В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле

Они немного поговорили, насколько это вообще возможно в зале, заполненном клиентами, которые толпились вокруг бара, как термиты. Болтали о всякой ерунде — о музыке, жаре и лучшем коктейле, — и вдруг она сказала:

— Если бы здесь была отдельная комната, где мы могли бы поговорить более спокойно, это место было бы идеальным.

Если у Байрона осталась хоть капля интуиции, эта фраза, а также взгляды и улыбки означали намерение уединиться.

— Если хочешь поговорить, есть мой кабинет, — ответил он, бросив на неё приглашающий взгляд.

— Жду не дождусь, — ответила девушка и медленно опустила длинные ресницы. Во внутренних уголках её глаз сверкали две микроскопические искорки.

Байрон взглянул на Еву, как бы говоря: «Увидимся позже».

Во взгляде Евы появилось странное раздражение.

А может, и нет, возможно, это он сам раскаивался и приписывал другим своё абсурдное настроение.

«Нет причин расстраиваться, не веди себя как идиот и приступай к делу».

Байрон схватил на лету пару холодных бутылок «Гиннесса» и указал девушке направление. Пока она шла, покачиваясь на каблуках головокружительных красных туфель, он разглядывал её задницу. Милая.

«Что ты за мужчина? Милая?»

Они вошли в кабинет, и он понял, что до сих пор не спросил, как её зовут. Байрон уже собирался это сделать, как вдруг подумал, — нет, он не хочет этого знать. Он даже не собирался с ней разговаривать.

Девушка непринуждённо уселась на диван и отпила из бутылки. При каждом глотке она озорно поглядывала на него, словно не желала прелюдии, состоящей из слов, и хотела поскорее перейти к следующему этапу. Кожа на её лице, в не таком приглушённом свете, как в зале, выглядела странной, неестественно золотистой. Глубина взгляда, казавшаяся интригующей в полумраке, была результатом густого макияжа вокруг век.

Он сел рядом с ней на диван, и через некоторое время — достаточное, чтобы поставить бутылку, — она подтвердила, что не намерена теряться в бесполезной болтовне. Девушка набросилась на него, в буквальном смысле слова. Она поцеловала его, и её язык имел вкус джина, вишнёвого ликёра и пива. Её поцелуи были прожорливыми, а руки — непоколебимыми. Она стащила с него футболку и отработанным жестом развязала узел на своём топе. Лиф сполз, обнажив белые груди, маленькие, манящие. На одном соске виднелся пирсинг в форме крошечной подковы.

— Я хочу тебя, — тихо сказала она, — с тех пор как впервые пришла в твой клуб. Просто слушая, как ты поёшь, я возбуждаюсь. Я фантазирую о тебе уже несколько недель.

Мало поэзии, но много действия.

Лучшего Байрон и желать не мог.

Секс сколько душе угодно.

«Так почему же я чувствую себя дерьмово?

Почему мне кажется, что я участвую в посредственном спектакле?

Почему я смотрю на неё и говорю себе: ладно, ты красивая и горячая, и пирсинг в соске возбуждает, и, может быть, если выпью ещё немного, у меня даже встанет, но трезвый я не могу заставить его двинуться?

В трезвом состоянии я думаю только о ней, о её поцелуях, о её языке, ногах, о её татуированной спине. Трезвым я хочу Франческу».

— Послушай…

Девушка, видимо, почувствовала диссонанс и посмотрела на Байрона, нахмурив брови. Помада на её губах размазалась, как лужа красных чернил.

— На самом деле это не твоя вина, — продолжил Байрон. — Ты чертовски сексуальна, но я… я думаю, что выебал себе мозг другой.

«Я не создан для перепихона без сердца.

Они оставляют во мне послевкусие яда.

Может, я родился не в то время».

— Я прошу прощения, — повторил он.

— Окей, — пробормотала девушка, пожав плечами. Она поднялась на ноги, снова завязала топ. Взяла бутылку пива и допила её содержимое. Перед тем как выйти из кабинета, она пробормотала: — Сучке повезло. Ты сногсшибательный.

Байрон на несколько минут застыл в состоянии глубокого неверия. Опершись локтями на бёдра и зажав голову в ладонях, он смотрел в неопределённую точку на полу. Он чувствовал себя истощённым, потрясённым и безнадёжно идиотом.

«Что со мной происходит?»

