Глянцевая женщина - Павленко Людмила Георгиевна

— Федор Семеныч, — сказал он, придавая голосу вполне дружественный, доверительный тон и в то же время избегая фамильярности, — меня беспокоит расследование этих двух убийств в театре. Что-то уж очень долго.

— Долго? — удивился Федор Семенович. — Совсем не долго, уверяю тебя, Виктор Сергеевич. Такие преступления, если по горячим следам не раскрыты, годами на нас висят, а тут всего-то пара месяцев прошло. Это не долго. И обрадую тебя — следователь меня заверил, что дело движется к завершению. Так что не беспокойся.

— Извини, Федор Семеныч, может, я не имею права задавать такие вопросы, но… скажи, Паредин там замешан?

— Паредин? Это какой Паредин?

— Журналист «Такой жизни».

— А-а… — рассмеялся на том конце провода главный прокурор, — «Растакая-разэтакая жизнь»? А я чувствую — что-то знакомое, а кто — припомнить не могу. А почему ты вдруг спросил о нем? С какой стати он должен был фигурировать в деле?

— Слухи, слухи, Федор Семеныч. Да ты ведь как-то сам говорил мне, что слухи и сплетни помогают в вашем деле.

И Еремишин почти дословно передал свой разговор с Мирой Степановной. Прокурор выслушал его внимательно, но непонятна была его реакция на это сообщение. «А вдруг они с Парединым друзья?» — подумал Еремишин. Хитрый Паредин, кажется, не затрагивал прокуратуру в своих статьях. А впрочем, информация вброшена, а там — пусть разбираются. И он, довольный, положил трубку.

Сделав еще несколько звонков, в том числе главному редактору газеты «Такая жизнь», Еремишин решил, что заслужил короткий — часика на два — перерыв на обед, и отправился в ресторан «Русь», находившийся неподалеку от его офиса. Первым, кого он встретил на пороге ресторана, был журналист Паредин. Инга Дроздова уже находилась в вестибюле, и журналист вошел следом за ней. Еремишин застыл на ступеньках. Удивившись тому, насколько его взволновала и взбудоражила эта нежданная встреча, он размышлял — входить ему в этот ресторан или найти для трапезы другое место. В городе было множество кафешек, где сносно кормили, где было чисто и уютно, играла музыка и вообще сервис был на вполне достойном уровне.

«Да пошел он! — со злостью подумал вдруг Еремишин о Паредине. — Буду я еще бегать от какого-то журналистишки!»

Он выбрал место за столом напротив сладкой парочки и заказал самые дорогие и изысканные блюда. Дроздову и Паредина он игнорировал, делая вид, что их не замечает. Но актриса сама подошла к нему.

— Виктор Сергеевич, — проговорила она, присаживаясь на краешек стула, — я знаю, что вы сердиты на меня. Но что же делать? Такой уж у меня характер.

— Что вам угодно? — сухо осведомился Еремишин. — Если у вас есть ко мне дело, можете записаться на прием. А сейчас у меня, как. вы понимаете, обеденный перерыв. Интервью вашему другу журналисту я тоже в данный момент отказываюсь предоставить, — добавил он, не удержавшись от сарказма.

— Мира Степановна обвиняет меня в двух убийствах, — сказала Инга.

— Мира Степановна — не следователь, не прокурор и не судья. Что вам угодно от меня?

— Я знаю, что круг ваших знакомств чрезвычайно велик. Вы на короткой ноге со многими видными персонами города. И если Мира Степановна убедит вас сделать это, вы можете сформировать обо мне очень нелестное мнение. Дойдет до следователя, повлияет на его точку зрения… — Девушка замолчала. — Ну что мне — уехать отсюда, что ли? — спросила она затем едва не со слезами на глазах. — Уехать и тащить повсюду за собой шлейф этой клеветы? Я больше чем уверена — убийцу не найдут! Улик почти никаких, выяснить, кому выгодна была их смерть, не удается. Да никому, кроме меня. И что мне делать в этой ситуации? Я пытаюсь провести собственное расследование…

— А Паредин вам помогает? — В голосе Еремишина смешались ехидство, горечь и невольная зависть к сопернику.

— И он, и многие другие. И вы… Я хочу, чтобы вы помогли мне. Вы ведь близки были с убитыми?

— Это в каком же смысле? — вскинулся Еремишин.

