Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Одновременно в журнале «Большевик»[217] Димитров опубликовал поразительно точную в хронологическом отношении программу германской агрессии, которая ожидала Европу в последующие годы. Нападение Германии на Советский Союз стояло в этой программе на восьмом месте и предполагалось осенью 1941 г.
Опасность, исходившая от Германии и Японии, вне всякого сомнения, определяла внешнеполитическое мышление и действия Советского правительства. Подобные наблюдения дали повод германскому послу в первом после Мюнхенского соглашения политическом отчете[218] от 18 ноября 1938 г., направленном в министерство иностранных дел, высказать мнение, что «во взглядах Кремля изменений не произошло», «коллективизм, Лига Наций и мысль о народном фронте, таким образом, по-прежнему остаются основами внешней политики Советов... Высшим принципом этой политики является борьба с фашизмом и укрепление обороноспособности Советского государства»... В условиях «капиталистического окружения Советского Союза» в Кремле признают, что «рассчитывать придется на собственные силы». Вывод Кремля состоит в необходимости «создания сильной Красной Армии».
Отчет посла явно имел целью насторожить и припугнуть. Берлину он должен был напомнить о том, что Советское правительство неизменно придерживалось стратегии коллективной безопасности против возможной агрессии и в полную силу наращивало свою военную мощь. Именно на фоне этого соперничества двух вооружающихся систем представлялась (правда, относительная) возможность — то была основная мысль Шуленбурга — «снижения напряженности на экономической основе»[219]. Подобное скрытое предложение — вместе с признанием им частичной однородности и функциональной аналогии обеих тоталитарных систем — основывалось на наблюдении нового, ускоренного процесса недоверия, которое проявлялось в болезненных формах «осознания капиталистического окружения» вождями обоих государств. В своих отчетах посол старался продемонстрировать германской стороне единообразие и параллельность этого развития как базу для определенных форм взаимопонимания.
Из частной переписки посла видно, что он стремился не к союзу отверженных тоталитарных режимов против демократического мира, а, скорее, питал надежду, что западные державы постепенно преодолеют свою сдержанность и в качестве стабилизирующего фактора включатся в скрытый германо-русский конфликт. В этом же смысле он стремился воздействовать и на своих западных коллег, находящихся в Москве. В те дни он имел длительную беседу с Чарльзом Уиллером Тейером, молодым эрудированным американским вице-консулом, интеллектуальные способности которого Шуленбург высоко ценил; подобные контакты он рекомендовал также своим сотрудникам[220]. После разговора с Тейером Шуленбург 20 ноября 1938 г. в частном порядке писал в Берлин: «Ты, возможно, читала, что посол Вильсон был вызван между тем в Вашингтон «для отчета» и что наш посол в Вашингтоне Дикхоф получил приказ «с той же целью» приехать в Берлин. Мы здесь пока не знаем, что за этим кроется, но это походит на скандал, который, конечно, не пойдет на пользу. Следует ждать дальнейшего развития событий. Тем не менее я полагаю, что другие державы должны наконец в данной ситуации начать делать что-то действительно полезное. Возможно, в таком случае и возникнет неожиданно быстрое решение, которое иначе может заставить ждать себя еще очень долго»[221]
Польша на распутье
Озабоченность Шуленбурга относительно дальнейших внешнеполитических шагов Германии касалась прежде всего процессов развития в Польше и вокруг нее. В то время как германский посол в Москве продолжал оставаться в неведении, Советскому правительству из соседних государств — Польши и Японии — поступала конкретная информация[222]. Она свидетельствовала о стремлении Германии склонить Польшу к совместной борьбе против СССР, прежде всего за Украину[223]. По мнению Советского правительства, оно располагало доказательствами того, что подобные действия Германии одобрены западными державами[224]. Возрастающее равнодушие в отношении Польши, проявленное западными державами после Мюнхена[225], казалось, подтверждало это. Из-за особой актуальности польского вопроса пришлось отложить реализацию главной цели Советского правительства — создание действенного коллективного фронта борьбы против «фашистской агрессии».Сохранилась возможность обеспечения безопасности Польши на двусторонней основе.
