Александр Стрыгин - Расплата
- Давайте нашего коммунара с Михаилом Ивановичем познакомим? предложил Чичканов Подбельскому.
- Что ж... Пойдемте с нами, товарищ...
Ефим разгладил реденькие волосики бороды.
Состав из семи пассажирских вагонов тихо подошел к перрону. Строй курсантов замер в почетном карауле.
Глаза всех встречающих прикованы к вагонам, украшенным плакатами, березовыми ветками, лозунгами: "Да здравствует пожар мировой революции!"
Из вагона, на котором нарисован рабочий с факелом, выходит невысокий человек в очках. Бородка клинышком, белая рубаха, перехваченная крученым шелковым поясом, хромовые сапоги. В руке - черная фуражка, он приветственно машет ею и улыбается широкой доброй русской улыбкой.
Ефим забыл про Паньку. Все его внимание было приковано к этому человеку. "Так вот ты какой, Калинин! - мысленно повторял Ефим, разглядывая Калинина. - По обличью - наш... Крестьянский человек!"
И не знал Ефим, что с другого крыла перрона за Калининым наблюдал Панька и шептал своему товарищу по работе: "Наш, рабочий человек... Из рабочего класса!.."
Чичканов, Подбельский, а за ними и другие работники губернских учреждений подошли к Калинину. Ефим не отставал от Чичканова. Он сам удивлялся, откуда взялось у него столько смелости.
Пожимая руки встречающих, Калинин поравнялся с Ефимом.
- А это - наш первый коммунар, бывший батрак Ефим Олесин, отрекомендовал Чичканов Ефима.
Калинин сверкнул очками, нацелился на Ефима клинышком бороды.
- Очень, очень приятно познакомиться с тамбовским коммунаром. - Он долго тряс руку Ефима.
Ефим захмелел от радости и счастья: он шел за Калининым рядом с губернскими начальниками!
Вот уж прошли ряды почетного караула. Михаил Иванович остановился и что-то говорит курсантам.
Когда подошли к большой открытой машине, приготовленной для дорогого гостя, Ефим снова оказался рядом с Калининым.
- Поедем, товарищ Олесин, с нами смотреть строительство узкоколейки, - предложил Калинин. - Как твое имя-отчество?
- Ефим Петров!
- Садись, Ефим Петрович! Поехали!
Ефим очутился в автомобиле на мягком кожаном сиденье.
Оглянувшись на толпу людей, окруживших машину, Ефим на мгновенье увидел Панькино восторженное лицо и помахал рукой.
На северной окраине Тамбова, у тупика новой узкоколейки автомобиль остановился. Калинин оглянулся на Ефима.
- Ну как, жив? Не страшно?
- Да вить как сказать... На миру и смерть красна! А тут честь мне такая!
Чичканов поддержал Ефима за локоть, когда тот стал вылезать из автомобиля.
Их уже ожидал паровозик с одним-единственным открытым вагончиком.
Машинист ехал осторожно. И путь новый, и пассажир необычный. А дома - жена, дети.
Чичканов рассказывал Калинину о местах, мимо которых они проезжали.
Ефим слушал так, словно был тоже приезжим из дальних краев, - он ни разу не был здесь.
Проехали архиерейский лес, мост над сверкающей Цной... Показался сосновый бор...
Толпа дезертиров расположилась на вырубке завтракать. Кто сидел на пеньке, кто полулежал на траве. Кое-где мелькали платки женщин, принесших из села завтрак своим мужьям.
Кроме дезертиров, находящихся под охраной, тут были и свободные крестьяне, пришедшие на заработки. Они держались сторонкой, были лучше одеты. И уж совсем обособленно сидели на пнях местные мелкие буржуи, отрабатывающие трудовую повинность...
Строители были возбуждены скорым окончанием работ, весело переругивались, поддразнивали городских "чистоплюев"...
Показавшийся из-за поворота паровозик, похожий на самовар с длинной трубой, строители встретили радостными криками: "Рельсы! Рельсы везут!" (Уже несколько дней ждали рельсы, а их все не было.)
Но когда увидели, что следом за паровозом движется вагончик, полный людей, насторожились, притихли...
Чичканова, который уже приезжал сюда, узнали сразу. Любопытство погнало к насыпи: что за новость привез? Может, на фронт вернет?
Чичканов сошел первым, подозвал начальника охраны.
Команде люди повиновались нехотя, но, когда узнали, что приехал "сам Калинин", засуетились, подтянулись.
Михаил Иванович сошел с насыпи на полянку, где стояли строители. Попросил всех сесть, чтобы было удобнее беседовать. Сели, сомкнув строй полукольцом, и только "градские" остались стоять.
- Товарищи крестьяне! - заговорил Калинин. - Я не ошибся, назвав вас всех крестьянами?
- Нет, не ошибся! Все мужицким миром мазаны, кроме вон энтих!