— Я была уверена, что всё так обернётся. — Голос Евы нарушил его оцепенение.

Байрон резко поднял голову и посмотрел на неё. На её лице виднелось веселье.

— Как «так»?

— Что ты ничего не сделаешь.

— Ты провидица? Потому что я сам этого не знал.

— Тогда я знаю тебя лучше, чем ты сам.

— Разве не ты мне всегда говорила… ну, немного развлечься?

— Да, именно развлечься. Но когда ты шёл сюда с той девушкой, у тебя было выражение лица человека, идущего на виселицу. Казалось, что… ну, это был долг или… испытание. Зачем ты так мучаешь себя, Бай? Если ты влюбился в ту девушку, Франческу, почему бы тебе просто не признать это? Что в этом такого?

Байрон покачал головой, опираясь на ладони.

— Потому что это плохо. Это невозможно. Это неправильно.

— Что неправильно?

Он бросил на Еву растерянный взгляд. Последний год он жил, погрузившись в чувство вины. Это было всё равно что пытаться идти по зыбучим пескам. С каждым шагом в любом направлении он только тонул. Хуже всего было не иметь возможности ни с кем поговорить об этом: загнанная вглубь вина становится семенем, из которого может вырасти плотоядное растение. С тех пор как появилась Франческа, ослепив его почти чудесным образом, словно их объединяло нечто такое, что невозможно объяснить никакими человеческими доводами, чувство вины усилилось до такой степени, что стало его душить. И чем больше он пытался удержать её на расстоянии и чем меньше ему это удавалось, тем сильнее он чувствовал себя человеком без чести.

Ева присела рядом с ним и положила руку ему на плечо.

— Бай, я твой друг, ты знаешь, что можешь мне всегда доверять. Что мучает тебя до такой степени, что ты не можешь испытать новое чувство? Дело не только в том, что она твоя студентка, это осложнение, но не непреодолимое препятствие. Ты же не школьный учитель, влюблённый в 15-летнюю девчонку. Что несправедливого в том, что ты чувствуешь?

— Несправедливо испытывать к незнакомке, о которой я почти ничего не знаю, более сильные эмоции, чем к Изабель. Я чувствую себя неверным по отношению к ней.

Ева крепче сжала его плечо.

— Для мужчины, живущего среди поэзии, песен и музыки, ты слишком математичен. Я думала, что стихи, которые ты учишь, и строфы, которые поёшь, помогли тебе понять, что с чувствами нельзя заниматься математикой, чувства приходят и не спрашивают твоего разрешения. И ты хочешь лишить себя их ради… чего? Из верности Изабель? Позволь заметить, ты был очень предан ей.

— Ты не знаешь, что…

— Правда, я не знаю всего, но знаю достаточно. Я знаю, что она была больна, что с ней было трудно справиться и лечить, что её можно было запереть в психушке или, что ещё хуже, поступить, как Эдвард Рочестер в «Джейн Эйр». Сумасшедшая жена на чердаке, а муж бегает по улицам и трахает французских танцовщиц, чтобы забыться. Но не ты. Ты был рядом с ней до последнего дня, ухаживал за ней, кормили её, мыл, одевал, как мать, отец и няня. В чём ты можешь себя упрекнуть?

Байрон энергично потёр пальцами лоб.

— Ты не понимаешь, Ева…

— Тогда объясни мне, пожалуйста.

Байрон уставился на неё. Его смертельно усталые глаза блестели, словно время повернулось вспять и вернуло его в те трагические дни. Безумие сегодняшнего вечера — абсурдная попытка излечиться от мук настоящего путём секса с совершенно незнакомой женщиной — воспламенило в нём потребность очиститься признанием о муках прошлого.

— Она умерла из-за меня, — заявил он.

— Ты её убил?

Он решительно покачал головой.

— Нет! По крайней мере, не в общепринятом смысле. Изабель страдала параноидальным расстройством. Когда мы познакомились, я не мог этого понять. Она была просто эмоциональной девушкой с переменчивым характером и глубокой неуверенностью в себе. Как можно отличить повышенную чувствительность от настоящей психической патологии? Она была красива, заставила меня почувствовать себя важным, она показала, что любит меня таким, какой я есть, а не за мою фамилию, и это было больше, чем я когда-либо имел. Потом Изабель забеременела, и мы поженились. Беременность стала решающим фактором, но ещё более решающим стало противодействие моей бабушки.