Огонь. Она не твоя.... (СИ) - Костадинова Весела

Залпом осушив бокал, едва поморщившись от крепости, она снова села, провела ладонями по лицу — устало, медленно, как будто пытаясь стереть с себя не столько грим напряжённого дня, сколько отпечаток чужой игры, навязанной и опасной.

И вдруг поняла, что невероятно устала. Устала до состояния тихой, внутренней истерики, которую никогда бы не показала своим подчиненным.

И почему-то не удивилась раздавшемуся прямо над ухом телефонному звонку.

— Яр…

— Аль… Как Москва?

— Стоит, что с ней будет-то… — она тихо выдохнула, стараясь унять стучащее от ярости сердце. — А как тебе Уфа?

— Шиханы там красивые… — протянул он, и в его голосе скользнула тень мечтательности, тут же сменившаяся привычной иронией. — Природа, воздух. Место, знаешь, вдохновляет.

— Гулять на старости лет тянет? — бросила она, её тон был острым, как лезвие, но она держала себя в узде, не позволяя яду полностью выплеснуться.

— Местечко для нашего дома присматриваю, — ответил он, и в его словах была такая наглая уверенность, что Альбина невольно сжала кулак, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь.

— Тебе бы начать в другом месте присматривать, — её голос стал тише, но яд всё же прорвался сквозь её выдержку, как трещина в плотине. — Метр на два. Возраст, как-никак…

Ярослав рассмеялся — низко, хрипло, и этот смех, такой знакомый, пробрал её до мурашек, несмотря на всю её злость. Она ненавидела, как он умел выводить её из равновесия одним лишь звуком своего голоса.

— Давно есть, — ответил он лениво, почти равнодушно, но в его тоне чувствовалась скрытая угроза, как в шорохе змеи в траве. — Там и тебе хватит, Аль. Семейное достояние, так сказать.

Она замерла, её дыхание на мгновение сбилось, но она тут же взяла себя в руки, выпрямив спину, как будто он мог видеть её через тысячи километров. Её губы изогнулись в холодной усмешке.

— Не надоело ещё, Ярослав?

— Болтать с тобой? — протянул он с усталой нежностью. — Нет, не надоело. Малышка… — вздохнул тяжело, будто действительно устал, но не от разговора, а от чего-то гораздо большего, более личного. — Как ни крути, а беседа с тобой — одна из немногих по-настоящему хороших вещей в моей жизни.

Он выдержал паузу — короткую, театральную, как будто давая ей время осознать, оценить, взвесить.

— Кстати… ты зря полпреда такими словами обложила. Он, конечно, реальный гандон, спору нет, но, увы, из той породы, что всё помнит и люто обижается.

Альбина почувствовала, как ладони предательски вспотели — внезапно, почти мгновенно, как будто тело раньше головы уловило, куда ведёт этот разговор.

— Уже донесли? — прошипела она сквозь зубы, будто ядовитая змея, загнанная в угол.

— В администрации ему, скажем так, пришлось пережить пару малоприятных минут, — спокойно и лениво ответил Ярослав. — И он прекрасно знает, кому этими минутами обязан.

— Тебе! — сорвалось с её губ, прежде чем она успела себя остановить. — Не жаль было подставлять?

— Родная… — хрипловато рассмеялся он в трубку, и смех этот был каким-то полым, глухим, словно отдавался эхом в пустоте. — Тебе, а не мне. Я его за всю жизнь, может, раза два живьём видел.

Он помолчал, позволив её сознанию переварить сказанное.

Вот теперь Альбине стало по-настоящему дурно. В голове резко зашумело, кровь запульсировала в висках дикой болью.

— Но…. - она судорожно сглотнула, проклиная все на свете. — Это же он…

— Не совсем, любимая. Ты ошиблась… с кем не бывает? Он ни слова твоим заказчикам не говорил…. ну упс, правда?

Альбину затошнило, кофе, выпитый накануне, подкатил к горлу.

— Не бери в голову, малышка, — продолжал Ярослав, по-прежнему невозмутимо, с тем самым непрошибаемым спокойствием, от которого хотелось бросить трубку об стену. — Он уже сбитый лётчик. От него избавиться хотели давно. Так что… спасибо за папочку с компроматом. Упростила задачу.

Он помедлил, и в этой паузе вдруг прозвучала угрожающая снисходительность.

