Глянцевая женщина - Павленко Людмила Георгиевна

— Ну да, конечно, — иронически хмыкнул Санек, — а может, это он убил обеих.

— С таким же успехом можно подумать на каждого из нас, — сказала Инга, — но у нас нет другого выхода.

— Полтеатра, наверное, знают уже о записке, — проворчал Санек.

— Отнюдь, — заверил его Аристархов.

— Нас всего четверо, — сказала Инга, — и у нас есть два варианта развития событий. Первый — мы все подозреваем друг друга и ничего не делаем по этой причине. И второй вариант — мы работаем вместе.

— Я за второй, — сказал завтруппой.

— Ия тоже, — поддержала его Инга, — и поэтому я в самом деле рассказала о записке Паредину. Завтра, во второй половине дня, я прихожу к нему в редакцию, мы Делаем с этой записки копию на ксероксе и потом… Что потом — я не знаю. Он обещал подумать. Рискнем довериться ему.

На том они и порешили.

Встретились Инга и Паредин ближе к вечеру следующего дня. Георгий сделал копию с записки, отдал оригинал Инге и принялся звонить по телефону.

— Максимыч, — сказал он весело, — ну, мы идем к тебе. Готов нас встретить?

Положив трубку, он собрал какие-то листы бумаги в папку и кивнул Инге:

— В путь.

— А мы куда это идем? — с подозрением спросила Инга. — Уж не к Ивану ли Максимовичу?

— К нему, — улыбнулся журналист.

— Не пойду, — уперлась девушка.

— Почему?

— Он меня арестует за сокрытие улик.

Но Кривец никого не собирался арестовывать. Напротив, встретил их вполне радушно. В прокуратуре никого уже не было — рабочий день окончился, — и они расположились в его кабинете с чашками растворимого кофе в руках. Инга уселась в глубокое мягкое кресло рядом с журнальным столиком, Георгий сел в другое кресло напротив, а Иван Максимович — на свое место за письменным столом. Он внимательно просмотрел принесенные Георгием бумаги и сравнил почерк в них с тем, что в записке.

— Они случайно ко мне попали, — объяснял журналист. — Завтруппой Аристархов принес мне сегодня утром написанные им заметки о театре, фотографии актеров, репертуарные планы, и среди прочих бумаг я обнаружил заявления и объяснительные записки как минимум десяти человек — актеров, помрежей. Остальные образцы почерков можно, я думаю, взять в бухгалтерии или в отделе кадров.

— Это мы сделаем, — кивнул Кривец и посмотрел на Ингу: — Так, значит, вы нашли эту улику на втором этаже?

— Да, в углу. Он мог бежать по лестнице вниз и обронить ее.

— Ну вот, — недовольно буркнул следователь, — а оперативники с собакой на нее не наткнулись. Доверяй после этого людям. И псам.

— А псу не объяснили, что искать, — защитил животное Георгий. — Если бы ему предоставили лоскут одежды или хотя бы носовой платок подозреваемого — другое дело.

— Да и потом — она же в стороне лежала, а не на лестнице, — подтвердила и Инга. — Может быть, он — убийца — платок доставал из кармана. Тряхнул его — записка и улетела в угол.

— Да, конечно, — задумчиво проговорил Кривец. Он помолчал. — Да… любопытная записочка. Стало быть, человек, написавший ее, был в каких-то особенных отношениях с народной артисткой Нивеей Рашидовной Пуниной. И отношения эти требовали секретности.

— Не иначе — любовник, — хмыкнул Паредин.

— Может быть, может быть. А может и не быть. Что, если Пунина и этот неизвестный готовили заговор против главного режиссера? Тогда им тоже нужно было прятаться от посторонних глаз.

— С какой стати? — встрепенулась Инга. — Пунина же была ее любимицей. Как и Тучкова. С какой же стати им готовить заговор против Миры Степановны?

— О-о, вы наивное дитя, — усмехнулся Иван Максимович, — отношения между людьми бывают так запутаны! А уж тем более в театре! Это такие придворные интриги!.. Достаточно обойти кого-нибудь самой что ни на есть смешной наградой — грамотой, например, — и все! Пиши пропало! Там такие амбиции!.. Вам ли не знать? Впрочем, вы еще молоды. Вам еще предстоит хлебнуть из этого болота. Переходите-ка лучше в юриспруденцию. Вас ведь увлекает процесс расследования? Я не ошибся? Поступайте заочно на юридический, а я вам здесь найду работу. Будете в самой гуще нашей нелегкой жизни. Ну что вам даст этот театр? Разбитые мечты — и только.

