В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле

— Только ты можешь это знать.

— К сожалению.

— И поэтому сегодня вечером ты привёл сюда ту девушку? Чтобы проверить себя?

— Что-то в этом роде. Какая умная мысль… Когда мысли неясны, совершаешь большие глупости.

— И ты что-нибудь понял? Помог ли этот идиотский эксперимент?

В который уже раз Байрон бросил на Еву обеспокоенный взгляд.

— Это помогло мне понять раз и навсегда, что мне нужно бороться с тем, что, как мне кажется, я чувствую. Всё, что мне нужно сделать, это держаться от Франчески на расстоянии и…

Глаза Евы блестели. Во время этих проникновенных признаний она не могла сдержать слёз, растопивших её тушь и веселье, но перед тем, как вернуться на работу, одарила Байрона улыбкой и ласковой фразой.

— И тогда ты всё равно рухнешь, как солдат, которого бьют ни копьём, ни мечом и ни гранатомётом, а ангельской лаской и проклятым поцелуем.

Затем она оставила его одного в комнате.

Оставила со списком резких приговоров в его мыслях.

«На похоронах Изабель я дал обещание.

Я никогда больше не женюсь.

Не буду любить никого другого.

И заплачу за то, что не спас её.

Даже ценой смерти, я сдержу своё слово».

Байрон вернулся домой почти на рассвете. От него пахло травкой и алкоголем, будто он сам курил и пил, хотя большую часть времени провёл в кабинете, обдумывая свои мысли. Он не сделал даже затяжки и едва выпил полпива, прежде чем потерпеть фиаско с рыжеволосой девушкой.

Он оставил мотоцикл в гараже и поднялся по лестнице. Ему хотелось лечь в постель и уснуть.

Но как только Байрон подошёл к двери, он испугался, что уже заснул и начал видеть сны.

Рядом с рюкзаком и небольшим суккулентом, поставленным на пол, согнув ноги, прислонив голову к стене и закрыв глаза, сидела Франческа.

Глава 15

Франческа

За дверью стоит дьявол и разглядывает меня.

Меня не волнует, что он ниже меня ростом, худой, морщинистый и слабый, как сгоревшее дерево.

На мгновение я вижу его таким, каким он был в прошлом, в дни ада, боли, ночи, что проводила в мольбах к Богу, но Бог так и не пришёл. Вижу его высоким, сильным, дьявольским, с когтями.

Он стоит на пороге, в жалком потрёпанном костюме, редкие волосы на голове, голубые глаза почти прозрачны и контрастируют с желтизной склер. На лице — кладбище морщин, руки дрожат, между пожелтевшими пальцами догорает сигарета.

— Франческа? — спрашивает он. — Это правда ты?

Я должна выгнать его пинком под зад.

Я могу его выгнать одним пинком.

Я сильная, подминала и ранила более молодых и сильных мужчин.

Но я не могу пошевелиться, меня парализовало. Кажется, я чувствую вокруг себя прежний жар пламени, запах пепла и крови и тяжесть его рук на моих губах. Мне следует встряхнуться, должна отреагировать, не дать страху блокировать меня.

С почти титаническим усилием, словно вытаскивая руку из твёрдого бетона, я достаю из кармана нож.

Вот, теперь я владею своей катаной, жаждущей смерти.

Я направляю клинок на него и вижу, как перед всё ещё открытой дверью он становится ещё бледнее, чем был.

— Я не хочу причинять тебе боль, — бормочет он, выставляя руки вперёд в жесте человека, который хочет остановить препятствие.

— Ты не можешь навредить мне, — заявляю я. Он щурится. Ему словно приходится вычеркнуть из памяти тонкий голосок отчаявшегося ребёнка, плачущего в темноте, чтобы заменить на этот взрослый, твёрдый, угрожающий тон.

— Я не хочу обижать тебя, — повторяет он. — На самом деле я пришёл сюда, чтобы за всё извиниться.

«За всё извиниться?»

Он что, думает, извинений достаточно, чтобы стереть содеянное им?

В каком мире, по его мнению, он живёт? В параллельной вселенной, где, чтобы получить прощение достаточно упасть на колено? Не может быть прощения за боль, которую невозможно забыть.

Можно простить шутку, детскую ошибку, неудачную игру. Украденное варенье, остриженные во сне волосы, сломанные игрушки, толчок, от которого сдирается локоть или даже скалывается зуб. Но не такое.