— Как в каком? — удивилась Инга. — Вы же наше начальство. Наверняка они к вам бегали по любому вопросу. Да даже просто чтобы лишний раз показаться на глаза. Знаю я этих карьеристок — все время вертятся вокруг начальства, чтобы быть на виду, чтобы напомнить о себе. Как же иначе выхлопотать разные звания и привилегии?

— Ну и что?

— Может быть, вы знакомы и с их окружением. Мне нужно выяснить: был ли у этих женщин общий враг?

— На этот вопрос вам лучше всего ответит ваш друг Паредин. Он специализируется на сплетнях. Так что вы не по адресу.

— Ну хорошо. — Инга немного помолчала, а затем подняла на Еремишина взгляд, полный гнева и негодования: — А зачем вы солгали по просьбе Завьяловой?

— То есть?! — ответно вскинулся Еремишин.

— Зачем вы подтвердили ее ложь о том, что будто бы она на первой встрече оставила нас в кабинете вдвоем, так как сама мне не могла сказать, что роль Анны Карениной отдаст Тучковой, а не мне? Она такая деликатная, что поручила это сделать вам. Я, по ее версии, разозлилась, позвонила сообщнику, тот незаметно проник в театр, заманил Тучкову на пятый этаж и затем сбросил вниз.

Инга не знала — в самом ли деле подтвердил эту ложь Еремишин, но, судя по поведению следователя, именно подтвердил.

— Вы забываетесь, — процедил сквозь зубы Виктор Сергеевич. — И прошу вас оставить меня в покое.

— Стало быть, вы — мой враг, — усмехнулась Инга, вставая, — значит, будете вместе с Мирой Степановной пытаться засадить меня за решетку…

— Ну? — поинтересовался Паредин, когда Инга вернулась к нему за стол.

— Глухо как в танке, — ответила девушка. — Мира Степановна его уже завербовала. Нам помогать он не будет. Ты знаешь, — проговорила она после паузы, — у него на столе сплошные деликатесы. И семга, и мясное ассорти какое-то необыкновенное, и икра, и еще что-то в мисочках… Салаты какие-то.

— Ты хочешь, чтобы я тоже все это заказал? Только скажи.

Инга с Георгием перешли на ты так незаметно и естественно, как будто знали друг друга давным-давно. Иногда девушке было даже немного обидно, что Паредин не говорит ей комплиментов, вообще ведет себя просто, как друг. Впрочем, для дела так, конечно, было лучше.

— Я не хочу, чтобы ты это все заказывал, — возразила девушка, — я просто думаю, что столько людей голодают на земле, а какие-то темные личности, приобретшие неведомыми путями состояния, что называется, с жиру бесятся.

— Тебе жаль голодающих? А вот обжор почему-то никому никогда не жаль. А ведь они тоже страдают. И даже умирают от обжорства.

Инга невольно рассмеялась.

— Смейся, смейся. Слушай! — воскликнул он. — Мне мысль пришла такая в голову: а вдруг все те, кто страдает обжорством в этой жизни, голодали в прошлой? И наоборот. И вообще — если человек лишен чего-то в этой жизни, значит, он в прошлых жизнях получал это с лихвой. — Он задумался. — Я в прошлой жизни был рабом, — заключил он наконец.

— Почему это?!

— А я работать не люблю. Наверное, ужасно надрывался в прошлых жизнях.

— Не наговаривай на себя. Я читала твои статьи. И они просто замечательные. Ты не лентяй. Ты большой труженик,

— Оставь, — отмахнулся журналист, — это же вдохновение — и только. Работоспособность у меня постоянно на нуле.

— Вдохновение тоже, знаешь ли, к кому попало не приходит. Его же надо заслужить. Горячим, искренним желанием совершить что-то. Только тогда оно снисходит. Ведь что такое вдохновение? Это когда Господь вдыхает в нас импульс к деланию. Только представь эту метафору — сам Бог приник к твоим устам и дарит вдох тебе, как утопающему, чтобы вернуть в живую жизнь. Вдох Бога — это сама жизнь, это способность воспринимать и отдавать все лучшее и совершенное. Это истинное волшебство! Без волшебства жизнь есть не жизнь, а медленное умирание. Я не хочу так! Я смотрю вокруг — и вижу только блошиные бега. Все торопятся что-то урвать, достичь чего-то невероятного, подняться над другими, возвыситься, чтоб потом щеки надувать — вот я крутой какой! Смешно и глупо, если разобраться. А люди ради свой выгоды, из-за своих амбиций лишают жизни других людей…