Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939
Настроение в министерстве иностранных дел
Среди руководства «старого» министерства иностранных дел, которое американский военный следователь Де Витт Пул в 1946 г. после продолжительных опросов назвал «рациональной элитой»[125], уже ко времени так называемого судетского кризиса царило подавленное настроение, вызванное главным образом тревогой за дальнейшее развитие. Отношение этих кругов к предшествовавшим внешнеполитическим акциям Гитлера, возвестившим о его разрыве с европейским мирным устройством, еще подробно не освещалось. Здесь имеются в виду: выход Германии из Лиги Наций и отказ от участия в работе Конференции по сокращению и ограничению вооружений (14.10.1933); нарушение Версальского мирного договора с опубликованием декрета о всеобщей воинской повинности (16.3.1935); аннулирование Локарнского соглашения и оккупация демилитаризованной Рейнской зоны (7.3.1936); подписание секретного германо-итальянского протокола (25.10.1936); заключение антикоминтерновского пакта с Японией (25.11.1936) и, наконец, аншлюс Австрии (13.3.1938). Существует предположение, что настроение в министерстве иностранных дел и его представительствах за рубежом наряду с соответствующими социальными и интеллектуальными предпосылками носило также отпечаток специфических переживаний отдельных поколений. Так, более старшие из представителей этих кругов явно или скрытно проводили или одобряли «политику мирной ревизии»[126] «версальского диктата» и поэтому до известной степени закрывали глаза на вызывающие тревогу перемены. В то же время более молодые силы, получившие профессиональную подготовку и влившиеся в министерство иностранных дел в период Веймарской республики, уже при первых признаках отхода Гитлера от установившегося в Европе мирного устройства стали выражать свое недовольство. Должно быть, в эти годы в обеих группировках, хотя и с различной мерой интенсивности, усилились сомнения относительно допустимости политики Гитлера. Трудно сказать, обнаружится ли в результате тщательного изучения, что политическая позиция во многом неоднородного высшего служебного персонала МИДа была все же более единодушной. Есть некоторые основания полагать, что, исходя из политических взглядов и симпатий ведущих профессиональных дипломатов министерства иностранных дел, их весьма условно можно отнести к «национал-консервативной элите»[127] (пребывающей в общем потоке германской оппозиции по отношению к Гитлеру) и к «знати»[128] (относящейся к кругам активного сопротивления национал-социализму). Помимо возросшего после реформы Шюлера различия в социальном происхождении и социальной ориентации, определявшими их позиции в отношении внутригерманского развития, на их внешнеполитические взгляды не в последнюю очередь влияла работа за границей. Именно здесь в зависимости от условий и духовного уровня конкретного лица происходила более или менее устойчивая национальная и культурная ассимиляция с образом мышления в других странах, возникали личные привязанности, сохранявшиеся до известной степени и после перехода на работу в министерство. В целом можно с полным основанием предположить, что данный контингент, как правило, благодаря длительному пребыванию за границей, знакомству с культурой этих стран и знанию иностранных языков обладал более широким политическим кругозором и был менее восприимчив к выросшей из специфических национальных тревог гомогенизации массового сознания, подчиненного направляющей воле одного человека.