- Так вот, товарищи крестьяне! Я объезжаю губернии, чтобы познакомиться с порядками и непорядками и принять надлежащие меры. Давайте поговорим. Я готов выслушать ваши жалобы, а жалобы на вас я выслушал по дороге. Только я не злопамятный, думаю, что вы уже искупили свою вину честным трудом! Не стесняйтесь, говорите. Как у вас дела дома? Не было ли незаконных реквизиций?
Строители молчали, опустив головы, думая каждый о своем.
- Я скажу, - привстал один из свободных крестьян. - Был недавно в совнархозе по делам. Что я там увидел? Сидят там наши старые враги помещики. Советская власть нам нужная, да только зачем у власти оставлены помещики?
- Товарищи! Я так отвечу на этот вопрос: если попробовать убрать из совнархозов и других учреждений всех кулаков и бывших богачей, то надо двадцать лет чистить аппарат, и все же опять кулаки будут попадаться. Сразу всех не вычистишь. В то же время и выхода нет: не закопаешь же их всех в могилу. Сейчас наша задача - заставить их всех работать. Если они там не саботируют, а работают, то это хорошо, потому что наше желание, чтобы они работали. Мы ведь не такие злые, как они. Вот и с вами, я вижу, работают бывшие... Как они работают?
- Плохо! - раздались голоса со всех сторон.
- Научите, заставьте работать хорошо. Потом, товарищи, учтите: бухгалтеры, делопроизводители, инженеры, доктора, техники, агрономы - все люди необходимые, а новых научить нелегко и не скоро. Так что поневоле приходится мириться. И они к нам постепенно привыкнут. Сначала им досадно казалось, что "серые" с грязными сапогами вперлись во все передние комнаты, что пахло от них, "серых", а теперь понемногу стали привыкать к этому. Мы боремся с отъявленными мошенниками, которые свое белое тело вырастили на нашем поте и крови и которые до сих пор с ненавистью смотрят на нас, Олесиных, Калининых, за то, что мы осмелились оскорблять дворянскую спесь.
Мы, конечно, не учились быть у власти. Вас здесь сейчас человек триста... А скажите по совести, - из вас тридцать ведь еле-еле знают грамоту! Правильно это?
- Правильно!
- Верное слово!
- И Калинин чуть-чуть только знает грамоту. Разница только та, что он побольше сидел в тюрьме и там побольше читал!
Смех прокатился по рядам. Захлопали в ладоши.
- Когда меня избрали председателем ВЦИК, я прямо поставил вопрос, что я не знаю, как буду держаться, ведь не привык к изысканному обществу, черт знает, может быть, еще придется с Клемансо мир заключать. Но товарищ Ленин говорит: "Ладно, не все же нам приучаться к их благородству, пусть и они немножко приучатся к нашей грубости". И, конечно, мы еще делаем много ошибок, с этим я согласен. Хороший строй государства не создается в Москве, не создается Калининым: он создается здесь, на местах, в каждой деревне, в каждой волости, уезде, губернии. Вы должны налаживать власть у себя: устраивать хозяйство.
Рабочие и крестьяне должны быть бдительны, за врагом надо следить строго, он умен и хитер, а на нас невероятно зол, более зол, чем мы на него. Народ всегда добр. Мы упустили многих из рук, мы сказали: "Иди, хороший человек". А этот "хороший" вот какую штуку выкинул. Теперь мы должны быть умней, должны расправляться, потому что каждая такая голова обойдется в десять наших...
Говорят, будто советская власть жестока. Но если я хочу быть справедливым, если я не буду кривить душой, то что же я должен сделать с теми, кто считает, что, имея десять десятин чернозема и много хлеба, он может морить голодом целые губернии? Я не буду представителем рабоче-крестьянской власти, если я не заставлю его свезти хлеб этот в голодающие губернии.
Государство можно сравнить с человеком. Если рот отказывается жевать, а желудок отказывается варить, то человек превращается в труп. Я думаю, что рабочие и крестьяне, когда захватывали власть, вовсе не имели желания превращаться в труп. Рабочие и крестьяне, избравшие меня своим представителем во ВЦИК, вправе потребовать, чтобы отдельных членов государства, которые не хотят исполнять своих обязанностей перед государством, принуждать к тому силой.
Народ не бывает жесток. В минуту вспышки он может разорвать человека, но потом плачет, что разорвал этого человека. А наши враги не жестоки, когда они у покойников выкалывают своими изящными зонтиками глаза?..
Мы захватили власть, товарищи, для того, чтобы всем жилось сносно, чтобы не был один счастливчиком - как только родился, так его в благовонную ванну опускают, а когда умирает, то его в глазетовом гробу провожают в могилу; а другой родился на конюшне, всю жизнь гниет в этой конюшне и умирает под забором. Нас обвиняют в расстрелах, конфискациях и других семи смертных грехах. Но скажите, пожалуйста: у кого мы конфискуем? Конфискация производится у людей обеспеченных.
