И меня!
Как по команде, один за другим вставали с земли и уверенно говорили:
- И меня!
Перед Калининым уже стоял строй готовых в бой красноармейцев.
- Товарищ Чичканов, - взволнованно и торжественно заговорил Калинин, - я верю этим людям. Как только закончат дорогу - пошлите их на фронт.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Ефим Олесин выполнял теперь в коммуне обязанности конюха. Он словно переродился. Требовательный хозяин проснулся в нем. Он не прощал никому оплошности в обращении со сбруей, с лошадьми. Читал нотации, пересыпая их бранью и своими прибаутками, которые - странно! - звучали теперь не как балагурство, а как мудрость опытного, серьезного человека.
Когда Василий пришел в конюшню за Корноухим, Ефим в упор осмотрел зятя и строго сказал:
- Коня не запали! За красотками гоняться - любова скакуна запалишь. А красоток в городе как щук в реке. Всех не переловишь.
Василий ничего не ответил и с места взял в галоп.
К Ефиму подошел Захар. Они, не сговариваясь, сели на бревно у конюшни. Захар протянул кисет.
- Нешто и вправду подымить с горя? - сказал Ефим, почесав затылок. Давай подымлю.
Кое-как свернул цигарку, прикурил, закашлялся, бросил ее и затоптал лаптем.
- Нет, не впрок мне.
- Уехал Васятка? - спросил Захар.
- Уехал, язви его корень.
Помолчали.
- Вот они как, по-новому-то, - неопределенно сказал Захар, вызывая на разговор Ефима.
- А как же ты хотел? - зло ответил тот. - В одном селе хороша, в другом еще лучше, а в городе - и подавно. Мы с тобой век прожили в Кривуше, нигде не бывали. Мне, примерно, лучше моей Авдотьи никто не встречался. А теперь на поездах за юбками гоняются. Тьфу!
- Да-а, - протянул Захар с тяжелым вздохом. - Неужели не опомнится Васятка? - И заискивающе посмотрел в глаза Ефима. Тот погладил свою реденькую бороденку и неопределенно пожал плечами.
2
Вечерняя заря еще догорала багровой полоской, а по небу уже плыла кособокая луна, не отставая от всадника. Тихий шелест ржи крался где-то совсем рядом.
Василий не подгонял Корноухого, тот сам торопился в знакомый хлев, где маленькие проворные руки молодой хозяйки будут щедро подсыпать овес и ласково трепать его длинную гриву.
Вот и поворот на проселок... Корноухий хорошо помнит эту узкую, заросшую дорожку, которая скоро сбежит вниз и упрется в плетень.
Василий придержал коня, вынул кисет, закурил.
Корноухий начал осторожно спускаться под гору. На серебристом фоне пруда черным силуэтом вырисовывался высокий тополь. Хутора пока не видно - он словно утонул в пруду...
Василий привык к этому зрелищу. Сейчас неожиданно дорогу преградит плетень, и тогда будет виден весь хутор. Но Василию нужен только амбар за плетнем, где на сеновале ждет его Соня.
Соскочил на землю, привязал повод к плетню. Тихо перелез. У двери амбара громко кашлянул.
- Кто это? - испуганный спросонок голос Сони.
- Это я... Вася.
- Напугал-то, милый. - За стеной захрустело и зашуршало сено. - Я сейчас... сейчас.
И влажные горячие губы торопливо впились в его колючую щеку...
Корноухий долго ждал хозяина, мирно пощипывая траву, но не выдержал и дал о себе знать тихим ржанием.
