Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Потребность Германии в сырье одержала верх над политическими сомнениями. 19 декабря 1938 г. неожиданно быстро прошло подписание протокола о продлении германо-советского экономического договора, что еще весной 1938 г. считалось невозможным. Быстрое и гладкое урегулирование этого внешне «обычного дела» справедливо вызвало «повышенный интерес» за границей[191].
Следующий шаг состоял в том, чтобы заручиться расположением советской стороны к дальнейшим планам немцев. С этой целью Шнурре через три дня после подписания протокола о продлении торгового соглашения пригласил в министерство иностранных дел для беседы в присутствии находящегося в Берлине Хильгера сотрудников советского торгового представительства[192]. Состав немецкой делегации (а в нее, помимо Шнурре, входили: обер-регирунгсрат Тер-Неддеи, регирунгсрат Эрдман из министерства экономики, атташе д-р Вальтер Шмидт и Хильгер) свидетельствовал о серьезных намерениях. От советской стороны на переговоры в сопровождении секретарши явился лишь заместитель советского торгпреда Скосырев.
Предлогом к началу переговоров послужили вопросы, вытекавшие из установления германского экономического суверенитета в Судетской области. Затем немецкая сторона сделала два важных сообщения: во-первых, Германия соглашалась предоставить СССР кредит в 200 миллионов рейхсмарок при условии, что Советский Союз в последующие два года доведет стоимость поставляемого в Германию сырья до 150 миллионов рейхсмарок (при этом Скосыреву был вручен список товаров, в поставке которых было заинтересовано германское правительство), и, во-вторых, «немецкая сторона (была) готова в связи с соглашением о предоставлении кредита урегулировать ряд вопросов, осложнявших до сих пор двусторонние отношения». Затем последовало оглашение спорных вопросов, содержавшихся в записке Шуленбурга от 26 октября 1938 г.
К первой инициативе, если судить по записям Хильгера об этой встрече, Скосырев отнесся с одобрением, хотя остается неясным, осознал ли он сразу подлинную суть предложения. По свидетельству Хильгера, Скосырев сказал, что «советская сторона также желает возобновления и расширения экономических связей с Германией». Эта формулировка ничем не отличалась от стереотипных оборотов советской «миролюбивой политики». Не новостью был даже сам факт ее использования не в условиях неформального дипломатического приема, а в министерстве иностранных дел. Уже во время своего официального представления Риббентропу 6 июля 1938 г. вновь назначенный советский полпред в Берлине А.Ф.Мерекалов на вопрос Вайцзеккера о возможных планах относительно расширения экономического сближения СССР и Германии (согласно записям Мерекалова) «ответил, что у нас нет каких-либо особых мотивов, препятствующих расширению наших хозяйственных связей с Германией». Мерекалов добавил, что «если германские промышленные круги и министерство хозяйства пойдут на условия, которые нами были даны в ответ на предложение немцев о кредите, то мы готовы содействовать расширению этих связей». Однако инициатива, по его словам, должна была исходить от немецкой стороны[193]. Ко второму предложению относительно, так сказать, «расчистки завалов» Скосырев, согласно записям Хильгера, также проявил интерес и выразил «готовность сотрудничать в этом направлении», пообещав запросить из Москвы директивы.
Тщательный анализ записей этой беседы показывает, что Скосырев вел себя в основном пассивно. Он поддерживал инициативу, не высказывая собственных взглядов, держался нейтрально. Несмотря на позитивный тон записей Хильгера, было бы ошибкой из хода беседы делать вывод о ярко выраженной готовности Советского правительства. Впрочем, ни один советский представитель за рубежом в эти годы сталинского террора не осмелился бы до получения соответствующих инструкций даже на самую малую инициативу в развитии контактов с противоположной стороной.
После возвращения в Москву (12 ноября 1939 г.)[194] посол граф Шуленбург прилагал усилия к тому, чтобы пробудить интерес у Советского правительства. Полученные в Берлине впечатления и факт полной изоляции Советского Союза (пассажирские перевозки сократились настолько, что он во всем поезде был «единственным, кто пересек в Бигоссове советскую границу»[195]) укрепили его в этом решении. Вскоре, 15 ноября, он пригласил находящегося как раз в Москве советского полпреда в Берлине Мерекалова[196] на завтрак в свою резиденцию. Мерекалов приглашение принял.
