В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле

Вдруг неожиданное событие заставило его подпрыгнуть.

Он приоткрыл рот, удивлённо глядя в окно. Продолжал падать снег. Даже дом казался далёким, за этой клубящейся серостью.

Может, он сходит с ума?

А может, всё это происходит на самом деле.

Байрону показалось, что он услышал в темноте храбрый крик чайки.

Эпилог

Франческа

Спустя шесть месяцев

Я смотрю на вид из французского окна этого большого пустого дома. Зелёный цвет побеждает, наряду с красным от трёх кустов роз, которые издалека похожи на вишни. Я смотрю на периметр сада, на маленькую стену с вьющимися клематисами, готовыми расцвести, и трудно не заплакать.

Подтверждаю, счастье делает меня более склонной к слезам, чем горе. Возможно, потому, что против боли нужно бороться, и у тебя нет времени на нытьё, если хочешь остаться в живых. На войне инстинкт самосохранения делает хладнокровие незаменимым. Но в мирное время, когда солнце светит на цветы, а не на кровь, броня, которой окружил себя, и особенно внутренняя, перестаёт быть металлической оградой и рушится к твоим ногам, как расплавленное золото. Я запахиваю кожаную куртку, покачиваюсь на каблуках, переступая с ноги на ногу, чтобы сдержать дрожь, вызванную эмоциями. Слышу голоса Байрона и агента по продаже недвижимости, доносящиеся из другой комнаты. Это был договор, подписанный душой, связывающий Байрона сильнее, чем соглашение, написанное чернилами.

«Следующий дом выберешь ты».

И он сдержал своё слово.

Мы начали искать жильё сразу после Рождества, как только начался второй семестр и закончился курс современной поэзии, чтобы избежать опасности быть застигнутыми вместе. Мы посмотрели несколько в Амхерсте и его окрестностях, но ни один не позвал меня и не сказал: «Это я, здесь ты будешь отдыхать от своих мыслей, эти стены будут охранять тебя, на этом подоконнике твоя маленькая Шилла покажет свои нежные розовые цветы, в этой комнате ты будешь писать, в каждой комнате ты будешь заниматься любовью».

Но сегодня утром словно почувствовала, — я пересекла финишную черту. К концу моей первой четверти века у меня есть ощущение, что все пути, которые проделала, неровные дороги, заросшие колючкой, подъёмы, такие крутые, что я падала назад, имеют смысл.

Если я та, кто я есть (что не так уж плохо), зависит от того, какой я была. Если в конце этой дороги, полной крестов, меня ждут эти вишнёвые розы, я могу принять и шипы.

Я имею в виду не только сад, дом, новую жизнь. Я имею в виду Байрона. Цвет его глаз должен был сразу дать мне понять: нельзя иметь в зрачках зелёные щёлочки надежды и не быть надеждой.

Внезапно, пока слёзы застилают пейзаж, раздаётся трель входящего звонка на мобильном телефоне. Я узна́ю номер Пенни.

Последние несколько месяцев мы поддерживали связь, не постоянно, но часто. Странно, как всё меняется. Тот, кого ты ненавидел, становится тем, с кем ты не против поговорить.

— Ну что, хорошие новости? — спрашиваю я.

— Очень хорошие и огромные, как и ожидалось, — отвечает она, в эйфории.

— Насколько огромные?

— Четыре килограмма и сто граммов! Как только увидел его, Маркус сказал: «Сразу видно, — это мой сын!» Но теперь он боится брать его на руки. Боится навредить. — Я смеюсь при мысли об этом великане с его огромным ребёнком. Пенни продолжает шутливым тоном: — Ты когда-нибудь могла подумать, что Маркус паникует? В последние дни беременности он спрашивал меня, как я себя чувствую, каждые три с половиной минуты. Клянусь, я не преувеличиваю. И даже сейчас он следит за нами обоими, мной и малышом Томасом, словно мы сделаны из стекла и его долг — не дать нам развалиться на части от малейшего порыва ветра.

— Он будет заботиться о вас, не зная, что вы заботитесь о нём.

— Мы заставим его в это верить, верно, Томас? — Тихий плач ребёнка пересекает воздух и достигает моего сердца. Мы разговариваем ещё несколько минут, затем я прощаюсь и оставляю Пенни в её новой жизни, которая теперь включает в себя эту вечную любовь.

Оглядываюсь на сад, затем на комнату. Представляю, что она выкрашена в мягкий цвет глицинии. Мне снова хочется плакать. Я превращаюсь в протекающий кран, всё стимулирует мои эмоции. Например, сильные руки Байрона, обнимающие меня сзади.

— Ну что, глаза цвета моря? Что скажешь? — спрашивает он, шепча мне на ухо.

Я поворачиваюсь и рассказываю ему всё глазами. Он улыбается и целует меня. Ласкает мои губы. Боже, он такой приятный на вкус.

— Тебе придётся принять мой вклад, — заявляю я сразу после поцелуя. — На все расходы, я имею в виду.

— Я приму всё, что исходит от тебя, хотя…

— Никаких «хотя». Пропорционально тому немногому, что у меня есть, я намерена внести свою лепту.

— Согласен, не хочу, чтобы этот момент портил хоть какой-то изъян. Для меня главное, чтобы ты занималась творчеством. Те первые несколько страниц, которые дала мне прочитать, обещают удивительное.

— Это просто мысли в кучу.

— Ты когда-нибудь слышала о художнике, в котором не было бы хаоса? Кроме того, по мере того, как ты пишешь, впитывая его, ты становишься ещё прекраснее. Ты живая поэма, моя поэма, моя песня, моё уникальное переплетение нот, моя орхидея, моя книга, мой восход, моё дыхание. Мы будем жить в этом доме, в других домах, будем путешествовать по миру, писать стихи, сажать цветы, рожать детей, встречать вещи, которые будут приковывать нас своей красотой, и вещи, которые будут пугать. Но мы будем вместе. Это самая прекрасная часть путешествия. Мы.

Я ещё теснее прижимаюсь к его груди. Я состою из сердцебиения, словно я не более чем это: сердце, предложенное между невидимыми руками. Я больше ничего не боюсь, не потому, что чувствую себя бессмертной, а потому что чувствую себя сильной. Потому что, как однажды сказала Барби (хотя я её никогда не встречала), не тени правят, а свет.

КОНЕЦ.

Переводчик: Тирамису

Редактор: Тирамису

Язык оригинала: Итальянский

Перевод группы: Tutto che amo|книги|переводы — vk.com/club196340839