Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Спустя неделю совместные немецкие усилия дали первые результаты: 10 января 1939г. Мерекалов лично обратился к руководителю отдела экономической политики МИД Эмилю Вилю с просьбой принять его, чтобы передать заявление своего правительства «относительно предложения Германии о кредитах»[250]. Перед этим Советское правительство получило еще одно тревожное сообщение из Варшавы, свидетельствовавшее о совместных германо-польских планах, направленных против СССР[251]. Как бы в подтверждение этого сообщения вскоре последовал визит польского министра иностранных дел Ю. Бека в Германию. 5 января в Берхтесгадене он провел совещание с Гитлером, а 6 января в Мюнхене с Риббентропом[252]. Советское правительство к этому моменту уже осознало важность этих совещаний, но не знало о польской сдержанности[253] и было заинтересовано в том, чтобы помешать германо-польским договоренностям. Согласие на германские предложения могло бы стать шагом в данном направлении.
В этих обстоятельствах Мерекалов пошел намеченным Шуленбургом в Москве и Шнурре в Берлине курсом и в конце концов 11 ноября появился в сопровождении Скосырева в отделе экономической политики министерства иностранных дел[254]. О беседе Мерекалова — Виля имеется три информации: короткое, более позднее изложение Густава Хильгера[255], также присутствовавшего на этой беседе, и две докладные записки Виля, датированные этим и следующим днями[256]. Как вспоминал Хильгер, Мерекалов явился через три недели после немецкой инициативы (22.12.1938) «в сопровождении Скосырева в министерство иностранных дел и заявил, что его правительство готово обсудить эти условия, но переговоры должны будут проходить в Москве». Хильгер добавил, что заинтересованность Германии в советском сырье в то время была столь велика, что было «благосклонно принято» даже желание советской стороны проводить переговоры в Москве. В английском издании воспоминаний Хильгера следует характерное примечание: «... рейх проявил большой интерес к сырьевым ресурсам Советов, поэтому Виль, возглавляющий экономический отдел министерства иностранных дел, охотно поддержал предложение Мерекалова».
Докладные записки Виля свидетельствуют о его большой заинтересованности в переговорах, причем предложение о проведении переговоров в Москве не вызвало у него противодействия. Подробный анализ текста записок (отраженная в них суть советского заявления не выходила за рамки «деловых отношений», отвечающих «миролюбивой политике» в отношении капиталистических стран) создает впечатление, что Вилю слишком хотелось подчеркнуть именно официальный характер этого правительственного заявления. Между тем оно сводилось к простому сообщению о готовности советской стороны обсудить предложения Германии от 22 декабря прошлого года при условии, что переговоры будут проходить в Москве и что с германской стороны будут сделаны дальнейшие уступки (в отношении начисления процентов на кредиты, гарантий на случай убытков, цен и сроков поставок). По словам Виля, Советское правительство настаивало на переговорах в Москве потому, что возможные там деловые контакты «только благоприятствовали бы переговорам». В своих записках Виль пытался создать впечатление, что он долго и упорно сопротивлялся советскому требованию, но в конце концов вынужден был уступить. «Поскольку, — писал он, — инициатива к быстрейшему возобновлению переговоров о кредитах исходила от немецкой стороны, Советское правительство полагало, что сможет эффективнее соответствовать немецкому желанию, если предложит проводить переговоры там, где их успех был бы скорее обеспечен».
Во второй, предназначенной исключительно для Риббентропа (а это значит и для Гитлера) докладной записке Виль более обстоятельно обосновываёт, почему Советскому правительству нельзя было отказать. Указывая на то, что «вызванная сырьевыми потребностями заинтересованность (Германии) в заключении выгодного договора настолько велика, что представляется нецелесообразным, отказав русским в их желании, сорвать, затянуть либо существенно осложнить переговоры», Виль пытался оказать давление на тех, кто должен был читать записку. Из записок Виля вытекает, что советская сторона, не проявлявшая активности во время троекратного зондажа через германского посла в Москве и двоекратного прощупывания в Берлине[257], и при первом изъявлении своей готовности сохранила выжидательную позицию. Лишь в вопросе о месте переговоров она проявила заинтересованность. «Вначале говорили исключительно о месте переговоров», — сообщал позднее Шуленбург своему итальянскому коллеге Аугусто Россо[258]. Немецкая сторона предлагала Берлин, советская же — Москву[259]. Как сообщил Россо министру иностранных дел графу Чиано 5 февраля 1939 г., «по рекомендации посла Шуленбурга», который в период с 13 января по 1 февраля 1939 г. вновь находился в командировке в Берлине и Варшаве и имел, таким образом, возможность лично поддержать демарш, «решили наконец послать в Москву господина Шнурре».
