Александр Стрыгин - Расплата
Вот он, счастливый колос! Когда-то в детстве тщетно искал в поле Митрофан такой колос. Как не обрадоваться встрече со своим счастьем! Может быть, и впрямь повезет теперь сыну Артамона Ловцова? Митрофану стало даже не так страшно попасться в руки властей, словно талисман уже огородил его от всяких напастей. Да и до дома осталось немного - скоро Сампур.
Он завернул колос в обрывочек фронтовой газеты, спрятал в боковом кармане гимнастерки и, подложив под голову вещмешок, заснул, сторожко вздрагивая во сне...
Его разбудило солнце. Оно стояло теперь высоко-высоко над ним и нещадно жгло лицо. Митрофан привстал, огляделся. Крестьяне уже обедали, сидя под телегами. Где-то неподалеку должен быть лесок, - он его видел издали, с косогора. Пока обедают мужики, можно успеть перебежать в прохладную рощу. Отыскав сонными глазами темную зеленую массу леса, Митрофан побрел туда, горбясь и раздвигая руками рожь.
Уже у самого леса Митрофан услышал из-за кустов громкий хриплый окрик:
- Стой! Руки вверх!
Он остолбенел. Вскинул руки вверх, бросив вещмешок.
Из-за кустов показались двое верховых.
Когда они подъехали ближе, Митрофан с облегчением узнал в них казаков и, не дожидаясь вопросов, торопливо заговорил:
- Дезертир я, братцы... дезертир! Домой иду. Все хлеб убирают, а у меня отец... помер! - сорвалось неожиданно с языка страшное слово.
- Знаем вас, кацапов! - гаркнул черноусый казак, слезая с коня. Все вы дезертирами притворяетесь. Лазутчик небось.
- Ей-богу, дезертир! - перекрестился Митрофан.
- Какого полка? Какой дивизии?
- Пятьсот восьмого полка, из Борисоглебска.
- А ну выворачивай карманы!
Вывернул карманы брюк, с угодливой улыбкой поднял даже подол гимнастерки - убедитесь, мол, кроме брюха, ничего нет.
- А тут что? - хлопнул казак по нагрудному кармашку.
Митрофан вытащил сверточек с колосом и подал казаку.
- Это особый колос... счастливый, - дурашливо осклабился Митрофан.
- Вот то-то, что особый. Пароль, значит?
- Какой пароль? Во рже нашел... Он был лаптем вмятый... Отец говорил, что такой колос счастье дает.
- Не темни! - взвизгнул до того молчавший худенький казак. - Без тебя скоро темно будет! Руби его, Петро. Некогда с ним!
Митрофан упал на колени, затрясся от страха.
Усатый казак насупился, подергал усы:
- А ну встань! Беги домой, коль дезертир.
Митрофан вскочил, кинулся бежать, но, вспомнив про вещмешок, вернулся, схватил его.
- Дезертир, ей-богу, дезертир, - продолжал он машинально повторять спасительные слова.
То и дело оглядываясь на казаков, он побежал по полевой дороге. Что смерть вдруг нацелилась ему в спину, Митрофан понял сразу, как только увидел, что худенький казак вскинул винтовку. Он не слышал хлопка выстрела, только земля вдруг качнулась и встала с ним рядом стеной, и с этой стены покатилось его тело в бездну...
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Зеленый косогор со сбегающей к ручью тропинкой, белая березка, нагнувшаяся к воде... Что может быть милее русскому сердцу в родных просторах?
Тропинка зовет в дорогу, густые плакучие ветви березки обещают прохладу, а на травушке-муравушке хочется отдохнуть. Пока сушатся портянки, можно развернуть чистую, любовно выстиранную женскими руками тряпицу, в которой обычно припасены вареные яички с солью, кусочек сала, горбушка духовитого подового хлеба. Дыши, ешь, пей родниковую воду, черпай силы для новой дороги!
Василий Ревякин впервые в жизни ощутил так остро тягу к природе, ведь проходил раньше мимо этого места и не замечал. И не жара погнала его к ручью с березкой, - к жаре он привык! Знать, горе и одиночество толкают человека к мудрой успокоительной тишине природы.
Василий подошел к березке, потрогал ее шелковисто-белую кору, словно приласкал возлюбленную. Жаль, нет с собой ни яичек, ни сала, ни даже горбушки хлеба, - сел бы на траву, подкрепился. Да и некому завернуть их в чистую тряпицу, если бы даже были они у него в доме. Ушла Маша из коммуны, от него ушла. С нею и отец и мать ушли. Вернулся он в тот день от Сони, чтобы попросить у Маши прощения и зажить прежней ладной семейной жизнью, а комната пустая. Только обрывки бумаг белеют на полу да шинель его висит на гвозде у двери... Никак не думал Василий, что так скоро и так гордо решит все дело Маша, тихая, робкая, преданная жена. Кинулся было за ними в Кривушу, а отец и в дом не пустил. "Вот какую новую жизнь ты нам дал! - задыхаясь от злых слез, сказал Захар и уже вслед добавил, жалеючи: - Эх, горе-горюхино!"
