Кофе, кот, мужчины и я (СИ) - Жилло Анна

Кофе, кот, мужчины и я

Анна Жилло

Глава 1

— Да, Сонечка, офигенное наследство тебе бабуля оставила, — присвистнул Кирилл, оглядевшись по сторонам.

— Дареному танку в дуло не смотрят, — огрызнулась я, стараясь не заплакать.

Всю сознательную жизнь я была уверена, что отца у меня нет и никогда не было. Ну то есть биологически был, конечно, не ветром же меня надуло. Даже в свидетельстве о рождении значился какой-то Максим Леонидович, но я думала, что мама его сочинила, лишь бы не ставить обидный прочерк. В ответ на мои детские расспросы она бормотала что-то невнятное про погибшего полярника. Сначала я верила, потом, разумеется, не верила.

А зря.

На двадцать восьмом году жизни внезапно выяснилось, что был у меня не только отец, действительно погибший полярник, но и бабушка, Мария Васильевна Краснова, оставившая в наследство квартиру и немаленький вклад в банке.

Она позвонила мне сама. Это напоминало то ли развод, то ли розыгрыш.

Так и так, Сонечка, я твоя бабушка, хотела бы с тобой увидеться и поговорить.

— Моя бабушка умерла, — буркнула я и потянулась нажать на отбой, однако та сказала, что нет, пока еще жива, но это ненадолго.

— Соня, когда-то я сделала большую ошибку, — добавила она. — Дай мне возможность ее исправить.

Если бы собеседница пригласила к себе домой, я бы не поехала. Но адрес, который она назвала, принадлежал хоспису. Похоже, про «ненадолго» было не шуткой. К тому же проглядывала возможность узнать что-то об отце.

Хоспис оказался государственным. В трехместной палате было чисто, но с таким отпечатком безнадеги, что хотелось выть. Хотя как еще должно быть на перевалочном пункте между жизнью и смертью?

На кровати у окна лежала крохотная старушка, к ее руке от капельницы тянулась прозрачная трубка.

— Здравствуй, Сонечка, садись, — прошелестела… бабушка? Никак не удавалось думать о ней так.

Я подтащила стул, присела, не зная, что сказать. Спросить, как она себя чувствует? Но это глупо. Как можно чувствовать себя в хосписе? К счастью, вопросов не понадобилось.

— Я должна попросить прощения, — моей руки коснулись сухие горячие пальцы. — У тебя и у твоей матери.

— За что? — прикосновение было неприятным, но я решила потерпеть.

— Когда твой отец погиб, она пришла ко мне. Но… я тогда была вне себя от горя и не захотела с ней разговаривать.

«Вне себя от горя»!

Меня покоробила эта высокопарность, но я дала себе мысленную оплеуху. Если уж пришла — терпи.

— Я ничего об этом не знаю, — сказала, глядя в сторону. — И об отце. Мама говорила, он был полярником. Я не верила. Ну все так говорят: летчик, полярник.

— Это правда. Он постоянно ездил в экспедиции. Арктика, Антарктика. Полгода там, три месяца дома. В один из приездов познакомился с твоей матерью. Она забеременела. Узнала, когда Максим уже был на станции. Он получил ее письмо и написал мне. Просил принять его будущую жену и помочь. Но отправить не успел. Погиб. Потом мне привезли это письмо с его вещами. Когда я уже выгнала твою мать.

Ну где-то краем разума я могла ее понять. Сын погиб, а тут приходит какая-то девица и заявляет, что беременна от него. Сказать можно что угодно. Понять могла — но не хотела. Было жутко обидно и за маму, и за себя.

— Но вы ведь могли найти ее, — я все-таки вытянула руку из-под ее пальцев. — Когда узнали, что это правда. Что она ждет ребенка от вашего сына.

— Как? — тяжело вздохнула… ладно, пусть бабушка. — Я ведь даже имени твоей матери не знала.

— А как тогда нашли меня сейчас?

— Когда ехала в хоспис, взяла с собой дневник Максима. Самый последний, который мне привезли. Там было и о твоей матери. О том, что она беременна. И письмо лежало от нее. В конверте. С обратным адресом. Мой знакомый узнал, что там прописаны Юлия Петровна и София Максимовна Лебедевы. И телефон твой нашел.