Польское правительство пошло навстречу Советскому Союзу: оно посчитало себя, как не без умысла сообщил посол Шуленбург в министерство иностранных дел, «действительно вынужденным... искать поддержку в другом месте»[226]. По словам Шуленбурга, польский посол в Москве В. Гжибовский с октября 1938 г. прилагал усилия к тому, чтобы начать подобные переговоры. Литвинов просил, как сообщил Гжибовский Шуленбургу[227], дать время на обдумывание.
Советскому правительству между тем поступали тревожные сообщения. 18 октября советник германского посольства в Варшаве Рудольф фон Шелия[228] в беседе с вице-директором политического департамента министерства иностранных дел Польши Т. Кобылянским выяснил, что Польша при определенных условиях готова «выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину»[229]. Это сообщение вскоре попало в Москву. 24 ноября Чемберлен, Галифакс, Даладье и Боннэ во время парижских совещаний обсуждали с неприятным для советской стороны равнодушием очевидное намерение немцев нападением на Украину «начать расчленение России»[230]. Нет ничего удивительного в том, что при таких обстоятельствах 24 ноября Литвинов ухватился за польское предложение о переговорах.
Между тем польский посол в Берлине Ю. Липский в своей второй беседе с Риббентропом (17 ноября) по поручению министра иностранных дел Бека ответил недвусмысленным отказом[231] на предложение немцев об «общем урегулировании» спорных, с точки зрения Германии, проблем. Таким образом, испытывая давление своих мощных соседей, Польша старалась балансировать между Германией и Россией и искала более тесного сближения с западными державами[232].
26 ноября Польша и СССР в совместном коммюнике[233] подтвердили действенность польско-советского Договора о ненападении и подчеркнули, что он ставит польско-советские отношения на миролюбивую основу[234]. На другой день газета «Известия» положительно оценила развитие этих отношений. Тем самым, по мнению Эрнста Кёстринга, России удалась «первая попытка выйти из внешнеполитической изоляции»[235].
В этой «сенсации дня»[236] германский посол усмотрел попытку Польши «обезопасить себя с тыла». Все острее ощущая нехватку информации, он, тем не менее, понимал, что угроза исходила лишь с запада, из Германии. В послании от 28 ноября 1938 г. руководителю восточноевропейской референтуры политического отдела министерства иностранных дел д-ру Шлипу, в ведении которого находились и польские вопросы, Шуленбург настоятельно просил «сообщить ему хотя бы в частном письме», действительно ли «надвигается опасность». Посол был обеспокоен тем, что ему не были известны планы Гитлера. 28 ноября в частном письме в Берлин Шуленбург сообщал: «Я писал тебе, что в настоящее время необходимо внимательно следить за тем, «что происходит вокруг Польши». Вчера Советское правительство опубликовало коммюнике, свидетельствующее о том, что на последних переговорах с польским послом в Москве было констатировано, «что польско-советский договор о ненападении сохраняется в полной мере». Это означает, что Советский Союз не намерен создавать трудности для Польши, если она «откуда-либо» подвергнется давлению или окажется в опасности.
Это официальное советское заявление совершенно очевидно направлено против нас, но, к сожалению, мы не знаем, чем оно вызвано. Возможно, Польша, опасаясь нас, хочет прикрыть себе тыл. Но почему?? Привлечение Советского Союза Польшей большого восторга в Германии не вызовет. Неужели на нашей восточной границе быть грозе?»[237]
В конце ноября 1938 г. в германском посольстве в Москве усилилось подозрение, что следующую внешнеполитическую пробу сил Гитлер планирует провести в Польше. С подтверждением действия польско-советского Договора о ненападении можно было ожидать, что этот конфликт приведет к войне. Ее угроза вновь заняла главное место в политических размышлениях и практических делах[238]. Теперь было важно в возможно короткий срок создать дипломатическую ситуацию, которая сдержала бы безответственные экспансионистские устремления Гитлера.