Василий шел назад вот такой же узенькой тропинкой... Эх, тропинки, тропинки! Много вас вьется по земле, да не по каждой приятно шагать. Нет теперь у Василия ни Сони, ни семьи. Даже друг, Андрей Филатов, косится, сторонкой стал обходить. Василий не оставлял теперь себе ни минуты свободного времени. Выезжал вместе со всеми в поле, чистил с Ефимом конюшни, ремонтировал мельницу. Ночевал где попало: на сеновале, в саду, у тестя, которому рассказал все чистосердечно и поклялся, что навсегда расстался с Соней. Коммунары были довольны переменой в председателе. Но бабы все же недоверчиво шушукались по углам.
Пусть говорят, пусть шушукаются, он делами покажет, что для него главнее в жизни. Вот и сейчас он не ушел бы с поля до вечера, косил бы со всеми вместе рожь, если бы не вызов в уездный исполком.
Василий сошел к ручью, зачерпнул пригоршней, попил. Расстегнув ворот гимнастерки, поплескал на лицо, шею, смочил волосы. На воду налетел легкий ветерок, рассыпав мелкую рябь, и над этой рябью мгновенно запрыгали солнечные огоньки.
Василий еще раз оглянулся вокруг.
Тропинка повела его к коммуне...
2
От конюшни, навстречу Василию, бежал Ефим Олесин.
- Васятка, иди скорее. Сам Чичканов к тебе приехал на той машине, на какой меня Калинин катал. С ним еще один.
Против колодца сверкала черным лаком машина. Ребятишки обступили шофера.
- Они конюшню осматривают, а у меня там, как на грех, гнедуха стоит больная, - сокрушался Ефим, сопровождая Василия.
- Вот и председатель! - весело воскликнул Чичканов. - Лаврова узнаешь?
- Товарищ Лавров?!
Андрей Лавров по-мужски, грубовато обнял Василия.
- Ну вот и свиделись! Живы и здоровы оба! Жатвой командуешь?
- Командую, товарищ Лавров, и сам кошу.
- Так и надо.
- Товарищи, - Чичканов нетерпеливо посмотрел на часы, - времени у нас мало. Давайте к делу. Мы, Ревякин, по пути к тебе заглянули. Пойдем в сад, что ли, поговорим. Заодно яблоками угостишь.
Ефим, все это время стоявший поодаль, вдруг обрадованно предложил:
- Я тебе, товарищ Чичканов, самый сладкий сорт укажу, пойдем со мной.
Чичканов дружески положил на его плечо руку.
- Спасибо, товарищ Олесин, только нам по секрету надо. А яблок набери, шофера угости.
Василий привел гостей к искусственному прудику в саду. Тут под раскидистой боровинкой стояла скамеечка - память управляющего имением австрийца Пауля.
Поспевшие яблоки, сбитые ветром, лежали в траве. Чичканов поднял самое крупное, румяно-бурое яблоко, сел на скамейку.
- Так вот, Ревякин... Тамбов стал Укрепрайоном. Южный фронт совсем близко. В бригаду, которую мы формируем для обороны города, присылают людей ненадежных - так называемых незлостных дезертиров. А поди разберись - злостный он или незлостный. И командный состав беспартийный. Вот мы и решили: коммунистов, бывших командиров, призвать.
- Правильно решили, - обрадовался Василий.
- Ты чему радуешься? - Чичканов покосился на Василия.
- Рад, что доверяете...
- Вот за этим мы тебя в исполком и вызвали, - заговорил Лавров, - а когда я узнал, что Чичканов в ваши края едет, решил сам побывать в твоей коммуне. Я ведь теперь председатель уездного исполкома.
- В коммуне оружие для защиты есть? - спросил Чичканов.
- Есть. Коммунары даже шутку придумали: у кого, говорят, у печи рогачи, а у нас - винтовки.
- Мудрая шутка, да недолговечна. До наших потомков не дойдет: ни рогачей, ни винтовок тогда не будет.
Лавров поднялся:
- Итак, вот тебе пропуск в Тамбов. Готовься. Время не ждет. Завтра утром явись в военкомат за назначением. И обязательно зайди ко мне.
Василий проводил их до машины. Ефим уже разгрузил свой картуз на шоферское сиденье и теперь, держась за дверцу, делился с шофером воспоминаниями о приезде Калинина.
3
Готовься... А чего готовиться? Печать уже отдал Андрею Филатову. Шинель на руку, котелок с ложкой в мешок и - айда! Вот проститься со всеми надо... А прощаться труднее всего.
Василий сидел в пустой комнате на кушетке, оставшейся еще от помещика, и тяжело раздумывал, что и как сказать на прощание коммунарам, родителям, Маше.
Коммунарам наказывать нечего: они уважают Андрея и без наказа. Хозяин он не хуже Василия, да и дела в коммуне идут неплохо. Земной поклон - и все. Отец с матерью простят, конечно, отправляя в неизвестную дорогу, а вот Маша?.. Василий представил себе чистые, честные, преданные глаза Маши и не нашел слов, которые можно было бы сказать в свое оправдание.
