Огонь. Она не твоя.... (СИ) - Костадинова Весела
Альбина замерла, ощущая шум в ушах. Замерла, не в силах поверить своим глазам. Замерла, не понимая, что через мгновение на нее обрушиться страшный поток эмоций.
Шагнула к ним.
И прошептала.
— Не мог позвонить, дебил?
А потом — словно прорвало плотину — она метнулась к девочке, вырывая её из рук Виктора с такой яростью, будто хотела разорвать само пространство, разделявшее их. Она прижала Настю к себе с отчаянной силой, всем телом, до скрипа костей, так, что девочка только тихо пискнула — от боли, от страха, от невозможности сразу поверить в реальность. Пальцы Альбины сжались в спазме на спине ребёнка, и она зажмурила глаза, прижав Настину голову к себе, к груди, туда, где всё ещё билось сердце, которое так долго молчало в пустоте ожидания.
И вдруг — ответ. Тёплое, крепкое объятие. Настя вцепилась в неё с такой силой, с таким животным отчаянием, будто всё это время только и ждала этого момента — объятий. Её тоненькие ручки обвились вокруг шеи, сжались в кольцо, и стало тяжело дышать. Но Альбине было всё равно. Она не чувствовала боли, она не ощущала веса, она даже не плакала — потому что всё внутри неё горело ярким, мучительным, счастливым огнём: Настя была рядом. Настя была жива.
Варя плакала не скрывая слез, Дмитрий устало опустился на диван в приемной, откидываясь на спинку и закрывая глаза. Виктор стоял рядом, гладя рыжие, абсолютно одинаковые пряди Насти и Альбины.
— Прости, — ухмыльнулся он на поднятый к нему взгляд, — телефон сел, — и продемонстрировал темный, давно погасший экран.
— Она далеко не ушла, на самом деле, — сдержанно заметил Виктор, когда Варя вернулась с кухни и поставила на стол поднос с дымящимися кружками кофе. Горьковатый аромат разлился по комнате, смешавшись с усталостью и облегчением, ещё не до конца осознанным.
Все взяли по чашке — все, кроме Альбины. Та лишь молча сделала глоток воды и запила таблетку обезболивающего, заботливо поданную Валентиной. Она сидела, не отрываясь, не шелохнувшись, за своим рабочим столом, словно боялась, что любое движение разрушит это хрупкое равновесие. Девочка всё ещё прижималась к ней, будто срослась с её телом, тёплым комком боли и страха. Альбина обнимала её обеими руками, пальцы то и дело гладили спутанные волосы, затылок, щёчку, касались лба, будто проверяя — здесь ли, настоящая ли.
— Уснула, — продолжал Виктор, понизив голос, — в домике, вон там, в парке напротив. Вот почему её и не было на камерах после десяти утра. Просто легла и спала, словно спряталась от всего мира. А Игорёк — молодец. Около пяти её и заметил, как раз когда она вышла из парка. Так что, Альбина Григорьевна, премию ему точно положено.
Альбина не ответила. Лишь кивнула, еле заметно, машинально, продолжая медленно и ритмично гладить девочку по голове, приглаживая непослушные рыжие пряди, влажные от пота. Лоб малышки был горячим — лёгкий жар начинал набирать силу, и, по всей видимости, у Насти поднималась температура. Да и саму Альбину знобило, хоть она и держалась из последних сил — сгорбленная, обессиленная, с болезненной бледностью на лице. Но даже тень раздражения, даже намёк на упрёк в голосе — были невозможны. Мысль отругать девочку не возникала вовсе. Только безмерная, опустошающая жалость, обернувшаяся почти священной тишиной.
— Дим… — прошептала она, — увези нас домой….
— Витька пусть везет, — ухмыльнулся Ярославцев. — Я Варю отвожу — у нее день был не менее жуткий.
Альбина едва заметно смутилась, почему-то боясь поднять глаза на своего подчиненного. Хорошо помнила его сильные руки на своем лице, глаза, приказывающие взять себя в руки. Помнила, как уверенно отдавал он команды, когда сама она была не в состоянии даже вдох сделать. Помнила, как прижимал к себе, не давая упасть.
Чувствовала благодарность. И смущение.
Но хотела только одного — остаться наедине с девочкой.
И когда встала, чуть пошатнувшись, когда пошла к выходу, неся свою драгоценную ношу — не позволила никому забрать у себя Настю. Так и не отпускала ее от себя, ни на улице, ни в машине, ни в подъезде.