Главная политическая причина, лежавшая в основе приглашения, была, вне всякого сомнения, связана с вопросом о том, «как (будут) в ближайшее время обстоять дела с Польшей. Следует выждать! ...Ужасное время...»[197]. Кроме того, посол, конечно, рассчитывал, что экономист Мерекалов, до недавнего времени руководивший отделом импорта Наркомторга, проявил понимание выдвинутой в Берлине инициативы и поддержит ее в Наркоминделе.
Импульсы, полученные Мерекаловым от Шуленбурга, через несколько недель достигли своей цели. Как рассказал Шнурре[198], усилия Берлина были вскоре «поддержаны демаршем тогдашнего полпреда Мерекалова, который вместе со Скосыревым пришел в МИД и объявил о готовности своего правительства вести переговоры на этой основе».
Джентльменское соглашение
Еще одним результатом усилий Шуленбурга явилась договоренность между ним и Литвиновым об «уменьшении до сносных пределов обоюдных нападок в печати». По мнению министерства иностранных дел, то был «первый определенный признак сближения между Германией и Россией»[199]. Эта договоренность, документального подтверждения которой также не существует, непосредственно увязывалась с поездкой посла в Берлин. Шуленбургу, «которому наскучило по указанию Берлина выражать Наркоминделу в Москве официальные протесты, удалось договориться с Литвиновым о прекращении всяческих оскорбительных нападок в печати обеих стран на руководящих деятелей Советского Союза и Германии. Гитлер дал на это свое согласие»[200].
И Густав Хильгер относит это соглашение к октябрю 1938 г., причем в своих записях, представленных в 1953 и 1959 гг., он указывает различные даты. По его словам, инициатива совершенно однозначно исходила от Шуленбурга. В 1953 г. Хильгер писал: «Германский посол сперва предложил как знак доброй воли принять меры для прекращения очернительной кампании против глав обоих государств. Идея принадлежала Шуленбургу, но прежде, чем предложить Литвинову, он обсудил ее с посланником и со мной».
Опять же по данным Хильгера, еще до отъезда Шуленбурга в Берлин «инициатива... попала (у Литвинова) на благодатную почву; впоследствии она обсуждалась на различных встречах: вначале в Москве, затем в Берлине. И наконец было достигнуто согласие. Следующий шаг был предпринят в октябре 1938 г., когда Литвинов и Шуленбург устно договорились о том, что печать и радио обеих стран с этого момента будут проявлять сдержанность и прекратят подвергать нападкам противоположную сторону. Последствия этой договоренности стали первыми видимыми признаками того, что в отношениях между Советским Союзом и Германией близились перемены. Готовность Сталина идти на соглашения подобного рода — это прямое следствие Мюнхенской конференции»[201].
В исторической литературе эти высказывания воспроизводятся с определенными оговорками, принимая по меньшей мере как факт «соглашение о моратории» между Литвиновым и графом Шуленбургом, достигнутое в октябре 1938 г. и исключавшее взаимные нападки в прессе на высших представителей обоих государств»[202]. При этом остаются открытыми важные вопросы, относящиеся как к самой договоренности, так и к ее последствиям для политики в сфере пропаганды и печати правительств Германии и СССР. Прежде всего неясно, действительно ли речь шла о «соглашении» (в какой-то форме), которое либо было прямо одобрено главами правительств, либо просто молчаливо допускалось ими[203], а не всего лишь о прагматической договоренности между двумя хорошо сработавшимися и заинтересованными в разрядке партнерами по переговорам — Шуленбургом и Литвиновым.
Херварт (1982) внес некоторые уточнения, утверждая, что «джентльменское соглашение... с целью прекращения нападок лично на Гитлера и Сталина в германской и советской печати» было заключено по настоянию Шуленбурга. Он считает, что это произошло «поздней осенью 1938 г., а точнее, между так называемой «хрустальной ночью» и отъездом Херварта в Мемель. Как свидетельствует личная переписка Шуленбурга, Херварт был откомандирован в Мемель приблизительно 8 декабря 1938 г.[204] Херварт также считает, что «предложение Шуленбурга... (нашло) одобрение Гитлера и Сталина». Правда, как он сам утверждал, ему «тогда... договор (показался) не особенно важным, лишь позже мы увидели в этом первую веху намечающегося взаимопонимания между двумя странами»[205].
