Санта на замену: Тур извинений (ЛП) - Оливия Джули

Она хочет рассердиться, но вместо этого улыбается, потому что знает: я специально её раззадорила. Я знала, что это сработает.

Все говорят, что мы с ней похожи — та же мышиная шевелюра каштанового оттенка, те же веснушки. Однажды какой-то мужчина спросил маму, не сестра ли я ей. Энн потом сказала, что он с ней флиртовал. Я ответила, что это глупость, ведь мама замужем за папой.

Мне нестерпимо хочется рассказать ей о Николасе, но я знаю, что это вызовет разговор о незнакомцах, а я и так уже хожу по тонкому льду. Поэтому я просто молчу, поджав губы, пока мы направляемся в книжный магазин.

— Не представляю, как папе удастся вернуться домой с этим трафиком, — говорит мама, пока мы переходим порог.

Я замечаю знакомые рыжие локоны у стойки с дисками. Они принадлежат Энн — никто больше не имеет таких волос. Никто, кроме, может быть, Ника. Её кудри сегодня выглядят особенно упругими, и всё потому, что в них копаются чьи-то руки.

Фу, это руки Брайана!

— Фу! — кричу я, сморщив нос. Я бросаю взгляд на маму, но она слишком увлечена новым рождественским альбомом, чтобы заметить.

— Бёрди Мэй! — недовольно откликается Энн.

— Поверь мне, я даже не смотрю! — кричу я, прикрывая глаза рукой.

— Лучше бы не смотрела, — говорит Энн, но в её голосе слышится весёлое поддразнивание. — Я позову тебя позже, Брайан.

Я помню, как две недели назад Энн сказала мне, что Брайан слишком долговязый, а его брекеты слишком большие для его маленького рта. Похоже, всё меняется, когда снимаешь брекеты.

Интересно, нашла бы она Николаса милым.

— Брайан сказал, что Санта тут письма не принимает, — говорит Энн, натягивая мой капюшон так, что он закрывает лицо. Я отмахиваюсь от её рук. — Ты отдала своё?

Может, я и не расскажу ей о Николасе.

— Нет, — вру я. — Потеряла.

— О, жаль. Прости, Бим, — отвечает она. — Мам, купим Бёрди ещё немного открыток?

Я улыбаюсь, потому что иногда она всё-таки не такая уж плохая.

Мама качает головой.

— Девочки, ну ведь уже…

— Слишком поздно для Рождества, — все трое говорим в унисон.

Мама сжимает губы, смотря на диск в руках. Но Энн уже хватает коробку с рождественскими открытками у кассы и кладёт её в мамину корзину.

— Ну, ладно, — говорит мама, помахав коробкой передо мной с заговорщической улыбкой, прежде чем мы выстраиваемся в очередь к кассе. В одной руке у неё коробка открыток и диск, в другой — шоколадный батончик, который она явно захватила на бегу. — Купим шоколадку для папы, чтобы он тоже не обиделся. Но только одну!

По дороге домой я наблюдаю за светом фонарей и думаю о словах Николаса.

«Ты вырастешь и возненавидишь Рождество».

Нет, он точно не прав.

Рождество — лучший праздник.

ГЛАВА 1

2019 год, за пять дней до Рождества

Рождество — это кошмар, а путешествовать перед Рождеством — кошмар вдвойне. Особенно, когда собственные книги смотрят на тебя отовсюду, куда бы ты ни повернулся.

Кто-то однажды сказал мне, что видеть свои книги на полках магазинов никогда не надоест. Как бы не так. Первый раз — да, это было весело. На самом деле, большинство вещей интереснее в первый раз.

Первые свидания.

Первый поцелуй.

Первый вечер в честь выхода книги.

А всё, что после, уже разочаровывает.

Сейчас, глядя на стенд в книжной лавке аэропорта, где мои романы выстроились в круг, я чувствую себя не столько гордой, сколько уставшей от всех этих Санта-Клаусов, которых я нарисовала за последние годы.

Мои эротические романы о Санте — бестселлеры. В них всегда есть Санта с розовым носом, подрумяненными акварельными щёчками и фирменным белым локоном в стиле Бёрди Мэй, который делает его моложе и обаятельнее.

Этот локон — моя золотая жила.

Я пробегаю взглядом по названиям.

«Большой подарок Санты».

«Розовая карамельная трость Санты».

«Синие шарики Санты».

