Сломай меня (ЛП) - Такер К. А.

— Спасибо.

Он оставляет меня осматривать кремовый кожаный салон. Здесь на выбор шесть сидений — два ближайших обращены к хвосту, ещё четыре — к носу, все просторные и удобные.

Я прохожу дальше, чтобы обеспечить себе немного уединения, и нахожу номер Генри в телефоне. После недолгого колебания я нажимаю на кнопку набора.

Меня охватывает разочарование, когда я слышу голос его автоответчика.

— Привет. Я на твоей взлетно-посадочной полосе. Полагаю, ты узнал о том, что случилось. — Белинда ему позвонила? Или он увидел меня на пароме и спросил? Хотя это не важно. — Спасибо. Я не знаю, насколько всё плохо, но... это много для меня значит. Я просто хотела сказать спасибо. В этом не было необходимости. Но спасибо.

Я завершаю звонок, чтобы не сказать лишнего, и опустившись в кресло, смотрю на горную гряду вдали.

Возможно, я вижу её в последний раз.

Вернусь ли я когда-нибудь? Раз мне не нужно платить за билет, возможно, я смогу себе это позволить. Если с папой каким-то чудесным образом все будет в порядке, чего, скорее всего, не произойдет, если на него перевернулся трактор.

Пожалуйста, Господи. Пусть он выживет.

Громкий рокот двигателей оглушает, и я нервно вздрагиваю. Это мой второй полёт в жизни, и этот самолёт намного меньше предыдущего. Насколько вообще безопасны эти частные штуки?

Я терпеливо жду, потому что не могу позволить себе ничего иного, пока Джек Родан нажимает кнопки у трапа. Видимо, на таком маленьком рейсе стюардесса не нужна.

Проходит пять минут.

Десять.

Пятнадцать.

Затем двадцать, и я начинаю нервничать.

— Ну наконец-то! — кричит Джек кому-то. Через мгновение он отступает.

И на борт поднимается Генри.

Глава 26

Генри приглаживает растрепанные ветром волосы.

— Пришлось разбудить моего пилота вертолета. Он не планировал лететь так скоро.

— Как и мы. — Джек усмехается и пожимает Генри руку. — Присаживайся. Мы готовы к вылету.

Мое сердце колотится в груди, как отбойный молоток. Генри здесь? Он летит со мной в Питтсбург?

Его кристально-голубые глаза останавливаются на мне, переполняя меня сотней эмоций.

— Где будем дозаправляться?

— Под Сиэтлом.

— Отлично.

Вместо того чтобы сесть, Генри скрывается в кабине пилотов, и я слышу, как он обменивается приветствиями. С капитаном, полагаю.

Я тихо наблюдаю, переполненная волнением и тревогой, как Джек закрывает дверь. Генри возвращается.

— Холодильник заполнен?

— Да, сэр.

Поправив шляпу, Джек исчезает в кабине пилотов и закрывает за собой дверь.

Генри ставит передо мной на стол коричневый бумажный пакет.

— Я подумал, что ты ничего не ела, и попросил кухню собрать что-нибудь.

— Спасибо.

Я действительно умираю с голоду.

Он снимает куртку и бросает ее на сиденье. Я любуюсь его серой футболкой, идеально облегающей торс — не слишком плотно, но достаточно, чтобы подчеркнуть мышцы.

Как же я скучаю по ощущению его тела под пальцами.

Подумать только, мне было позволено прикасаться к нему, он был моим, хотя бы недолго.

Пока я не стала ревнивой, недоверчивой собственницей.

И я ничего не могу изменить или исправить. Если я о чем-то и буду жалеть до конца своей жизни, так это об этом.

Он усаживается на сидение напротив меня, пристегивается и начинает настраивать медиасистему, пока мягкая музыка не заполняет салон.

— Тебе нужно поесть, Эбби.

Мир за окном приходит в движение, когда самолет выруливает на взлетную полосу. Чтобы отвлечься, я достаю содержимое пакета и раскладываю его перед собой. Гранола, йогурт, фрукты, омлет, рогалики с разными сырами, копченый лосось, бекон и орешки. Фактически все, что дают на завтрак.

— Я не знал, что ты захочешь. Решил предоставить выбор.

Генри открывает контейнер с фруктами и берет виноградину.

— Перелет будет долгим.