Только если бы путешествие во времени существовало, и он побежал назад и приземлился в мартовскую ночь, чтобы помешать своему другому «я» начать резню ангелов, я могла бы, возможно, попытаться не чувствовать того отвращения, которое испытываю.

Но прошлое — это алмаз.

Что было, то останется навсегда.

И я никогда не прощу его. Более того, я убью его. Сейчас, на этой площадке, в этом пустом доме.

— Ты пришёл умереть?

Его ответ заставляет меня вздрогнуть.

— Да, — заявляет он, и это не кажется провокацией или насмешкой. — Я на самом деле скоро умру, — продолжает он сразу. — У меня последняя стадия рака. Мне осталось жить не более трёх месяцев.

Смотрю на него и не сомневаюсь, — это правда. У него вид человека, который идёт под руку со старухой с косой, невзирая на меня и намерения моего ножа.

— Сигареты, так сказали врачи, — добавляет он. — Я всегда много курил. У меня нет ни одного внутреннего органа, который не был бы уже логовом червей.

— Чего ты хочешь?

— Извиниться перед тем, как уйти на тот свет. Я не говорю, что умру с миром, но, по крайней мере, не буду в войне. Я долго искал тебя, хотел закончить путешествие достойно.

Тот же монстр, что и всегда. Он пришёл извиниться? Чтобы успокоить свою душу? Может, он надеется, что какой-нибудь благосклонный херувим поверит его раскаянию и замолвит словечко перед Вельзевулом?

Ему всё равно, как я, какой стала, смогу ли когда-нибудь жить без кошмаров, нормальной жизнью. Главное — получить поблажку, пока гробовщики не заколотили гроб.

И всё решено.

— Франческа, я не претендую на твоё прощение, — продолжает он между двумя приступами кашля.

— Я бы не простила тебя, даже если бы ты пришёл в слезах и на карачках, — говорю я, и мой голос острее ножа, который продолжаю вертеть.

— Все эти годы я держался в стороне, надеясь, что ты забудешь.

— Ты держался в стороне, потому что боялся, что окажешься в тюрьме или в морге. А теперь, когда заболел, ты пришёл сюда в надежде, что я тебя убью.

— Если сделаешь это, я пойму.

В одно мгновение, как, полагаю, происходит в моменты перед смертью, в сознании мелькает чёрно-бело-красная плёнка моего детства. Шквал ужасных образов, от которых мне хочется блевать. И убить его, как мы с Маркусом всегда планировали сделать.

Однако теперь я понимаю, что это неправильное решение. Не потому, что жалею его или прощаю чудовище, которым он был. Не потому, что взрослая женщина, на которую я смотрю в зеркало, забыла слёзы маленькой девочки, которая никогда не смотрелась в зеркало. Я была там с ней, как могу забыть её страх, её голову, спрятанную под подушкой, её маленькое сердце, зажатое в горле, молитвы к Богу, который так и не появился? Нет, убить его было бы слишком удобно.

Поэтому я смотрю на него и чувствую, как на моих губах появляется едкая улыбка.

— Знаешь, что? — заявляю я. — Я не стану тебя убивать. Хочу, чтобы ты сильно страдал, чтобы рак сожрал тебя, а чувство вины, если ты знаешь, что это такое, поглотило то немногое, что осталось в твоей душе. Я не хочу спасать тебя, убивая, хочу, чтобы ты жил до последнего вздоха, представляя, как дьявол ждёт тебя с распростёртыми объятиями. Надеюсь, остальные проклятые будут пировать на твоих костях. А теперь проваливай, я и так дала тебе достаточно времени.

С этими словами я толкаю дверь.

Она закрывается перед его лицом с грохотом, похожим на взрыв, оставляя его снаружи, навсегда за пределами моего дома и моей жизни.

Какая странная и жалкая ночь.

Какая страшная и жалкая ночь.

Провожу её с широко открытыми глазами, сердце колотится, руки трясутся.

Я так устала, что должна лечь в постель и спать, спать, спать и не думать ни о чём, кроме тёмного, беспробудного сна. Но я делаю нечто совершенно безумное. Я не могу оставаться в квартире, мне кажется, что воздух внутри заражён его ядовитым дыханием. Даже если стоял на пороге, он как будто загрязнил моё жизненное пространство.