— Меня радует ваше предложение, — вздохнула Инга, — ведь оно означает, что я перестала быть подозреваемой.

— Отнюдь, — спокойно возразил Кривец, — я всех обязан подозревать, даже его, — он кивнул на Георгия, — моего, можно сказать, лучшего друга, — потому что он пишет ругательные статьи о театре. Но! Когда мы найдем преступника, вы — если, конечно, вы не являетесь таковым, — без сомнения, можете рассчитывать на место курьера в нашем ведомстве.

— Спасибо! — расхохоталась Инга. — Я подумаю.

На душе у девушки и впрямь полегчало. Сейчас Кривец был совершенно обыкновенным, милым человеком. «Надо же, как я его боялась, — думала Инга. — А он такой же человек, как все другие… Какое счастье — просто жить, общаться с умными и честными людьми и не вступать в такие отношения, когда ты непременно кому-то обязан карьерой и своим благополучием. Боже! Какое счастье быть свободной и независимой! Есть ли на свете что-нибудь дороже свободы?»

— О чем задумались, Инга Савельевна? — спросил с улыбкой Иван Максимович.

— Вы помните даже мое отчество? — Инга была удивлена.

— А как же. Положение обязывает.

— А вот Мира Степановна… Впрочем, не будем о ней.

— Отчего же не будем? — раздался голос за ее спиной. — Я с удовольствием.

На пороге, как черт из коробочки, объявилась вдруг Мира Степановна. Ее приземистая полная фигура была облечена в длинную кофту навыпуск из дорогого однотонного шифона, юбка на ней была тоже не из дешевеньких, опять же кольца, серьги, золотая брошь — все впечатляло. Вот только каблуки на кожаных плетеных босоножках были стоптаны ввиду особого устройства ее ног, которые ступали решительно и твердо, но шли, как видно, не всегда в должном направлении. Не спрашивая разрешения, Мира Степановна уселась в свободное кресло и, улыбаясь, заговорила как ни в чем не бывало:

— Вы знаете, Иван Максимович, у этой девчонки невозможный характер! Слышали бы вы, какими словами она обзывала меня при всем коллективе! Я и сводня, и содержательница публичного дома, и бездарь, и бог знает кто еще. Только я, с моим безграничным терпением, способна вынести такое. Я ведь прекрасно понимаю, что актеры — это и в самом деле дети. И среди них попадаются в том числе и такие ершистые. Ну ничего. Все обойдется. Сыграешь у меня Анну Каренину… Ну что ты смотришь так на меня? — весело и совершенно искренне рассмеялась Мира Степановна. — Ты меня уже записала в злодейки? Вот глупенькая! Ты думаешь, я ставила на Пунину или же на Тучкову? Нет, дорогая, на тебя. Но сбить с тебя немножко спесь было необходимо. Не в воспитательных целях, ты уже девочка большая, а для роли. Анна спесивой не была, ты понимаешь? Вот видишь, — я все карты перед тобой раскрыла. Так что спокойно работай, все у тебя будет хорошо, я обещаю.

— Я, пожалуй, пойду, — слегка испуганно проговорила Инга.

— Иди, детка, иди, — вместо Ивана Максимовича разрешила Завьялова.

Вид у нее был самый добродушный.

Паредин встал вслед за Ингой.

— Всего хорошего, — кивнул он следователю.

— И тебе, дорогой, и тебе, — отозвалась Мира Степановна, — и не пиши ты больше гадостей о нас, не слушай сплетен.

— Я только мать родную слушаю, — не удержался Георгий от неприязненной реплики.

— Вам дали такое красивое имя — Георгий, — вдруг невпопад заметила Завьялова.

— Имя «Георгий» не дают. Его присваивают.

— Да-а?! И за что же?

— За мужество родиться.

— Любопытно… Ну что ж… Да, а мама твоя — замечательная женщина, но — женщина. Ты понимаешь? А женщины бывают и ревнивы. Не всегда же я была такой старой и толстой. И ко мне ревновать можно было. И быть необъективной вследствие этого…

Георгий выскочил, невольно хлопнув дверью.

— Вот тварь, — скрипнув зубами, пробормотал он зло, — оборотень, а не человек!