Огонь. Она не твоя.... (СИ) - Костадинова Весела

Он крепко, но осторожно и бережно взял её лицо в ладони — белое, бескровное, с затвердевшими скулами и потухшими глазами, — и смотрел прямо в неё, вглубь, пытаясь вернуть, собрать заново из осколков ту Альбину, которая, казалось, в один миг перестала существовать.

— Я подниму всех наших, — продолжал он, не отрываясь, — прочешем каждый квартал, каждый подземный переход, каждый проклятый двор. Если потребуется — обхватим весь город. Взломаем все полицейские системы..

— Уже и давно, — глухо вставил Дмитрий, опускаясь рядом. — Аль, я взломал систему городского наблюдения ещё тогда, когда тебе наркотики подбросили, помнишь?

Он говорил спокойно, сухо, почти буднично, и от этого слова звучали страшнее, чем если бы кричал:

— У нас доступ ко всем камерам, ко всем каналам трафика. Мы видим весь город. Варя, — коротко повернулся к девушке, — ты тут сейчас за старшую.

— Конечно, Дмитрий Николаевич.

— Пошли, — Виктор уже выходил из приемной, отдавая быстрые приказы сотрудникам.

Альбина смотрела на все словно со стороны. Не она больше была директором компании, ее разумом и сердцем, она стала только сторонним наблюдателем, как быстро начал работать созданный ею когда-то механизм.

Разум твердил, что надо собраться, взять себя в руки, снова стать стальной Альбиной которую знали, уважали и боялись сотрудники, но она не могла. Что-то совершенно чуждое ей, вдруг проснулось в ее теле, в ее душе, что-то, чего она сама не понимала. Что-то, что не давало ей снова стать холодной королевой пиара. И не было у нее названия этому состоянию.

Она вообще не могла ни о чем думать, кроме того, что девочка, ее маленькая, хрупкая девочка, с огромными глазами где-то одна, на улицах огромного города.

Она старалась мыслить логически, а видела одну страшную картину за другой. Бешенные потоки машин, злые и хитрые люди, бродячие собаки — бич любого крупного мегаполиса. Дети пропадали всегда, часто безо всяких следов, так и не найденные взрослыми — ей ли не знать статистику?

Так и сидела, глядя в одну точку, пока кто-то не принес ей стакан с водой от которого исходил резкий запах корвалола.

— Альбина Григорьевна, — женский, настойчивый голос заставлял выпить воду. — Давай. Пей.

— Валентина…. — она подняла голову на финансиста, бледную, но почти спокойную.

— Они ее найдут, Альбина Григорьевна. Наши мужики найдут даже бородавку на жопе лошади, если ты им прикажешь. Да если и не прикажешь — тоже.

— Я…. — ее голос сорвался… руки постоянно теребили ткань белых брюк, — я не могу думать…. Не могу….

— Эх, поздравляю, Альбина, — женщина присела напротив нее на пустое место Вари, которая носилась по офису. — Это материнским инстинктом называется. Добро пожаловать в наш клуб матерей.

25

Альбина сидела в кабинете, почти не двигаясь, будто в ней отключились даже базовые сигналы тела — только локти, выдвинутые на край стола, и пальцы, стиснувшие виски, словно пытались сжать разорванное мышление в некое подобие целого. В её виде не осталось ничего от прежней, выверенной, собранной до миллиметра женщины: растрёпанные волосы прилипли к влажному лбу, тушь поплыла, оставив под глазами грязноватые следы, босые ноги прижимались к холодному полу, и мятая, скомканная одежда висела на ней, как оболочка, надетая не по размеру — слишком тяжёлая, слишком ненужная. Даже мысль о том, чтобы умыться или почистить зубы, не возникала — вернее, возникала и исчезала, как чужая, нелепая, неуместная в той реальности, где ребёнок мог погибнуть просто потому, что она, взрослый человек, позволила эмоциям взять верх.

На диване неподалёку сидела Валентина — молча, с той женской сосредоточенностью, что приходит в критические минуты, когда уже не до слов, не до анализа, а только — быть рядом. Она, не делая резких движений, то и дело вставала, выходила в приёмную, чтобы вернуться — всё с тем же отсутствием новостей в глазах. В её молчании не было осуждения — только забота, из которой выветрились все формы. Она просто присматривала, как смотрят за больным: не мешая страдать, но не позволяя окончательно провалиться.