В эти недели кризиса настроение глубокой озабоченности царило не только среди руководящих работников центра в Берлине, но и в крупных представительствах за границей. Причем специального исследования требует вопрос, почему тревога этой «рациональной элиты» не трансформировалась непосредственно в политическую практику. Типичной для их стремления традиционными средствами достичь изменения в сознании германского руководства явилась зафиксированная Фрицем Видеманом попытка глав трех дипломатических миссий разъяснить Гитлеру всю серьезность ситуации. Присутствовавшие в приказном порядке на партийном съезде в Нюрнберге (4 — 6 сентября 1938 г.) германские послы: в Париже — граф Иоханнес фон Вельчек, Лондоне — Герберт фон Дирксен и Вашингтоне — Ганс Дикхоф, — прослушав провокационную речь Гитлера, стали добиваться аудиенции, чтобы объяснить ему положение в каждой из этих стран. Гитлер же не захотел с ними встречаться. По словам его давнего адъютанта, Гитлер считал профессиональных дипломатов профессиональными «пораженцами, которых не стоит к себе и близко подпускать. Послы оказались в недостойной ситуации». Наконец в последний день съезда Гитлер, осыпая их проклятиями, велел пригласить к себе послов, несколько дней унизительно ожидавших в приемной. Он «принял всех трех вместе, уделив им примерно 10 минут»[129]
Пренебрежительное отношение Гитлера к дипломатии «старого» ведомства было общеизвестно. Как писал впоследствии Риббентроп, «к министерству иностранных дел и его личному составу Адольф Гитлер относился с недоверием»[130]. Он «видел в этом министерстве закоснелый чиновничий аппарат, которого национал-социализм по-настоящему так и не коснулся... и часто издевался над ним. Министерство иностранных дел он считал оплотом реакции и пораженчества»[131]. Гитлер, находясь под воздействием сознания собственной неполноценности, обусловленного образованием и социальным происхождением, с одной стороны, и псевдореволюционной тяги к разрушению — с другой, считал большинство немецких кадровых дипломатов в социальном плане аристократическими реакционерами, в политическом — «далекими от реальной действительности» пораженцами «с кругозором почтальонов»[132]. Это основанное на пренебрежении предубеждение переросло во время войны в глубочайшее презрение, принявшее прямо-таки гротескные формы. «Старое» министерство иностранных дел стало представляться ему «подлинной свалкой интеллигентов». По словам Гитлера, из зарубежных представительств поступали «даже по своему стилю... никудышние доклады» этих «опереточных дипломатов», не рекомендовавшие ничего, кроме пассивности.
Из всех сообщений германских представителей за рубежом самыми недостоверными Гитлер считал опять же доклады из Москвы. Как впоследствии показал Риббентроп на Нюрнбергском процессе, отчеты германского посольства в Москве он Гитлеру «представлял... неоднократно, то есть непрерывно, однако фюрер каждый раз заявлял, что дипломаты и военные атташе в Москве информированы хуже всех на свете. Таков был его ответ»[133].
Германское посольство в Москве
С момента образования национал-социалистской Германии ее посольство в Москве[134] занимало особое место среди крупных германских представительств за границей. Оно находилось вне непосредственных политических интересов Гитлера и благодаря этому пользовалось поначалу известной свободой. В подобных условиях в посольстве сошлись личности и позиции, во многом не согласные с притязаниями национал-социалистского руководства.
Посол граф Фридрих Вернер фон Шуленбург (1875 — 1944), занявший этот пост в Москве 1 октября 1934 г., служил на Вильгельмштрассе при трех формах государственного правления[135]. Положение посла национал-социалистской Германии в сталинской России было во многих отношениях значительно труднее положения его коллег в западных столицах. Не говоря уже о серьезных внешнеполитических трениях и осложнениях, сглаживать и улаживать которые приходилось послу, он столкнулся с советским государством, выходившим из голода гигантских масштабов и переживающим экономическую разруху, с впавшим в летаргию населением, перенесшим тяжелые испытания и огромные человеческие потери. И вот в ходе насильственного стимулирования развития экономики в начальный период форсированной сталинской индустриализации от населения потребовались новые великие жертвы. С середины 30-х годов этот процесс сопровождался террором чисток, от которого страдали и ведущие германские дипломаты. Посольство национал-социалистской Германии, в этом отношении ничем принципиально не отличавшееся от посольств других западных государств, опоясал непроницаемый кордон службы безопасности, сильно сковавший свободу передвижения его сотрудников. Служащие посольства неоднократно оказывались втянутыми в показательные судебные процессы, их обвиняли в шпионской деятельности, как, например, журналиста и пресс-атташе Вильгельма Баумана (прибалтийского немца) и военного атташе Эрнста Кёстринга. Послу приходилось вызволять своих сотрудников из сетей сталинского правосудия и одновременно по возможности защищать от выдворения в Германию, где некоторых из них ожидали аналогичные преследования. Все это тяжело отражалось на настроении в посольстве и в отдельные периоды парализовало работоспособность посла.
