Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Вместе с тем следует отметить, что царившая в германском посольстве в Москве атмосфера приятно отличала его от других правительственных служб нацистского государства. Дело в том, что советская служба безопасности, надежно изолировав посольство от внешнего мира, крайне затруднила проникновение в него (с целью осуществления слежки) агентов германской службы безопасности. Несмотря на неоднократные попытки Эрнста Вильгельма Боле (с 1937 г. руководитель заграничной организации НСДАП и статс-секретарь в министерстве иностранных дел), ему так и не удалось создать в Москве местную группу НСДАП — наподобие тех потенциальных «пятых колонн», которые строились в других странах вокруг германских посольств[136]. Попытки же имперской службы безопасности «внедрить» в посольство своих сотрудников пресекались послом со ссылкой на особую обстановку в Советском Союзе. И в силу подобного островного положения посольства «национал-социализм» долгое время оставался «за его порогом»[137].
Ведущие сотрудники германского посольства в Москве довольно быстро уяснили себе суть национал-социализма. Осознанию способствовала не только территориальная и идеологическая удаленность, но не в последнюю очередь и их социальное происхождение. Скрытый цинизм, с которым Гитлер относился к «высшим слоям»[138] общества, затрагивал факторы, обеспечивавшие социальную надежность национал-консервативной, чиновничьей аристократии, воспитанной на кайзеровских традициях, придерживаться которых посол считал своим долгом. Неприкрытая антипатия Гитлера к «духу Цоссена» задевала интересы той руководящей военной элиты, к которой принадлежал советник посольства Вернер фон Типпельскирх (его кузен Курт фон Типпельскирх являлся обер-квартирмейстером генерального штаба сухопутных войск). Яростные выпады против немецких евреев, получившие правовую основу в Нюрнбергских законах и разрушившие веру в слияние немецкой и еврейской культур, побудили сотрудников посольства встать на защиту своих безоружных коллег. Крестовый поход национал-социалистской пропаганды против россиян и всего русского оставил работавших в посольстве немцев, выходцев из России Густава Хильгера и Эрнста Кёстринга, бывшего в период сотрудничества рейхсвера и Красной Армии старшим адъютантом генерала Ганса фон Секта, в сложное положение и втянул их в длительный, изматывающий нервы процесс самоутверждения.
Кроме того, несмотря на бесчисленные практические трудности, пост в Москве давал возможность получить более широкую, если сравнивать с Берлином, информацию о происходящих в мире процессах. С одной стороны, ежедневное непосредственное соприкосновение с идеологическими и политическими особенностями все более национал-патриотического, советского социалистического строя давало возможность тоньше ощущать структурное сходсгво обеих систем. С другой же стороны, информация, получаемая посольством в этой столице Коминтерна, усиливала негативное отношение к факту идеологической и политической обработки населения Германии. Вместе с тем свободное обращение с иностранной печатью, беспрепятственное общение с дипломатами, в том числе нейтральных и противоборствующих стран, способствовали обострению критического взгляда на опасное развитие национал-социалистской Германии, компенсировавшему до некоторой степени отсутствие официальной информации о намерениях германского правительства.
Оценивая отрицательно происходившие в национал-социалистской Германии процессы, посольство в то же время, как показывает служебная и частная переписка посла, в какой-то степени проявляло понимание проводимых Сталиным мероприятий по внутренней консолидации страны. Строгий централизм и жесткий этатизм сталинской системы находили в посольстве сдержанное одобрение[139]. Поэтому в течение ряда лет его сотрудники, с большим мужеством и соблюдая требуемую дистанцию, лавировали между Сциллой сталинской системы и Харибдой гитлеровской диктатуры. По воспоминаниям Ганса фон Херварта, дипломаты постоянно «балансировали на канате». Начатая Германией бешеная идеологическая травля, постепенно заменившая двусторонние переговоры, и грубое, жестокое насилие, использовавшееся обеими сторонами в борьбе с противниками, со всей наглядностью демонстрировали те опасности, которые могли возникнуть в случае дальнейшей эскалации конфликта. Основываясь на глубоком и доскональном знании русского и советского общества и его руководства, ответственные сотрудники посольства были твердо уверены в том, что эскалация существовавшего между Германией и Советским государством конфликта до размеров острого кризиса могла произойти только по вине германской стороны. По единодушному мнению группировавшихся вокруг посла графа Шуленбурга лиц, внешняя политика гитлеровского режима была значительно опаснее. В то время как Сталин, используя все экономические возможности, из последних сил старался внутренне укрепить свою огромную империю, быстрое развитие индустрии и военной машины Германии имело целью военную экспансию. По словам Херварта, «Советы занимали оборонительную позицию и делали все возможное, чтобы предотвратить войну». Гитлер же, напротив, был агрессивен и искал конфронтации. Его политика «вела к войне»[140].