Эти сведения подтверждают, что солидарные с графом Шуленбургом силы в министерстве иностранных дел, следуя его советам, предпочли Москву в качестве места для проведения переговоров. С точки зрения отдела экономической политики МИД и германского посольства в Москве, равным образом заинтересованных в переговорах, их проведение в Москве исключало многочисленные потенциальные источники раздражения и ошибок, вероятное вмешательство некомпетентных министров, прежде всего Риббентропа. В Москве германская делегация, поддерживаемая Хильгером при осмотрительном руководстве посла, могла бы в спокойной обстановке вести переговоры и вернуться в Берлин с готовыми к подписанию документами. Указание же, полученное Вилем перед беседой, без сомнения, состояло в том, чтобы местом переговоров был Берлин. Гитлер хотел воспользоваться русским сырьем, не создавая в глазах мировой общественности даже малейшей видимости политических обязательств.
Что касается советской стороны, то здесь при выборе места наряду с желанием Сталина осуществлять эффективный контроль за ходом переговоров могли играть роль также и другие соображения. Вопрос о том, намеревался ли Сталин, помимо всего, придать переговорам в Москве официальный характер, который мог бы стать действенным средством давления на Польшу в случае ее желания сблизиться с Германией, из-за отсутствия соответствующих документов следует оставить открытым.
Преимущественно пассивному поведению Мерекалова, которое просматривается также и в отчетах Виля, не противоречит и заключительное указание на то, что, по словам Мерекалова, он хотел бы, чтобы его личное участие в этом деле рассматривалось как выражение желания Советского правительства «начать новую эру в германо-советских экономических отношениях». Эта формулировка также соответствовала уровню хороших деловых и экономических отношений. Заинтересованность Виля в быстром оживлении торговых связей не вызывает сомнений, хотя заключительной фразой записки («с удовлетворением принял к сведению желание Советского правительства оживить германо-советский товарообмен») он преднамеренно отводил себе пассивную роль.
Докладные записки Виля, при всей субъективности изложения, самым решающим образом способствовали повороту в германо-советских отношениях.
Новогодний прием Гитлера
Через день после встречи Виля и Мерекалова, вечером 12 января 1939 г., во время новогоднего приема дипломатического корпуса в здании имперской канцелярии, Гитлер вопреки своим прежним обычаям (раньше он регулярно игнорировал присутствие советских представителей) сделал жест, ставший тогда «сенсацией». Фритц Видеман, адъютант Гитлера и свидетель тех событий, в 1964 г. так описал эту сцену: «Гитлер приветствовал русского полпреда особенно дружелюбно и необычно долго беседовал с ним. Взгляды всех присутствующих были направлены на них, и каждый мысленно задавал вопрос: что здесь происходит? Чем дольше продолжалась беседа и чем дружелюбнее она протекала, тем сильнее становилось затаенное волнение... В этот день русский стал центральной фигурой дипломатического приема... Все теснились возле русского, как пчелы вокруг меда. Каждый хотел знать, что, собственно, фюрер ему сказал... Я не знаю, о чем говорил фюрер с русским полпредом... Но манера и откровенно дружелюбное настроение, с которым он это делал, являлись недвусмысленным признаком того, что в его позиции что-то изменилось. Во всяком случае, Гитлер намеренно выделил русского»[260].
О содержании разговора Гитлера с Мерекаловым гадали не только присутствовавшие дипломаты, но и их правительства. В атмосфере напряженного внимания нередко проявляется склонность к преувеличениям. Так, поверенный в делах США в Москве Кэрк в отчете государственному секретарю К. Хэллу от 20 января[261], ссылаясь на сообщения из Лондона некоторых американских корреспондентов (согласно которым готовилась тайная встреча германских и советских экспертов с целью разработки программы экономического и военного сотрудничества обеих стран), указал: «В отчетах упоминается также сердечность, проявленная Гитлером к советскому полпреду на приеме по случаю торжественного открытия новой рейхсканцелярии в Берлине, на котором Гитлер, должно быть, поручил советскому полпреду передать Сталину, что Германия в настоящий момент не имеет притязаний на Украину, и предложил обменяться мнениями, к чему Сталин уже выражал готовность. Кэрк добавил, что московское бюро этих корреспондентов не располагает какой-либо информацией, подтверждающей сказанное («Здесь нет ни подтверждения, ни опровержения этих сообщений»), и предположил, что эти сведения могли быть связаны со слухами о предстоящем германо-советском торговом соглашении.
