Рон Фауст - Когда она была плохой
В тот вечер мы смотрели по телевизору программу Си-эн-эн и наблюдали, как политики поносили друг друга.
— Дай мне своего говняного пива, — сказал Блай.
Я достал пива для себя и дал ему скорлупу бразильского ореха. Он клювом пододвинул орех к своим лапам и заявил:
— Жопа!
Эта реплика была адресована немолодому сенатору из Южной Каролины.
— Имеешь право, Блай.
— Hijo de puta[11].
— Ты выражаешь мнение многих, приятель.
— Дай мне пушку, пижон, — он передвинул орех поближе к клюву и принялся есть.
После рекламы телевидение поведало о крахе крупного наркообъединения в Лос-Анджелесе. Было арестовано около полудюжины наркодельцов. Аресты явились кульминацией двухгодичной кропотливой работы полиции. Наркодельцов засняли в тот момент, когда полицейские вели их от машин в тюремную камеру. На три секунды мелькнуло лицо женщины, снискавшей репутацию «пчелиной матки» наркобизнеса.
— Черт побери! — закричал я.
Блай поднял голову и уставился красным глазом в телеэкран.
Этого не может быть. Кадр длился всего три секунды; освещение плохое, камера прыгала в руках оператора… Да нет, что я — Шанталь нет в живых; грешная плоть ее давно растворилась в океане!
Я схватил видеомагнитофон и вставил чистую пленку. В десять часов по телевидению снова показали этот сюжет. Я записал его, прокрутил несколько раз, замедлив скорость, чтобы изучить лицо, походку и осанку женщины. Невероятно, но факт: это была моя старинная заклятая подруга.
Тридцать пять рыболовных судов участвовали в тот день в соревновании, и, очевидно, одно из них все-таки спасло Шанталь. Господи, ей и здесь повезло! Ей всегда везет. Быть погребенной в пучине — это явно не ее судьба. Сколько раз океан пытался взять ее, но не смог. Она морская ведьма, морская сука.
На следующее утро появились сообщения: графиня де Вилье идентифицирована как Мари Элиз Шардон; родом из Квебека, в прошлом проститутка, находилась в заключении во Флоридской тюрьме, в последние годы — «пчелиная матка» международного картеля наркобизнеса. Были опубликованы фотографии, сделанные до предъявления обвинения и после: как и прежде, с полицейскими, адвокатами и репортерами она вела себя надменно; оставалась все такой же неотразимой женщиной. И к тому же опасной: многие из ее друзей оставались на свободе.
И тем не менее она была напугана. За ее вызывающим поведением скрывался страх, хотя, возможно, я был единственным человеком, способным это понять. Ее собирались упрятать на долгий срок. Война против наркомафии продолжалась. Ни деньги, ни влияние, ни многочисленные адвокаты не могли предотвратить ее крушения. Ей предъявили обвинение по двадцати трем пунктам. Она шла ко дну.
Я снял покрывало с клетки Блая.
— Доброе утро, Блай.
Он был не в духе и не пожелал разговаривать.
Позже появилось сообщение о том, что, согласно заявлению властей Лос-Анджелеса, под опекой «пчелиной матки» находится семилетняя дочь Габриэль. Странно: я не видел ребенка во время своих наблюдений за виллой «Мистик», ничего не слышал о ее дочери ни тогда, когда Шанталь находилась в заключении, ни после освобождения, во время ее пребывания на моей базе отдыха (до пожара). Я рассмеялся. Шанталь — и вдруг мама!
Тогда кто ее отец? Да кто угодно! Например, Крюгер. Или любой случайный человек. Конечно, она могла «залететь». Но почему не сделала аборт? Материнство не в ее характере. Шанталь — мама…
В статье, опубликованной в «Майами геральд», появилось уточнение: Габриэль было семнадцать лет, а не семь, и через три недели, третьего марта, она будет отмечать восемнадцатилетие.
Я взял карандаш и блокнот, хотя в этом и не было необходимости: арифметика простая. Отсчитай девять месяцев с третьего марта до третьего июня. Если беременность проходила нормально, то Габриэль была зачата в июне — какого? — отсчитаем назад восемнадцать лет — 1972 года. Конечно, если беременность длилась положенное время и ребенок не родился преждевременно или с опозданием.
К третьему июня 1972 года Шанталь и я находились в океане в течение трех недель; мы уже бросили якорь у отмели Нативити, но еще оставалось две недели до обнаружения места крушения «Буревестника». Ее путешествие до Белиза заняло по крайней мере неделю. Так что, при самых грубых подсчетах, три недели в одну сторону, три недели в другую…
Я подошел к клетке и посмотрел на важно восседавшего Блая. Он величественно поднял голову, готовый услышать мою исповедь и дать совет.
— Боже мой, Блай, — сказал я. — Я вполне могу быть ее отцом.
Блай кивнул и сочувственно залопотал. Очевидно, он рассчитывал на орех. Конечно, Блай был всего лишь птицей, но я использовал его в тех же целях, в каких Сибил использовала карты Таро: чтобы узнать будущее.
— Отмель Нативити — не ирония ли судьбы, Блай?
Обычно заставить попугая говорить невозможно. Тем более если он не в духе. Блай раздулся чуть ли не вдвое, взъерошил перья и лишь спустя некоторое время принял нормальный облик. На полу клетки валялись зерна, кусочки ореха и помет. Я забыл о своих обязанностях, и, возможно, это и вызывало в нем раздражение.
— Говори, Блай, а то соседские кошки съедят вечером бессловесную птицу.
Пока попугай был у меня, мне удалось научить его нескольким фразам. Конечно, как правило, он говорил их невпопад; но сейчас он сказал нечто такое, что прозвучало зловеще-убедительно.
— У меня есть дочь, Блай.
— Ora pro nobis, — ответил Блай.
Молитесь за нас…
Глава сорок пятая
Кэлвин Уэбстер Стиверсон специализировался на защите крупных наркодельцов, рэкетиров, а также богатых мужчин и женщин, убивших супругу или супруга. У него был роскошный офис на девятом этаже одного из зданий в центре Лос-Анджелеса. Здесь располагались просторная приемная и коридор со множеством дверей, за которыми трудились машинистки и адвокаты, средний юридический персонал и следователи. Помимо этой была другая приемная, поменьше, опекаемая крепкой свирепой женщиной, которая окрысилась на меня, когда я имел неосторожность закурить сигарету.
Мне была назначена аудиенция на одиннадцать часов, однако Стиверсона в указанное время на месте не оказалось. Не появился он ни в одиннадцать тридцать, ни в полдень. В половине первого он позвонил и сообщил, что встретится со мной во время ленча в кафе «Мистер Кью».
«Мистер Кью» оказалось забегаловкой на окраине деловой части города. Ни скатертей, ни ковров; приборы из нержавеющей стали; столы качались, поскольку ножки были разной длины; меню написано мелом на доске. Все официанты черные, все клиенты — белые.