Для Шуленбурга, воспитанного на традициях внешней политики старой школы, получившего опыт дипломатической работы на консульской службе в Российской империи и хорошо сознававшего огромное экономическое и военное значение обоих государств, колоссальную бризантность их идеологических систем, вывод мог быть только один: любой ценой предотвратить военное столкновение сторон, всячески способствовать разрядке напряженности и постепенному сближению этих не столь уж и несхожих во внутриполитическом плане режимов.
Министр иностранных дел, а впоследствии посол Румынии в Москве Григоре Гафенку охарактеризовал сложную и в основном парадоксально анахроническую позицию Шуленбурга следующими словами: «Как это ни странно, но прежде всего дипломаты, которым в одинаковой степени духовно были чужды и большевистское учение и национал-социалистская доктрина, понимали (возможно, благодаря именно этому отчуждению), в какой мере имевшиеся в обеих системах аналогии можно было бы использовать в целях достижения примирения и доброго согласия. Ссылаясь на авторитет Бисмарка, (Шуленбург) часто говорил о естественном совпадении интересов Германии и России и... теперешние трудности в отношениях двух империй приписывал насильственному и бескомпромиссному антитезису, который национал-социализм противопоставлял большевизму». Гафенку видел в Шуленбурге дипломата, «наилучшим образом подготовленного для проведения реалистической политики, прекрасно отдававшего себе отчет в истинной ценности и подлинной искренности (обеих) доктрин.»
Нелепость ситуации, в которой находился посол в Москве, усугублялась тем фактом, что важную политическую информацию он получал не из Берлина, а из советских правительственных кругов. В то время как государственные руководители в Берлине считали посла политически неблагонадежным и недостаточно авторитетным или же в пылу бюрократического усердия просто о нем забывали, послу приходилось выслушивать упреки представителей Советского правительства относительно действий Берлина, на которые ему нечего было возразить. Так, например, об агрессивном характере германо-японского антикоминтерновского пакта Шуленбург узнал не от своего правительства, а от советского наркома иностранных дел[141]. Находясь в столь двойственном положении, посол избрал определенную линию поведения, сочетавшую личную полнейшую искренность с выражением сожаления по поводу происходящего в Германии, на которое он, дескать, старается влиять, но которое пока оказывается сильнее. Эта линия проявлялась в «характерном для посла жесте, когда он с выражением озабоченной беспомощности воздевал руки к небу». Этот жест, отражавший глубокий внутренний конфликт, до сих пор помнят сослуживцы[142]. Его зафиксировала и советская сторона, хотя долгое время неверно истолковывала[143].
Осенью 1937 г. растущая убежденность в агрессивных намерениях Гитлера в отношении европейского Востока побудила посла, осведомленного о временном ослаблении Красной Армии в результате ликвидации начиная с июня 1937 г. офицерской элиты в связи с так называемым делом Тухачевского, а также знавшего о существовании агрессивного германо-японо-итальянского военного союза, возникшего в результате присоединения Италии в ноябре 1937 г. к антикоминтерновскому пакту, отказаться от позы озабоченной беспомощности и перейти к активному предостережению. Вместе с ним посольство перешло с позиции неприятия (в понимании М.Брощата) к осторожной, но в ограниченных пределах активной оппозиции в отношении внешнеполитических планов Гитлера в Восточной Европе. Показателем такого поворота служит доклад о «проблеме — Советский Союз», составленный ведущими работниками посольства, с которым посол выступил в военной академии в Берлине 25 ноября 1937 г., или ровно через год после подписания тайного дополнительного протокола к антикоминтерновскому пакту[144].
