(Не)милая Мила (СИ) - Жилло Анна

В конце концов, была бы это просто девка на пару-тройку раз, стал бы я ждать почти два месяца? Плюнул бы и нашел другую. И то, что настолько остро чувствовал ее эмоции, хотя обычно такие вещи меня мало беспокоили… Но вот правильно ли понимал их?

Ну не наступает пресыщение так быстро, когда все хорошо. Тот разговор в конце новогодних каникул, наш договор — к чему это было? Да к тому, что она боялась. Боялась любви без взаимности. Поэтому и выдвинула такое условие. Когда я понял, что люблю ее, тоже испугался. И спрятался под маску равнодушия. А ее внезапную холодность объяснял себе тем, что она все-таки что-то заметила и постаралась отгородиться от меня. Потому что моя любовь ей не нужна.

А если все совсем не так? Если мы оба прятали свои чувства, полагая, что они не нужны? Та ночь — это была и страсть, и нежность, а вовсе не «ну ладно, давай разок напоследок». И если я не понял этого тогда, то лишь потому, что было слишком больно.

И что? Признаться?

А почему нет? Хуже все равно не будет.

Позвонить? Или поехать к ней? Прямо сейчас?

Нет, лучше завтра. Если до вечера намерение не пропадет, значит, действительно так надо. К тому же завтра пятница, Милкина дочь ходит в бассейн.

— Что думаешь, Мяф? — спросил я кота. — Ехать к ней?

Дернув презрительно хвостом, он степенно удалился в туалет и принялся скрести лоток с такой яростью, словно хотел прокопать насквозь и его, и пол, и перекрытия.

Ясно. Значит, надо ехать.

Уснул я мгновенно, а вот днем снова начали грызть сомнения.

Может, я все выдумал и принимаю желаемое за действительное? Вот заявлюсь к ней со своими признаниями, а она: Леш, ну мы же обо всем договорились, попрощались, зачем мне вообще это знать?

И правда, зачем, если это ей не нужно?

А если нужно?

Ну, орел или решка? Если орел, то поеду.

Достал пятирублевую монету, подкинул. Решка.

Может, еще раз? Как-то она криво подбросилась.

Где-то читал: мол, если хочется бросить монетку снова, значит, решение уже принято.

Постановление: считать решку орлом.

Но сомнения все равно стучались в череп. Даже по дороге к ней.

А вдруг ее нет дома? А вдруг дочка в бассейн не пошла? А вдруг не откроет? Или вообще не одна?

Так, хватит. Нет дома — подожду. Дочка поговорить не помешает. Не откроет или не одна — тогда все вопросы отпадут сами собой.

Заехал во двор, вышел из машины, посмотрел на ее окна — свет горит. Уже неплохо. На кнопку домофона нажать не успел — из парадной выскочили две девчонки. Лифт где-то путешествовал: сначала долго ехал вверх, потом вниз. Сердце отбивало неровную дробь, отдавая почему-то в ладони.

Добравшись наконец до Милкиного этажа, я вдохнул поглубже, остановился перед дверью, и она вдруг распахнулась, едва не втащив мне по лбу.

Глава 23

Мила

Вернувшись в комитет после разговора с Кондратьевым, я почувствовала себя школьницей, которая через пару недель должна переехать в другой район. Как будто одной ногой уже в новой жизни и одноклассники стали почти чужими. И все, что происходит, — не особо интересным.

Я отдала заявление об увольнении секретарше председателя, и через полчаса он вызвал меня к себе.

— И как это понимать, Людмила Павловна? — сурово сдвинул брови Суходолов.

— Все вопросы к Константину Сергеевичу, — мстительно улыбнулась я. — Мне открытым текстом было сказано, что лучше уйти по-доброму, потому что аттестацию я не пройду.

— Развели тут бардак! — рявкнул он, хлопнув по столу ладонью. — Вы тут разбираетесь между собой, а работать кто будет?

— Понятия не имею, — я пожала плечами. — Всеволод Игоревич, видит бог, я этого не хотела. Но даже если вы убедите Езерского, что он не прав, я не останусь. Заявление с третьего апреля, предупреждаю заранее.

— М-да… — Суходолов издал странный звук, то ли скрип, то ли рык. — Куда пойдете-то?

— Обратно в поле. Я практикующим юристом была, если помните. И, говорят, довольно неплохим. Еще не все забыла.