Как я вообще смогла уговорить издателя утвердить это название? Но редакция только посмеялась, сказав, что оно такое «милое».

Милое. С очень даже милым содержимым в его красных штанах.

Я закатываю глаза, глядя на эти бороды и приподнятые белые брови.

Честное слово, я люблю свою работу. Без неё я бы вообще не справилась с жизнью после проклятия 99-го.

После… него.

Но в этом году? Я просто выжата.

Обходя лавку, я лавирую между толпами людей, одетых в простенькие джинсы и футболки, тогда как я укутана в два пальто. Я южанка до мозга костей, но только на севере, окружённая холодом, могу действительно почувствовать дух Рождества. Правда, я ненавижу мороз.

Мой телефон вибрирует в кармане пальто. Надев огромные варежки, я пытаюсь достать его, но безуспешно. Ох уж этот север, тут вообще есть обогреватели? Наконец, я стаскиваю варежку зубами, вытаскиваю телефон и улыбаюсь, разблокировав экран.

— Удивительно, как ты всегда узнаёшь, что мой самолёт только приземлился, — говорю я.

— Бим, ты обещала позвонить сразу же! — раздражённо отвечает Энн.

По её тону можно подумать, что я заставила её звонить мне раз пять. Я отстраняю телефон, чтобы проверить… да, точно. Полное попадание в стереотипную старшую сестру.

— Ну, дай мне хоть выйти из самолёта, — фыркаю я. — Аэропорт — сущий ад.

Сказав это, я резко поворачиваюсь, чтобы увернуться от мальчишки, несущегося с рюкзаком, который хлопает его по спине в такт шагам.

— Вот что бывает, когда уезжаешь так поздно, — отчитывает Энн. — Полные рейсы.

— Я бы с радостью уехала раньше, — парирую я.

Хотя, если быть честной, это и моя вина, и не моя. Моя — потому что я слишком долго предавалась самоанализу после разрыва. Не моя — потому что сам разрыв был не в моей власти. Вот и пришлось отложить ежегодный творческий отпуск до последней минуты.

Повисает напряжённая пауза, и я тут же спешу заполнить её, прежде чем сестра начнёт расспрашивать:

— Но вообще-то, всё нормально, Энн! В самолёте показывали «Санта Клауса», это было мило. Ещё давали имбирное печенье. Очень празднично.

Эскалатор медленно спускает меня вниз. Впереди мальчик с машинкой в руках катает её по поручню.

— Бим, — произносит Энн, и я внутренне содрогаюсь: вот, сейчас начнётся.

— Энн, — укоризненно отвечаю я, — не надо паники. Всё хорошо. Со мной всё в порядке. Самолёт приземлился целым, видишь?

— А ты?

— Сейчас превращусь в сосульку. Подожди секунду.

Я выхожу на улицу, и ветер, острый, как нож, врезается мне в лицо.

Ах, зима.

Заказываю такси и снова подношу телефон к уху.

— Я снова тут.

— Значит, ты стала сосулькой? — продолжает она. — Это из-за погоды или из-за сердца?

— Очень плавный переход, но, знаешь, больновато слышать такое.

Я надеялась, что разговор свернёт в другую сторону, но, увы, с Энн такое не прокатывает. Более того, я уже заранее знаю, что она скажет дальше. Она ведёт себя так, будто мы впервые обсуждаем эту тему, хотя мы успели так её заездить, что даже Граф из «Улицы Сезам» был бы впечатлён.

— Просто… ну, ты же переживаешь расставание. — Пятьдесят раз! Ах-ха-ха! — И ещё это… время, понимаешь?

— В месячные? — спрашиваю с каменным лицом.

— Нет, — тянет она. — Рождественская неделя.

Я едва слышу её из-за пронизывающего ветра, гомона людей, заполняющих машины, их же сигналов и, как вишенка на торте, праздничной музыки, которая доносится из уличных колонок так громко, будто меня насильно заставляют ощутить дух праздника. Даже огромная ёлка на кольце перед аэропортом мерцает огнями так, что у меня в глазах рябит.

— Бим? — зовёт она.

Наверное, она что-то говорила, а я пропустила.

Я закатываю рукав свитера, чтобы взглянуть на часы. Старенький золотой «Омега» на моём запястье блестит, и я машинально протираю отпечаток пальца с циферблата. Папа наверняка бы рассердился, увидев, как я обращаюсь с его часами, но меня поражает, что они всё ещё работают, так что пусть мирится с небольшими пятнами.