Альбину колотило. Лёгкая, почти незаметная дрожь шла от плеч к лопаткам, от поясницы к шее, пробегала по рукам, как будто её тело всё ещё находилось в бегстве, в котором сознание давно сдалось. Разум говорил — логически, чётко, по-военному: команда работает. Команда делает всё. Дмитрий мобилизовал всех, кто был в доступе, бросив их на просмотры камер, распределив потоки, задействовав системы, к которым имели доступ лишь немногие. Виктор — хищный, выносливый, безжалостный в таких вещах — собрал своих, и уже несколько часов прочёсывал город: дворы, парки, торговые центры, остановки, по периметру и в глубину. Да, она знала. Она даже могла воспроизвести весь ход операции — блоками, именами, маршрутами.

Но никакое знание, никакой хладнокровный контроль в прошлом — ни опыт, ни власть, ни способность управлять чужими страхами — не могли сейчас остановить тот внутренний ад, в котором горела она сама. Потому что всё, что шептало её подсознание, било в одну точку, одну мысль, один образ: Настя одна. На улице. В огромном городе. И ты не с ней.

И никакая логика не могла заглушить тот животный, первобытный ужас, который поднимался снизу вверх — не из сердца, нет, а из самой червоточины души, где не было слов, только образы: ночные улицы, фонари, подворотни, стеклянные остановки, разбитые бутылки, холодный ветер, чужие руки, чьи-то глаза.

Солнце уже давно перевалило за полдень, стало неумолимо приближаться к горизонту. Альбина кусала пальцы, сгрызла ногти до основания — привычка, от которой, казалось, избавилась много-много лет назад. Хотелось встать, выбежать из кабинета, и искать, искать, искать самой, и только невероятным усилием воли она не стала этого делать, понимая, что сейчас не имеет ни малейшего права отвлекать своих людей от поисков. Тех, кто руководствуется не чувствами, а разумом и желанием найти девочку.

А в голову лезли непрошенные мысли о том, что с каждой минутой утекает шанс найти Настю не пострадавшей.

Часы в приемной пробили шесть, вызвав тихий стон из горла. Уже шесть вечера….

К херам гордость! К херам все.

Альбина потянулась за телефоном, замирая над экраном. Закрыла глаза, осознавая, что сейчас подпишет самой себе полный тотальный конец.

Одним звонком. Одним признанием.

Но в глубине этого внутреннего падения — холодная, ясная мысль: если объединить усилия, если отбросить всё лишнее, весь сор, боль, гордость, привычку к одиночеству, — они смогут вести поиски быстрее. Жёстче. Глубже. До самого дна.

Ярослав.

Имя вспыхнуло не как имя врага — как имя ресурса. Имя силы, которую она так долго отталкивала, потому что знала, чем она грозит.

Знала, он через пару часов пригонит людей из другого региона, если надо — организует самолеты и привезет всех своих сотрудников на поиски.

К чёрту гордость.

К чёрту все конструкции, что годами удерживали её в иллюзии автономности. Сейчас осталась только цель, и цель эта была простой до боли: вернуть Настю живой. Пусть даже не целой — пусть с трещинами, со шрамами, с болью — но живой.

И если для этого нужно стереть с себя имя, статус, авторитет — она сотрёт.

Решение уже оформилось, осталась только механика. Она потянулась снова за телефоном, пальцы дрожали, губы прикусаны до крови — и в тот самый момент, когда должна была начаться необратимость, когда она уже собиралась нажать контакт, в приёмной раздался шум — резкий, внезапный, как разряд тока, как выстрел в спину.

Глухой звук падения, голоса, шаги — и этого оказалось достаточно, чтобы её пальцы разжались, и телефон, как в замедленном кадре, выпал из руки и с глухим щелчком ударился о стол, задребезжал, и замер. С ужасом она выскочила из кабинета, готовая к любым новостям, к любым хоть каким-то новостям. И леденеющая от ужаса.

В приемную зашел Виктор, неся на руках девочку. Рыжие растрепанные волосы, немного мятая одежда, заплаканные карие глаза, испуганные, панические. Грязная до ужаса белка в руках.