В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле

Амабиле Джусти

В твоих глазах

Случилось просто —

Он спросил меня, его ли я…

Я не ответила ему губами

А произнесла глазами —

Эмили Дикинсон

Глава 1

Франческа

Шесть месяцев назад.

Мордашка грёбаного ангела победила.

Маркус ушёл.

Он исчез за порогом вместе со своей мощью, татуированным сердцем и отчаянной любовью к Пенни.

Я больше ничего не могу предпринять, чтобы удержать его, но в основном я больше ничего не хочу делать. Бывают моменты, которые не совсем прощания, но почти: похожие на «однажды мы снова увидимся, но не знаю, в какой день». Уверена, мы снова встретимся и вспомним, как это было, кем мы были, чего хотели и чем довольствовались. Может, мы будем плакать, мы, кто никогда не плакал, потому что иногда легче плакать, когда находишь, чем когда теряешь себя. Мы плачем скорее от облегчения, чем от страха.

Возможно.

Сейчас я знаю только то, что как только дверь закроется, мне придётся вцепиться в перила, чтобы не упасть с высоты, внезапно показавшейся головокружительной.

Мне кажется, я нахожусь на крыше небоскрёба и парю. Один шаг — и воздух поглотит меня. У меня больше никого нет. Мать умерла, когда я была ребёнком. Отчим жив, но я очень хочу, чтобы он умер. Мы искали его долгие годы, но след мудака потерялся. Маркусу хотелось использовать отчима в качестве мешка для бокса. А я хотела увидеть, как его вырвет кровью из глаз. Надеюсь, за это время отчим попал в один из уродливых кругов ада, в один из тех, где милосердие так и не родилось.

Кто ещё у меня остался? Ни родственников, ни друзей, ни даже кошки.

Я грёбаный остров.

И что мне теперь делать? Я ждала Маркуса четыре года, пока сидела в тюрьме, и ещё два года после, когда там снова оказался он. Я ждала его, надеясь, что он забудет её. Но его взгляд и даже улыбка сказали мне без слов: «Прости, Фран, но Пенни — моя самая глубокая татуировка».

Я смотрю на свои руки, на свои пустые руки без него. Кажется, что на запястьях вибрируют шрамы. Они не так заметны, как раньше, на них вытатуированы две тонкие изумрудно-зелёные змейки, что свернулись в виде браслетов. Но в определённые моменты они как будто снова становятся живыми, кровоточащими, словно змеи под кожей.

Голос, голос тринадцатилетней давности, тот властный, убийственный голос, возвращается, чтобы выкрикнуть мне слова, которые я заперла в ящике. «Покончи с этим. Найди лезвие. Нажми на лезвие. Хоть раз в жизни что-нибудь доведи до конца. Маркусу нужна она. Он никогда тебя не любил. Ты годишься только в навоз для червей. Или как шлюха. Но шлюхой ты уже была, так что лучше черви. Да здравствуют черви».

Потом я вспоминаю глаза Энни Малкович: они похожи на глаза моей матери, когда я была маленькой, а она заплетала мне волосы, нашёптывая детские стишки на испанском.

А потом я снова вспоминаю глаза Монти, маленькие и усталые, в крапинках, как его дешёвые пиджаки и узкие тонкие галстуки. Глаза без злобы, глаза друга, который не притворяется отцом, но тем не менее остаётся им до глубины души.

И я говорю себе: нет, я не могу этого сделать. Они очень мне помогли. И они уже потеряли сына. Если умру я, Кэмерон умрёт дважды.

Так что давай, Фран.

У тебя есть яйца. Не облажайся. Просто дыши. Что это за депрессия? Где ты её купила? Где ты её украла? Тебе приходилось страдать и от худшего, и если ты преодолела в прошлом, то сможешь преодолеть что угодно.

Итак, ты потеряла свой дом с крышей из звёзд. Теперь чувствуешь себя потерянной, покинутой, потерявшейся, но сегодняшний день — это не навсегда. Сегодняшний день — это всего лишь кирпичик, капля, пятнышко, плевок. И комок в горле не про тебя, бей всё подряд, как будто ты носишь косички и пастельно-розовую футболку с надписью: ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ, ДЕРЖИ МЕНЯ, ЛЮБИ МЕНЯ, ЖЕНИСЬ НА МНЕ.

В конце концов, ты можешь жить.

На самом деле, я жива.

И у меня есть я.

Это не так много, но небольшая уверенность всегда лучше шумной хрупкости, и это обычно хорошая точка, с которой можно начать рассказ.

Настоящее время

Я останавливаюсь по эту сторону входной арки и, незаметно шевеля губами, напеваю про себя песню. Don't Cry группы Guns N' Roses. Я хорошо её знаю, она такая же часть моей жизни, как цвет глаз, линия носа и родинка в форме звезды на колене. Я пела её и в двенадцать.

Не горюй, не склоняй голову

Пожалуйста, не плачь.