— Ничего он тебе не сделает. Я прослежу за этим.

От ярости Альбина едва не завыла. Её трясло. Грудь сдавило так, что стало трудно дышать, а в глазах выступили злые, унизительные слёзы — не от слабости, нет, а от яростного, почти физического чувства: её использовали. Грубо, цинично, со знанием её слабостей.

Она резко сбросила звонок, не слушая прощального «Аль…», и, не в силах больше сдерживать взрыв, закричала — коротко, глухо, словно изнутри вырывалось всё то, что она сдерживала слишком долго. Рывком встала и с размаху смахнула со стола всё, что находилось на нём: стопки документов, расставленные Варей по порядку; тяжёлый стакан с виски, опрокинутый, он ударился о край и разбился, оставляя тёмное пятно на ковре; ручки, папки, подставки — всё полетело вниз с глухим грохотом и звоном, как будто этот хаос мог хоть на мгновение уравнять внутреннюю боль с окружающим её порядком.

А после уронила голову на стол и затряслась в беззвучном плаче.

Внезапно на затылок легла чья-то теплая, очень мягкая рука.

Женщина подняла глаза, сфокусировалась с удивлением замечая, что перед ней стоит Настя. Сонная, щурящаяся от света ламп, с растрепанными волосами.

— Что надо? — зло, хрипло, резко бросила Альбина, её голос был как удар кнута, отгоняющий не столько племянницу, сколько её собственную слабость, которая, как яд, растекалась по венам. Она выпрямилась, её лицо исказилось в гримасе раздражения, но за этим гневом пряталась боль, которую она не хотела признавать.

— Ты… плачешь… — прошептала Настя, её голос был едва слышен, как шелест листвы, но от этой тишины он резал сильнее любого крика. В её словах не было осуждения, только робкое, почти детское удивление, и это сделало их ещё более невыносимыми.

— Да! — выкрикнула Альбина, сорвавшись, как будто внутри неё лопнула давно натянутая струна. — Пошла отсюда! Живо!

Слова вылетали, как удары, острые, беспощадные, пропитанные яростью и отчаянием:

— Как же ты меня достала! Как же ты меня бесишь! Вся моя жизнь из-за тебя покатилась в задницу!

Настя пошатнулась, будто от физического удара, её лицо моментально побледнело, губы задрожали, а в глазах, широко распахнутых, застыла не обида, а что-то гораздо хуже — страх, смешанный с детским отчаянием, которое Альбина ненавидела, потому что оно отражало всё, что она сама себе запрещала чувствовать. Девочка сделала шаг назад, её худенькие плечи сжались, как будто она пыталась стать меньше, незаметнее, исчезнуть. И в этот момент Альбина почувствовала, как её собственный гнев оборачивается против неё, как нож, вонзённый в собственное сердце.

— Господи… — выдохнула она, низко склонив голову, обхватывая её руками, вжимая пальцы в череп, словно пытаясь заткнуть крик, рвущийся изнутри. — Почему? Почему сначала твоя мать… потом ты… почему вы всё время поперёк дороги?! Почему вы всё время рушите всё, чего я пытаюсь добиться?..

Её голос сорвался, превратившись в глухой, разорванный стон, как звук сломанной струны, натянутой до предела. Она уже не кричала — не могла. Слёзы, которые она так долго сдерживала, жгли глаза, но она не позволяла им пролиться, стиснув зубы так, что челюсть заныла.

— Уберись ты от меня! — рыкнула она на девочку. — Иди в свой угол и там исчезни! Поняла! Быстро!

Настя, бледная и растрёпанная, побрела на свой пуфик, легла на него, обхватывая руками. Маленькие ножки прижались к груди, она отвернулась в сторону панорамного окна.

Альбина снова уронила голову на стол, чувствуя на щеках слезы — горячие, солёные, обжигающие. Они не были криком. Они были истощением, абсолютной перегрузкой, в которой не осталось уже ни воли, ни контроля, ни даже злости. Только сгоревшая женщина, уткнувшаяся лбом в холодную деревянную поверхность — и маленькая, молча отвернувшаяся девочка в углу кабинета.

И между ними — ровно та тишина, из которой происходят настоящие катастрофы.

* Сергей Владиленович Кириенко — первый заместитель главы Администрации президента, курирует внутреннюю политику, информационные проекты и организует форумы.