— Сколько?

— Девять-десять часов. Мы доберемся до Питтсбурга только поздно вечером.

Я глубоко и прерывисто вздыхаю. Девять-десять часов — куда лучше, чем пятнадцать-двадцать. Но будет ли мой отец еще жив к моменту приземления?

— Чуть не забыл.

Он лезет в карман джинсов, достает две упаковки вяленой индейки и бросает их на стол рядом со всем остальным.

— На всякий случай.

Я не могу сдержаться и разражаюсь смехом, вспоминая тот первый день с Генри. Надежду, волнение, трепет. Невозможное «а что, если».

До того, как я все испортила.

Вскоре смех сменяется слезами. Я даже не уверена, о чем плачу: о Генри, отце, отъезде с Аляски. Кажется, сейчас все идет не так, как надо.

— Прости.

Я вытираю слезы тыльной стороной ладони, но их тут же набегает еще больше, пока я даже не перестаю что-либо видеть сквозь пелену.

Я слышу, как расстегивается его ремень безопасности, а затем, мгновение спустя, и мой, и сильные руки поднимают меня с кресла. Мы опускаемся на другое сидение, где нет столика, я сижу у него на коленях, в его объятиях, уткнувшись лицом ему в шею.

— Разве мы не должны быть пристегнутыми во время взлета? — шепчу я, вдыхая его запах в надежде успокоиться.

— Это мой самолет. Мы можем делать что угодно.

— Хорошо.

Я не хочу двигаться. Никогда.

Сжимаю его футболку в кулаках и остаюсь на месте, когда двигатель ревет, набирая скорость, и мы отрываемся от земли и поднимаемся высоко в небо.

Я не хочу ничего говорить, чтобы не отпугнуть его словами, так что прикусываю губу и молчу, запоминая ощущение в его объятиях. Как мне повезло испытать это.

— Хотела бы я повернуть время вспять, — шепчу я, прижимаясь к нему.

Его грудь вздымается с глубоким вздохом.

— Не сейчас, Эбби.

Он возводит между нами стену.

Я закрываю глаза и позволяю себе помечтать о его губах, руках, обнаженной коже.

Мечтаю, чтобы все это снова стало моим.

Так я проваливаюсь в сон.

***

Я просыпаюсь в объятиях Генри от голоса капитана, объявляющего по внутренней связи о начале снижения в Сиэтле.

Ужасающая реальность бьет меня, как кирпич в грудь. Отец. Несчастный случай. Я тут же хватаюсь за телефон.

— Полчаса назад он все еще был на операции. Я следил, — говорит Генри.

— Наверное, это хорошо?

Он убирает спутанные волосы с моего лба, а затем, словно спохватившись, отдергивает руку.

— Да, это хорошо.

— Ты мог переложить меня.

— Не хотел будить. Тебе, похоже, было удобно.

— Да, я почти не спала прошлой ночью, а таблетки от тошноты иногда вырубают меня. И мне было удобно.

Он натянуто улыбается в ответ.

Внезапно я чувствую неловкость, будто должна либо слезть с него, либо поцеловать. Он никак не давал понять, что не против поцелуев, поэтому я слезаю с его колен.

Он, кажется, ждал этого, потому что встает и, потягиваясь, направляется в крошечный туалет в хвосте.

Еда, которую он принес, все еще на столе. Я пересаживаюсь и ковыряюсь в холодном беконе и омлете, слишком голодная, чтобы брезговать.

— Не волнуйся. В Сиэтле нам привезут что-то горячее.

Генри садится напротив и утыкается в телефон.

— Все в порядке. Я люблю фрукты.

Я переключаюсь на йогурт с гранолой, случайно сбивая крышку со стола. Когда я наклоняюсь за ней, замечаю его носки.

Я сжимаю губы, чтобы скрыть улыбку, но не выходит.

— Что?

— Полагаю, ты не просишь Майлза помогать с одеждой?

Он прищуривается.

— А что?

Я намеренно тяну время, макая клубнику в йогурт и облизывая ее. Я чувствую его взгляд на губах и наслаждаюсь моментом внимания, вспоминая, как эти горящие глаза смотрели на меня сверху вниз, когда мне было позволено так же облизывать его.

— Потому что на тебе носки разных оттенков синего.

Он стонет, но затем смеется над собой.