Я знаю, что ты чувствуешь, я тоже.

Я тоже это чувствовал.

Что-то меняется внутри тебя.

А ты не знаешь.

Все будет хорошо, детка.

Ну вот, теперь я чувствую себя лучше. Старый добрый Аксель сотворил своё обычное чудо. Теперь можно и поговорить. Я чувствую, как расширяются лёгкие, мир теряет цвет асфальта, небо перестаёт быть похожим на ржавую крышку, и мне больше не двенадцать. Мне двадцать пять, солнце обжигает камни и ангелов, и я — сука.

Стерва, кто не остаётся незамеченной. Я знаю это, всегда это знала. Когда была маленькой девочкой, задолго до того, как всё это случилось, в той жизни, которую называю другой, мама говорила мне, что меня создала принцесса-ведьма из специальной глины, состоящей из угля, бриллиантов и лепестков красных роз. Я чертовски красива, отрицать это бессмысленно. Не то чтобы я часто смотрелась в зеркало: об этом мне говорят глаза других людей.

Поскольку я ненавижу чужие взгляды, сегодня я решила перевоплотиться. На мне удобные джинсы, настолько удобные, что в них может поместиться ещё одна я и виолончель, туфли на плоской подошве, ниже которой только земной центр, и серое шерстяное пальто, которое не помешает гардеробу монахини. Но прежде всего я подстригла волосы. Я отрезала их одним жестом, без обратного отсчёта. Зааак. Шипение меча. Гильотина. Волосы короткие, чудовищно короткие, едва достают мне до шеи. И всё же, несмотря на мой бесформенный наряд, растрёпанные волосы, недобрый взгляд и фиолетовый блокнот, который держу крепко, как щит, меня, как обычно, преследуют глаза людей.

Они правда так поступают или мне это только кажется?

Может, я несчастная сумасшедшая, страдающая манией преследования? А может, они наблюдают за мной без злобы, не как те, кто хочет чего-то ужасного. Мне нужно привыкнуть к тому, что бывают взгляды без отвратительных намерений. Может быть, они заинтригованы, потому что я без блокнота из леопардовой кожи за тысячу долларов и не в милом коротком платьице. Может, они не жестоки, а просто снобы.

Остальные девушки почти все выглядят так, словно вышли из идеального мира. Они ходят стайками, смеются, у них зелёные и сапфировые сумки, зелёные и сапфировые глаза, волосы волнами и выражение лиц тех, кто не хочет оказаться в другом месте.

А я бы хотела быть в другом месте?

Честно говоря, я нигде не чувствовала себя как дома, так что одно место ничем не хуже другого. И здесь, в конце концов, не так уж плохо. Главный кампус похож на готический замок. Я ожидаю увидеть гаргулий, парящих между шпилями крыш.

А пока надеюсь, что смогу найти лекционный зал. Мне дали карту, но я не знаю, как её интерпретировать, и совершаю нелепые повороты как бильярдный шар.

Все здания вокруг выглядят одинаково: серые, в стиле королевской усыпальницы, с пристройками, похожими на колокольни. Внезапно я оказываюсь перед дворцом того же серого цвета, лестница которого увита ветвями плюща и усыпана сухими листьями.

Должно быть это факультет гуманитарных наук, но я не уверена.

«Что тебе стоит спросить?

Хочешь войти, когда все уже сидят и занятия начались?»

Я предвкушаю сцену, и меня пробирает дрожь. Профессор окажется старой свиньёй и засранцем, заметит меня, идиотски пошутит по поводу моего вопиющего опоздания и пригласит сесть в первый ряд. Это не совсем надуманная возможность: тот, чья фамилия Лорд, с самого рождения будет чувствовать себя крёстным отцом. Его эго будет таким же безграничным, как и его живот. Я представляю профессора колючим, всезнайкой и вечно потным. Здесь есть место, мисс, проходите. Нет! Я не хочу сидеть в первом ряду, не хочу, чтобы профессор по моему любимому предмету был потным, свиньёй и засранцем, не хочу опаздывать на первое в жизни свидание, которое не будет пахнуть надувательством. Я ждала этого момента долгие годы. Училась, пока ждала, получила стипендию, пришила другую кожу к своей прежней. Внутри — всё тот же обиженный ребёнок, всё та же рычащая женщина, которая знает, как сильно ударить, если нужно, и если она убивает тех, кто хотел убить её, то не теряет сна из-за угрызений совести. Снаружи — цыпочка, она живёт дальше, у неё есть нормальная работа, приличная квартира, пачка сигарет, которой хватает на три дня, а не на один, и несколько желаний, что вылезают из ящика, оставленного открытым на сантиметр. Среди желаний, которые ещё можно осуществить, — эта проклятая лекция. Этот университет. Эта нормальность. Так что, даже если профессор окажется не самым лучшим, я хочу хотя бы попытаться всё не испортить. Прийти вовремя — хороший способ не начать не с той ноги.