— Подождите! — у меня аж челюсть отвисла. — Вы хотите сказать, что дневник пролежал у вас двадцать семь лет, но вы прочитали его только сейчас?!

— У меня никогда не было привычки читать чужие письма и дневники, — она возмущенно поджала губы. — Но сейчас, когда я уже умираю…

— Если бы вы нарушили это правило, у меня было бы две бабушки. И я бы знала о своем отце.

Больше всего мне сейчас хотелось встать и уйти, так я была на нее зла. Но… какой смысл злиться на старуху, которая умирает? Которая нашла в себе силы исправить ошибку двадцатисемилетней давности. Лучше поздно, чем никогда. Поэтому я осталась.

— Прости, Сонечка, — всхлипнула она. — Ты права. Но что теперь поделаешь?

— Ладно, — вздохнула я. — Лучше расскажите мне про него. Про отца.

Я просидела у нее два часа. Потом пришла еще. И еще. Она оказалась вполне милой и очень интересной. И я искренне жалела, что все сложилось вот так.

Через две недели ее не стало. Родных у нее, кроме меня, не было, похороны организовали друзья — вот их-то как раз хватало. На поминках в кафе меня отозвал в сторонку пожилой импозантный мужчина, как выяснилось, юрист, и сказал, что я должна обратиться к нотариусу, чтобы открыть наследственное дело.

— Машенька оставила вам квартиру и денежный вклад. Копию завещания я дам. Все необходимые документы поможет собрать нотариус. Конечно, заплатить придется прилично, но оно того стоит.

Денег и правда пришлось отвалить немало, заняв где только можно. А еще — пережить молчаливое неодобрение мамы, которая обиду так и не простила. Наконец все формальности остались позади, и мы с Кириллом поехали в центр — посмотреть, что за богатство на меня свалилось.

Сказать, что я была в шоке, — ничего не сказать!

Глава 2

Мария Васильевна жила на улице Некрасова — центрее не придумаешь. Ее квартира на первом этаже относилась к еще не выкупленным под общественные помещения реликтам. Как сказал мне ее друг Игорь Ильич, предложения делали постоянно. Очень щедрые или очень настоятельные. Двушка общей площадью под сто квадратов имела черный ход из кухни во двор, что делало ее идеальной для общепита или магазина.

Однако Мария Васильевна оставалась непреклонной: умрет в своей квартире. Упрямства ей было не занимать. Осуществить намерение все равно не удалось, но это уже не имело значения. Ее проблема плавно стала моей. И не только в плане настойчивых покупателей. В конце концов, квартиру можно было перевести в нежилой фонд и сдать в аренду. Но что-то во мне сопротивлялось этому решению.

Нет, я не собиралась в ней жить. Запущена она была до такого состояния, что страшно переступить порог. Чтобы привести ее в порядок, понадобилось бы вбухать все три миллиона со счета, может, еще и не хватило бы. Да и первый этаж с окнами на улицу… ну такое себе. У меня была квартира, полученная в наследство от другой бабушки, тоже двушка, правда небольшая и на дальнем городском пограничье. Иногда приходило желание сдать ее и снять однушку в центре, но как-то я уже успела пустить корни. Да и не жила никогда в центре Питера, а это совсем другой менталитет. Там надо родиться, чтобы быть своим.

На самом-то деле по-настоящему моей эта старо-новая квартира становилась лишь через полгода: вдруг появится еще какой-то неучтенный претендент на наследство. Поэтому продать ее я не могла. Только сдать или пользоваться самой.

— Если тебе интересно мое мнение, Соня, то лучше закрыть этот сарай не все замки и убежать вприпрыжку. А через полгода продать. Под кафе или магазин. Все равно ломать будут, так что ремонты-неремонты пофигу.

Кирилл был прав. Как всегда, непрошибаемо прав. Настолько прав, что каждый раз от его правости у меня начиналась нервная почесуха и хотелось сделать что-нибудь неправильное. И сейчас — тоже.

«Тебе бы замполитом быть», — морщилась я от его назидательных наставлений.

«Не надо сопротивляться, Соня, когда тебе говорят правильные вещи», — он вскидывал подбородок и поднимал указательный палец, который так и тянуло немножечко сломать.