— Были бы плохим, никто бы вас начальником отдела не поставил. Это не Езерский решал. Ладно, идите. Может, и правда так лучше. Удачи! Только дела все подготовьте до конца месяца и передайте Ставрову, временно его поставлю, а там посмотрим.

Я вышла из кабинета с ощущением легкости и пустоты. Как будто оборвала последнюю ниточку, связывавшую меня с этим местом. И да, с чувством глубокого злорадного удовлетворения. Клизма Коту обеспечена. Пусть маленькая, но месть. Я вообще не злопамятная. Отомщу — и забуду. Но это не точно. Что забуду.

А может, и правда на алименты подать? Квартира? Ничего не знаю, это подарок ребенку, никаких нотариально заверенных условий мы не подписывали. Как и алиментного соглашения, все было в устной форме. Отцовство установлено внесудебно, добровольно, по заявлению отца, в свидетельстве о рождении он записан. Если заерепенится, назначат по суду генетическую экспертизу. Откажется делать — все равно признают. Насчет последнего пункта имелись сомнения, но можно было уточнить у той же Юльки.

Я ведь и правда ничего не требовала, сам предложил. Но если мне объявляют войну, тогда извините. Собака-улыбака легко может стать собакой-кусакой.

Вся эта суета немного отвлекала, но только на работе. Вечером дома хотелось выть, поэтому остервенело занималась уборкой и, к великой радости Инки, пекла всякие сладкие вкусняхи. А вот ночью спрятаться было некуда. Ни терапевтический бокал подогретого вина, ни снотворное не помогали. Разум доказывал, что все сделано правильно, но тело и чувства объединились, утверждая, что я ДУРА. Против такого натиска ему было не устоять, и он нехотя согласился.

Дура. Да. Точно дура.

И что теперь? Позвонить и сказать, что погорячилась?

Да иди ты, Мила, скажет он, в жопу. И будет прав.

Все, дело сделано. Надо жить дальше.

В пятницу вечером, озверев от себя самой, я поцарапалась к соседке.

— Давай сыгранем во что-нибудь? — предложила, зная, что от настолки она не откажется.

— Через полчасика, — с готовностью откликнулась Полина. — И винишка бахнем. Сейчас Маху быстренько спать утрамбую.

За полчаса я успела отдраить плиту и посудомойку. Помыла руки, посмотрела на себя в зеркало. Ну и пугало! Кое-как скрученные волосы растрепались, серый спортивный костюм в пятнах и с дырой на локте. Переодеться? Ой, не видела меня Полинка страшной. Еще страшнее видела.

Прихватив шоколадку в качестве взноса в игровую пьянку, я отправилась к соседке. Открыла входную дверь — и икнула от неожиданности.

На площадке стоял Лешка. Кажется, я его чуть не убила.

— Э-э-э… — проблеяла очумело. — Ты… откуда?

— Из дома, — буркнул он, глядя исподлобья. Помолчал, отвернулся и заговорил. Вернее, попытался: — Мила! Мы тогда… Я… Да твою же мать! Мил, я приехал, чтобы… В общем, я тебя люблю. Вот.

У меня внутри словно петарда взорвалась.

— Что? — переспросила я, сомневаясь, не ослышалась ли.

Лешка упорно смотрел мимо и молчал. Меня начал разбирать какой-то дикий хохот, совершенно неуправляемый. Я сползла по стене на корточки, выронив шоколадку, закрыла лицо руками и заскулила, даваясь от смеха. Не над ним, разумеется, и уж тем более не над его словами.

Над тем, что, оказывается, можно быть такой идиоткой. Не увидеть и не понять того, что было под носом.

Лешка развернулся и пошел к лифту.

— Леш! — я резко поднялась и чуть не упала, потеряв равновесие. — Леш, подожди!

Он нажал кнопку вызова и только тогда повернулся в мою сторону. С таким взглядом, что я, по идее, должна была провалиться через перекрытия до первого этажа и ниже — в подвал. Но вместо этого обезьяной повисла у него на шее, да еще и ногами обвила для верности, потеряв тапок. Смех продолжал пузыриться, но сквозь него уже пробивались подозрительные всхлипы.

Лешка явно не ожидал такого развития событий, но выстоял. И даже покрепче прижал меня к себе.