Виктор просто шел рядом, едва заметно улыбаясь, готовый подстраховать в любой момент.
26
Квартира встретила обеих тихой, спокойной, размеренной тишиной. Виктор напрашиваться в гости не стал, помог открыть двери, пропустив женщину, быстро попрощался и ушел, понимая, что обе измотаны в край.
Альбина осторожно поставила Настю на пол.
— Подожди немного, — прошептала тихо, обнимая девочку за плечи.
Настя слегка отстранилась, всматриваясь в лицо тётки с напряжённым, тревожным ожиданием. В её взгляде читалось всё: страх, вина, предчувствие бури. Альбина увидела это — и поняла. Девочка боится, что теперь, когда всё закончилось, начнётся самое страшное: упрёки, обвинения, крик.
— Не бойся, — сказала она снова, проводя рукой по рыжим, спутанным прядям. — Не бойся, моя хорошая… моя кроха. Ты, наверное, голодная? Ты ведь ничего не ела с утра…
— Нет… — едва слышно прошептала Настя, опустив голову. — Прости меня…
Альбина закрыла глаза и резко сбросила туфли. Потом расстегнула и скинула на пол рубашку, как сбрасывают груз — непереносимый, липкий, прилипший к коже. Она опустилась рядом с девочкой на колени, уткнувшись лбом в её плечо.
— Это ты меня прости, — хрипло проговорила она, срываясь. — Прости, что не поняла, что не уберегла… Настя… я так, так страшно испугалась… Я думала… Господи, я уже не знала, жива ли ты…
Настя, не поднимая головы, тихо произнесла:
— Я не хотела больше портить тебе жизнь… Я думала… если уйду… будет легче. От меня одни беды. Все так говорят…
Альбина почувствовала, как что-то внутри сжалось в болезненный узел — такой острый, что на секунду потемнело в глазах. Мир качнулся. Сердце будто провалилось куда-то в пустоту.
— Нет, милая… нет. Это мы, взрослые, умеем создавать беды. Мы, не ты, — прошептала она, прижимая ребёнка к себе, словно заслоняя её от всего мира.
Потом, не произнося ни слова, Альбина аккуратно подняла девочку на руки — бережно, словно боялась потревожить хрупкое равновесие, и понесла в свою спальню. Настя прижалась к ней всем телом, но, когда они пересекли порог, приподняла голову и огляделась по сторонам с недоумением.
— Альбина?.. — голосок был тихий, хрипловатый от усталости, почти сонный, но всё же в нём звучала тревога. Она никак не могла понять: почему они не в её комнате? Зачем тётя несёт её сюда, в чужое — взрослое, строгое — пространство?
Когда Альбина осторожно усадила её на кровать и начала расстёгивать и снимать грязное, скомканное платье, Настя вскинулась, словно в ней проснулся запоздалый страх:
— Тётя… нет… моя же комната… — голос срывался на мольбу. В нём звучала не капризность, а какое-то растерянное чувство вины и недоверия: ей казалось, она снова делает что-то не так.
Альбина мягко, не повышая голоса, перебила:
— У тебя температура, солнышко. Сегодня ты спишь со мной. Я не оставлю тебя одну…
И в этих словах не было ни сантимента, ни пафоса — только твёрдое, безоговорочное решение. Слишком многое уже случилось. Слишком многое теперь требовало близости, постоянного присутствия, касания, дыхания рядом.
Настя съёжилась, когда с неё сняли платье, оставив в одном лишь нижнем белье. Тонкая кожа на руках и ногах мгновенно покрылась мурашками — не столько от холода, сколько от стеснения и чувства обнажённости, не физической даже — внутренней. Альбина, не колеблясь, укутала девочку в своё большое, пахнущее ею одеяло — мягкое, тяжёлое, защищающее.
— Всё хорошо, — тихо сказала она, усаживаясь рядом.
Но Настя снова прошептала, почти в панике:
— Тётя… я не… я же не специально… правда…
Альбина вздохнула, провела рукой по горячему лобику и наклонилась, прижав губы к её виску:
— Я знаю. Я всё знаю, моя хорошая. Тихо… Тише, родная…
Настя замерла, прижавшись ближе, но через пару секунд снова подала голос — дрожащий, тонкий, как стекло на грани трещины:
